— А кто он… в смысле, кем он был? Вайден.

— Николас Вайден, — ответила Элла. Выражение ее лица отчего-то сделалось каменным. — Это был сумасшедший голландец, который раньше зарабатывал на судоходстве, когда жил на родине. По крайней мере, такие до нас доходили слухи. Он построил свой дом — настоящий нарыв на лице земли! — и оттуда пытался контролировать речное судоходство.

— Контролировать? В каком смысле?

— Построить огромный барьер из бревен, — ответил Джоэль. — Некие ворота на цепях и шкивах, чтобы блокировать лодки, которые отказывались платить взнос. Мы так поняли, что он затем и прибыл сюда из Голландии, чтобы основать здесь свою речную империю.

— И у него получилось? — поинтересовался Мэтью. — Хотя бы… со стройкой?

— Что-то пошло не так. Была какая-то авария. Его инженер погиб, а барьер был разрушен. Скалы под домом Вайдена раскололи бревна так, что лодки даже не могли там причалить. Пара рисковых парней из Нью-Йорка пыталась, но — как нам потом рассказали — их лодке пробило днище.

— Хм, — вздохнул Мэтью, нахмурившись. — И после этого Вайден умер?

— Много лет назад, когда мы еще жили на ферме, — ответила Элла, — мы видели, как мимо проезжала похоронная повозка. Следом тянулся целый караван с вещами из его дома. Сейчас там уже никто не живет.

— Уже очень давно, — протянул Джоэль, выпустив клуб дыма к потолку. — Так что его так называемый брат обманул вас, Мэтью. Только понять не могу: зачем, ради всего святого, кому-то отправлять вас к дому покойника?

Мэтью невольно коснулся своего костюма — аккурат над тем местом, где во внутреннем кармане покоилось письмо. У него начала слегка кружиться голова, и, похоже, дело было не в глинтвейне. До Мэтью донесся собственный голос, показавшийся ему поначалу чужим:

— Это… проклятая дорога?

— По крайней мере, индейцы так и говорят. — Еще один клуб дыма взлетел к потолку. — Они говорят, что не пошли бы по этой дороге, даже если б это было единственное место на земле, где продавался бы кукурузный хлеб Эллы. А еще… мы и сами кое с чем столкнулись…

— Джоэль! — окликнула его жена и накрыла его ладонь своей. Ее ярко-голубые глаза внезапно потускнели и увлажнились от слез. — Не надо…

Он посмотрел на нее и улыбнулся. И будь Мэтью проклят, если это была не самая грустная, самая убитая горем улыбка из всех, что ему когда-либо доводилось видеть. Мэтью поерзал в кресле. Его не покидала мысль, что грядет нечто ужасное.

— Все в порядке, — тихо сказал Джоэль своей жене. — Правда. Это было так давно. Мы никому не говорили… годами, не правда ли? Думаю, этому молодому человеку нам следует рассказать. Если ему не захочется нас слушать, он всегда может покинуть наш дом и увидеть все своими глазами. — Он посмотрел на Мэтью и решительно кивнул. — Да. Мы определенно должны ему рассказать.

Элла не стала возражать. Она встала и начала убирать тарелки. Мэтью отметил, что уголки ее губ загнулись книзу, а лицо помрачнело и стало очень бледным.

— Вы не обязаны ничего рассказывать, — покачал головой Мэтью.

— Нет, обязан. Это может спасти вашу жизнь, если только вы не окажетесь упрямым глупцом. — Джоэль потянулся к сумке из оленьей кожи и принялся снова набивать свою трубку. Лишь когда он поджег ее и выпустил в воздух пару клубов дыма, начался рассказ: — Наша ферма. Она располагалась в нескольких милях отсюда, вдоль этой дороге. Это место, которое мы называли домом — Элла, я и… наш сын. Уилл. Он был хорошим, очень хорошим мальчиком, Мэтью. Ему было семнадцать лет, когда он… — Джоэль прервался, поморщившись. — Семнадцать лет, — повторил он и на некоторое время замолчал.

Тарелки звякнули в руках Эллы, когда она опустила их в мойку, а кухонный камин протестующе выплюнул несколько искорок.

— Это произошло после смерти Вайдена, — продолжил Джоэль. — Внезапно… что-то начало проникать к нам на ферму и рвать скотину на части. Оставляло вместо горла сплошное кровавое месиво. А из глубины леса мы начали слышать вой. Мы подумали на волков. Решили, что это они заявляются и уничтожают наш скот, но… была одна странность. Они заявлялись раз в месяц на пару-тройку ночей, а затем пропадали — до следующего месяца. Я начал вести журнал и понял, что эти твари — кем бы они ни были — приходят только в полнолуние. Возможно, конечно, они весь месяц бродили в окрестностях, и лишь под полной луной набредали на нашу ферму, но… вы, Мэтью, поверили бы в такие совпадения? — Джоэль качнул головой. — И что тут сказать? Волки — умные звери. Они думающие. Думающие животные. Кстати, мы пытались в другие дни охотиться на них с мушкетами, но не встретили ни одного.

— Он был хорошим мальчиком, — вдруг пробормотала Элла. Она стояла к ним спиной и продолжала оттирать посуду. Учитывая, каким измученным казался сейчас ее голос, Мэтью был рад, что не видит ее лица. — Наш Уилл… — прошептала она. Этот шепот больше походил на дуновение ветерка на кладбище.

Джоэль наклонился вперед, и его темно-карие глаза потемнели еще сильнее, став похожими на два дула пистолета, направленных прямо на гостя.

— Я рассчитал, когда волки должны были явиться снова. Сказал Уиллу, что мы должны сторожить скот в эту ночь на пастбище. Скот дал бы нам знать, когда эти твари проберутся, так что мы затаились. В этот момент мы должны были достать фонари, которые до этого держали бы спрятанными. Дальше — дело за малым: целься да стреляй. Мы подготовились, но волки не пришли. Ни первой ночью полнолуния, ни следующей. Возможно, они нас учуяли, понимаете, Мэтью? Мы учли все, кроме запаха, который не могли замаскировать. Но на третью ночь… они были голодны. Они не могли больше ждать.

— Пожалуйста, — тихо простонала Элла, словно умоляя мужа прекратить.

— На третью ночь… когда луна уже начала убывать, скот вдруг начал волноваться. Мы уловили какое-то… движение. Да, думаю, это будет самое правильное слово. Но то, что мы с Уиллом внезапно услышали, было не воем. Нет, показалось, что что-то бьется о стену амбара на расстоянии около пятидесяти ярдов от нас. Лошади испуганно заржали. А ведь дверь амбара была заперта, волки никак не могли просто отпереть ее. Мы решили, что они бросались на доски, чтобы сломать дверь. Уилл помчался к амбару. Я крикнул ему, чтобы подождал меня, но он был чертовски быстр. Он открыл свой фонарь, и я увидел что-то движущееся… размытые фигуры. Единственное, что я могу сказать — они были большими. Я увидел вспышку выстрела Уилла. Услышал, как кто-то… или что-то скулит от боли. Только вот на животный скулеж это было никак не похоже. Это было… я до сих пор не могу сказать, что это.

Бэкетту пришлось остановиться. Он отложил трубку и провел рукой по лицу. Мэтью заметил, что рука его слегка подрагивает.

— Я увидел… увидел, как что-то налетело на моего сына… Две или даже три твари. Фонарь Уилла упал. Я бросился к нему, но… на меня напали сзади, и я разбил свой фонарь. Удар был таким сильным — мне показалось, что на меня налетело пушечное ядро! Я рухнул лицом прямо в землю, и мне выбило два зуба, а что-то страшное и жутко тяжелое уселось мне на спину и вдавило в траву. Я чувствовал когти на своих плечах. Мой мушкет куда-то пропал… А в отдалении я слышал, как кричит мой мальчик.

— Ох, — тихо выдохнула Элла, застыв у мойки.

— Я пытался встать, но оно не давало мне двигаться. Я с трудом мог дышать. Вонь изо рта этой твари доносилась до моего носа, жар обжигал мне шею. Клянусь вам, клянусь Богом, — дрожащим голосом продолжал Бэкетт, — что эта зверюга издавала звуки, которые напоминали человеческую речь. Можно сказать, что у нее был человеческий голос, если представить, что натянутые мышцы или лезвия бритв умеют говорить! Оно сказало «нет». Я боролся, но почувствовал ужасную боль. Оно сломало мне правую руку, чтобы я не мог добраться до мушкета и выстрелить. Оно сломало ее так легко, словно разбивало яичную скорлупу! Мне пришлось слушать, как моего мальчика разрывают на части. — Он болезненно сморщился. — Остается лишь… остается лишь благодарить Бога, что его мучения не продлились слишком долго.