В книге «Душа после смерти» иеромонаха Серафима (Роуза) нет утверждения (или косвенно выраженной мысли), что спасаются только праведники. Автор, используя святоотеческие писания и жития святых, говорит о той реальности, с которой сталкивается душа новопреставленного, – бесовские заставы. Конечно, отраднее читать о помощи святых или о встрече с близкими. Но и о мытарствах приходится писать, чтобы человек еще при жизни имел духовное трезвение и готов был к исходу из земной жизни. Нужно прямо сказать, что ничего страшного и лишающего надежды на будущее блаженство в этих встречах нет для тех, кто старается жить по уставам Святой Церкви. Воздушные мытарства существуют потому, что спасение наше не юридический акт, а стяжание уже в земной жизни такого устроения души, какое делает ее духовно сродной Царству Небесному. Такой душе легко пройти мытарства. Если же человек жил в грехе, не каялся и не исправлялся, то бесы, когда человек проходит их заставы, испытывают душу, чтобы найти сродное себе (неисповеданные грехи, страсти) и задержать ее.

Безграничное милосердие Божие не отменяет нашей обязанности жить по заповедям и трудиться над своим спасением. Надо не унывать, а иметь упование. Хочется без укора сказать: ваше болезненное впечатление от совершенно православной книги (знаю людей, которым она помогла в начале их воцерковления около 20 лет назад) возникло потому, что прочитанное вы не соотнесли со святым Евангелием, в котором дана нам благая весть о нашем спасении. В своих книгах отец Серафим (Роуз) стремился донести до современного человека, часто оторванного от великой христианской традиции, драгоценный святоотеческий опыт. В этом ему помогало не только его православное сознание, но и блестящее гуманитарное образование.

2. При решении этого богословский вопрос надо отделить от личных духовно-нравственных переживаний, потому что никто из людей никого не может считать погибшим в аду. Спасение каждого, даже прожившего жизнь греховно, для нас тайна. До Страшного Суда ничья участь окончательно не определена. В истории имеется много примеров, когда по молитвам Церкви и близких человек избавлялся от вечного осуждения. Святой мученик Уар, явившись Клеопатре, которая имела особое попечение о его святых останках, сказал ей, что умолил Бога отпустить грехи ее родственникам. Святитель Марк Эфесский пишет: «И нет ничего удивительного, если мы о них молимся, когда, вот, некоторые (святые) лично молившиеся о нечестивых, были услышаны; так, например, блаженная Фекла своими молитвами перенесла Фалкониллу из места, где нечестивые были держимы; и великий Григорий Двоеслов, как повествуется, – царя Траяна. Ибо Церковь Божия отнюдь не отчаивается в отношении таковых и всем в вере усопшим, хотя бы они и были самыми грешными, вымаливает у Бога облегчение как в общих, так и частных молитвах о них» (Свт. Марк Эфесский. Слово второе об очистительном огне). Упомянутый в цитате император Траян (98–117) был незаурядным по своим военно-стратегическим и административным дарованиям правителем, но находился в плену языческих заблуждений. С его именем связано третье гонение на христиан.

Возможно ли богословское решение вопроса, который поставлен в вашем письме? Да, вопрос этот разрешается на путях веры. Многие святые отцы раннего периода Церкви пришли к христианству уже взрослыми. Их родители и другие ближайшие родственники не были членами Церкви. Казалось бы, что они, чуткие к реальным проблемам жизни, должны были глубоко переживать о спасении усопших близких родственников. Но в их творениях много говорится именно о нескончаемой радости соединения с Богом. Объяснить это можно легко: они во всем доверяли Богу, верили в безграничное милосердие Божие и воспринимали как непреложные истины слова Священного Писания, которое говорит о вечном блаженстве в Царстве Небесном: и радость вечная будет над головою их; они найдут радость и веселье, а печаль и воздыхание удалятся (Ис 35, 10). И мы должны вслед за ними стяжать полноту веры и не сомневаться, что Всеблагой, Премудрый и Всемогущий Господь устроит именно так, как открыл нам в Своем слове.

ХРИСТИАНСТВО является религией спасения. Поэтому вопрос о смерти неотделим от главного вопроса каждого человека – достижения вечного блаженства в Царстве Небесном. Слово Божие говорит о жизни на земле как о благе, поэтому долгожизненность понимается как Божий дар. Избери жизнь, дабы жил ты и потомство твое, любил Господа Бога твоего, слушал глас Его и прилеплялся к Нему; ибо в этом жизнь твоя и долгота дней твоих, чтобы пребывать тебе на земле (Втор 30, 19–20). Однако в Библии продолжительность жизни оценивается как относительное благо. Ценна жизнь только тогда, когда человек исполняет определенное Богом свое предназначение на земле, когда он, следуя воле Божией и исполняя Его заповеди, обратил земную жизнь в благодатный спасительный труд и приготовляет себя постепенно к переходу к вечной блаженной жизни. И если он духовно созрел для Царства Небесного, то не только не смотрит на продолжительность своей жизни как на что-то желанное, а, напротив, хочет соединиться с Господом, ибо, живя в теле, мы подобны странникам на чужбине. Дом наш, Отечество наше не на земле, а на Небе – там, где Господь. Святой апостол Павел пишет к коринфянам: …водворяясь в теле, мы устранены от Господа, – ибо мы ходим верою, а не ви́дением, – то мы благодушествуем и желаем лучше выйти из тела и водвориться у Господа. И потому ревностно стараемся, водворяясь ли, выходя ли, быть Ему угодными; ибо всем нам должно явиться пред судилище Христово, чтобы каждому получить соответственно тому, что́ он делал, живя в теле, доброе или худое (2 Кор 5, 6–10).

Люди, живущие земными интересами, иногда соблазняются смертью праведника, не понимая, что кончина его является для него благом. Праведник умирает, и никто не принимает этого к сердцу; и мужи благочестивые восхищаются от земли, и никто не помыслит, что праведник восхищается от зла. Он отходит к миру (см.: Ис 57, 1–2).

В «Исповеди» блаженный Августин рассказывает о последней беседе со своей матерью Моникой: «Уже навис день исхода ее из этой жизни; этот день знал Ты, мы о нем не ведали. Случилось – думаю, тайной Твоей заботой, – что мы с ней остались вдвоем; опершись на подоконник, смотрели мы из окна на внутренний садик того дома, где жили в Остии. Усталые от долгого путешествия, наконец в одиночестве набирались мы сил для плавания. Мы сладостно беседовали вдвоем… когда мы беседовали, ничтожен за этой беседой показался нам этот мир со всеми его наслаждениями, и мать оказала мне: “Сын! что до меня, то в этой жизни мне уже все не в сладость. Я не знаю, что мне здесь еще делать и зачем здесь быть; с мирскими надеждами у меня здесь покончено. Было только одно, почему я хотела еще задержаться в этой жизни: раньше, чем умереть, увидеть тебя православным христианином. Господь одарил меня полнее: дал увидеть тебя Его рабом, презревшим земное счастье. Что мне здесь делать?” Не помню, что я ей ответил, но не прошло и пяти дней или немногим больше, как она слегла в лихорадке. Во время болезни она в какой-то день впала в обморочное состояние и потеряла на короткое время сознание. Мы прибежали, но она скоро пришла в себя, увидела меня и брата, стоявших тут же, и сказала, словно ища что-то: “Где я была?” Затем, видя нашу глубокую скорбь, сказала: “Здесь похороните вы мать вашу… – а затем обратилась к обоим: – …Положите это тело, где придется; не беспокойтесь о нем; прошу об одном: поминайте меня у алтаря Господня, где бы вы ни оказались”. Выразив эту мысль, какими она смогла словами, она умолкла, страдая от усиливавшейся болезни. Я же, думая о дарах Твоих, Боже Невидимый, которые Ты вкладываешь в сердца верных Твоих, – они дают дивную жатву, – радовался и благодарил Тебя: я ведь знал и помнил, как она волновалась и беспокоилась о своем погребении, все предусмотрела и приготовила место рядом с могилой мужа. Так как они жили очень согласно, то она хотела (человеческой душе трудно отрешиться от земного) еще добавки к такому счастью: пусть бы люди вспоминали: “…Вот как ей довелось: вернулась из заморского путешествия, и теперь прах обоих супругов прикрыт одним прахом”. Я не знал, когда по совершенной благости Твоей стало исчезать в ее сердце это пустое желание. Я радовался и удивлялся, видя такою свою мать, хотя, правда, и в той нашей беседе у окошка, когда она сказала: “Что мне здесь делать?”, не видно было, чтобы она желала умереть на родине. После уже я услышал, что, когда мы были в Остии, она однажды доверчиво, как мать, разговорилась с моими друзьями о презрении к этой жизни и о благе смерти. Меня при этой беседе не было, они же пришли в изумление перед мужеством женщины (“Ты ей дал его”) и спросили: неужели ей не страшно оставить свое тело так далеко от родного города? “Ничто не далеко от Бога, – ответила она, – и нечего бояться, что при конце мира Он не вспомнит, где меня воскресить”. Итак, на девятый день болезни своей, на пятьдесят шестом году жизни своей и на тридцать третьем моей, эта верующая и благочестивая душа разрешилась от тела».