Приятели смотрели на него, кто с удивление, кто-то с сожалением. Стрельников уловил в глазах Игоря что-то похоже на свое собственное состояние в преддверии приступа.
Постепенно побледневшие щеки Остапчука порозовели, и он будто очнулся.
– Ну, что? Еще по одной? – спросил Игорь уже совершенно другим тоном, словно в его тело вернулся прежний добродушный и умиротворенный хозяин. – Если бы от нас чего зависело. До Бога высоко, до царя далеко, а до плахи … Вот она, рукой подать. Убивай, не убивай, новые народятся.
– А чему тут удивляться? – спросил Востриков, который давно уже пытался вставит свое слово, но до сих пор у него это не получалось. – Казни, в том числе и прилюдные, маньяков никогда не останавливали. Скорее наоборот, делали их своеобразными «героями» своего времени. Я недавно читал, что многие тяжелейшие злодеяния вошли в историю. Некоторые – в книгу рекордов Гиннеса.
– Мы тоже недалеко отстали от остального «цивилизованного» мира, – добавил Виктор. Он с нескрываемым удивлением смотрел на своих приятелей, заговоривших нормальным языком после непрерывного зубоскальства, сопровождавшего всю их встречу до этого разговора. – Да взять того же Чикатило. За двенадцать лет полсотни умышленных убийства детей и женщин.
– Расстреляли? – поинтересовался Погорелов.
– Да, еще до моратория, в девяносто четвертом.
На приятелей его слова особого впечатления не произвели. То ли потому, что в них не было ничего нового, то ли каждый остался при своем мнении.
Потом опять вспоминали Чечню, первую войну, которая их и объединила. Но никто не решался первым заговорить о главном, о том, что стало поворотным моментом в их судьбах – о том, кто расстрелял «Ниву».
5
Отряд формировали в спешке, людей собирали из разных подразделений, – с миру по нитке. По приказу в ОМОН должны были зачислять самых крепких, надежных и опытных, кто хотя бы два – три года прослужил в милиции и понимал, что к чему. Но приказы они на то и приказы, чтобы их обходить. Если бы все распоряжения и указания выполнялись, как предписывалось, везде давно бы был порядок. В отряд зачисляли любого, кто подавал рапорт. Но добровольцев, соблазнившихся повышенным окладом в престижной службе, оказалось мало. Некоторых откомандировали в новое подразделение, не спрашивая согласия: освобождались от бездельников и проштрафившихся, как от балласта.
Уже тогда было очевидно, что большую часть отряда пошлют в «горячую точку». Так и случилось. Без специальной подготовки, без тренировок, кое-как обмундированные и экипированные, тридцать шесть человек через две недели уже был в Моздоке. Тогда многим, следившим за фронтовыми событиями по телевизору, казалось, что здесь-то уж должен быть образцовый порядок. Государство, мобилизовав все силы, устанавливало на мятежной, никогда не отличавшейся законопослушанием территории торжество Конституции. Но все, кто прибывал на новое место службы, в первую очередь поражались царившей здесь неразберихе и откровенному идиотизму. Только в фильмах о войне, посвященным событиям сорок первого, было что-то подобное. Колонны грузовиков, танки, БТРы перемещались в хаотичном беспорядке. Командиры драли глотки у раций, пытаясь добиться от командования конкретных приказов, в толпе одинаково одетых в камуфляж или бушлаты военнослужащих нельзя было отличить офицеров от рядовых. Расширяясь и ускоряясь, эта круговерть каким-то образом выплескивалась в район боевых действий. Никто толком не знал, кому куда выдвигаться и что делать, и не было ничего удивительного в том, что раненые и покалеченные возвращались оттуда с опустошенными глазами и душами, не рассчитывая ни на заботу государства, ни на медицинскую помощь. Выживали счастливчики, которые могли сами о себе позаботиться. Таких с каждым днем этой нелепой и бестолковой войны, которую первоначально планировалось завершить в считанные дни, становилось все меньше. Зато трупы отправляли отсюда бесперебойно. Потому и назывались они просто грузом: груз он и есть груз, не люди же – трупы.
На следующий день после прибытия они оказались под Аргуном. Дома кадровик говорил, что предстоит выполнять специальные операции, контролировать соблюдение паспортного режима, обезвреживать уголовных преступников. Эти выдумкам могли поверить только те, кто не побывал на войне. Здесь не было преступников в обычном для всех понимании. Государству себя противопоставила не отдельная категория граждан, объединившаяся под ваххабитским лозунгами, а чуть ли не вся нация, доведенная до такого состояния всей предшествующей социальной политикой, которая не учитывала ни местных особенностей, ни въевшегося в плоть и кровь религиозного фанатизма. И, прежде всего, особого воспитания, возводящего для большинства совершенно абстрактное понятие ничем и никем не ограниченной свободы в культ. Не привыкшее к организованной деятельности, большинство населения вело тот образ жизни, который казался ему наиболее правильным: каждый за себя, один Аллах за всех. Грабить собственное государство, которое было воплощением насилия и унижения еще со времен депортации практически всего населения, здесь считалось доблестью, так же, как и противостоять любом попыткам навести какой-либо порядок, неважно, конституционный или, хотя бы, разумный. Вместе с суверенитетом молодежь, легко управляемая и направляемая твердой рукой тех, кто всеми правдами и неправдами рвался к власти, получила горы оружия, которым не замедлила воспользовались. Огромные деньги, пропитанные запахом нефти, сделали свое дело: люди оказались заложниками природных богатств. Их оказалось нетрудно убедить в том, что Россия и каждый русский – тот самый враг, который покушается на национальное достоинство, религиозные убеждения чеченцев, и стремится во что бы то ни стало поработить гордую нацию. Здесь воевали все. Кто за деньги, и таких было большинство, кто – по принуждению, а кто и просто из солидарности и от безысходности: какая никакая, а все-таки работа.
Их, шестерых доставили на блокпост, только что оборудованный на дороге, ведущей в сторону Аргуна. Здесь не было ничего, кроме нагромождения бетонных глыб и кузова покореженного «Урала», в котором предстояло жить. Рядом поставили приданный БТР. За неделю до этого с него сняли все, кроме пулемета, и притащили на буксире. Выгрузив свое имущество, состоявшее из вещмешков с личными вещами, нескольких канистр с водой, оружия, продуктов питания и ящиков с боеприпасами и сигнальными ракетами, они остались одни посреди пустынной дороги – без техники, без связи. Если не считать допотопную рацию, которую Вовка Погорелов, которого еще дома все называли Вованом, стащил на каком-то складе.
Здесь предстояло провести три недели. Потом их должны были прикомандировать к одному из райотделов. С одной стороны от дороги был пологий склон высокого холма, который где-то дальше переходил в предгорье, с другой – заросли кустарника, спускавшиеся к небольшой речке, больше похожей в эту зимнюю пору на ручей. Вдалеке виднелся какой-то населенный пункт – то ли крохотная деревня, то ли хутор – давно обезлюдевший. Даже воя голодных бродячих собак не доносилось оттуда.
Только здесь, оставшись наедине с самими собою, в постоянном ожидании нападения боевиков, о хитрости и беспощадности которых их предупредили еще в Моздоке, они впервые познакомились по-настоящему. Самым старшим и по возрасту, и по званию оказался отставной армейский капитан Александр Востриков, зачисленный в ОМОН в самый канун отъезда и назначенный старшим команды. Только много позже, уже вернувшись домой, они, да и то не все, узнали, за что он был уволен из армии и почему решил продолжить службу в милиции, а не пошел на гражданку. А тогда он стал для них единственной надеждой не выживание. Никто кроме Вострикова понятия не имел, что такое круговая оборона, кому куда бежать и что делать в случае нападения на блокпост. Даже стрелять из гранатомета никто их толком не научил.
Обычно, оставив двоих на посту, остальные сидели в кузове, ставшего их домом грузовика, или вокруг костра, огороженного со всех сторон бетонными блоками. Время от времени Востриков устраивал учебные тревоги. По первости они стремглав бросались по своим, определенным командиром местам – занимали боевые позиции. Но со временем эти игры им надоели, и команда «К бою!» воспринималась как неуместная шутка. Пересмеиваясь и изображая при этом на лицах большую озабоченность, бойцы нехотя поднимались и брели к амбразурам, даже не снимая автоматы с предохранителей. Востриков злился, но ничего не мог поделать: спокойное размеренное существование само по себе провоцировало лень и беспечность.
