Ад начинался на двадцать восьмой день ― начало четвертой недели и до самого конца шестой. Начинали отниматься ноги, и встать с кровати казалось невозможным, а без воды Талия буквально иссыхала. Теперь ― уже в прямом смысле. Кожа начинала шелушиться, кое-где прорезались чешуйки, и это было пиздецки больно. Ног иногда Талия могла просто не чувствовать, и провести целый день, прикованная к кровати ― когда об этом узнал Роман, стало намного легче. Начинали прорезаться жабры на шее и это было еще больнее, чем чешуя. Талия кричала от этой боли, потому что создавалось стойкое ощущение, что ее режут.
В эти же недели глаза начинали покрываться какой-то пленкой, которая мешала хорошо видеть. В воде она была полезна, но сейчас ужасно мешала, глаза жгло, и Талия ― если бы не Роман ― точно бы их себе выцарапала. Болезненно прорастали перепонки между пальцами и прорезь клыков. Раздражали солнечные лучи. И на общей картине терялось то, как отпадают ногти, уступая место длинным когтям.
Ужас заканчивался только на сорок второй день ― Талия просыпалась обычным человеком. Все ужасы прошедших недель не имели отражения, разве что ходить было немного тяжело. Пленка на глазах оседала, позволяя прекрасно видеть в темноте и под водой. И вроде, все прекрасно, но теперь хотелось не просто соленой воды ― хотелось крови. Улучшенный слух слышал, как она бурлит в венах, причем именно так ― как звук воды, водопада, или источника, Талия слышала циркулирующую кровать. Клыки пытались прорезаться вновь, но девушка упорно не поддавалась своим инстинктам.
Хотя не отрицала, что была монстром.
В ночь на последний ― пятидесятый день ― Талия оказывалась в любом водоеме. Однажды она решила попробовать с бассейном ― ее застал охранник, и она убила его до того, как Роман успел найти свою девушку. На следующий день она узнала страшный приговор Прайса.
Когда Талия ныряла в воду, больно становилась сразу и везде ― она кричала под водой, видела все вокруг окрашенным в красный, потому что возвращалось все, что она испытала на пятой и шестой недели. И даже ― хуже. Ноги словно срастались вместе, а прорастающая чешуя была похожа на вонзающиеся насквозь иглы. Талия просто опускалась на самое дно от болевого шока, и всплывала, когда переставала чувствовать себя фаршем, прогонным через мясорубку.
Как правило, на следующее утро Талия просыпалась уже на берегу, ноги ее были в крови и порезах. Холодно не бывало никогда. Для того, чтобы прийти в себя нужно было еще около двух дней.
В начале последней недели Талия могла контролировать жажду крови. Сейчас же она смотрела на шею Давида тяжело дыша, приоткрыв рот. Зрачки ее расширились, а зубы болели ― резались клыки. Впрочем, Эрденко воспринял это по-своему.
Скоро ублюдок будет мертв.
А ей хочется больше. Она вся в предвкушении, замечает, как он наблюдает за ней. И отвечает, смотря ему в глаза, все также приторно улыбаясь. Наконец-то.
― Мне кажется, ты чертовски возбуждена, ― заискивающе произнёс он. В нем было около двух бутылок коньяка ― ублюдок быстро пьянел. ― Что, твой молокосос тебя не удовлетворяет?
Талия не отвечает. Она слегка склоняет голову, смотря мутными глазами на его шею. Она знает, что где-то близко находится Роман, который сейчас появиться и разорвет его горло. Потом она должна закричать и побежать от него, «найти» дом Руманчека и рассказать историю о волке, повторить все это полиции, поплакаться на плече проехавшегося Романа, рассказать о смерти брата Фергусу, и ночью заняться жарким сексом с Годфри в машине.
Талия это знает. Талия должна сделать именно это, и ничего более.
Но когда Давид тянет к ней руки и сжимает ее бедра, талия теряет контроль. Она хватает его за плечи и опрокидывает на землю, сжимая руки, и если поначалу Давид посчитал это порывом страсти, то увидев длинные клыки и белые мутные глаза он ужаснулся. Правда, это было последнее, о чем он успел подумать.
Слишком поздно он замечает в ее глазах смертельную бездну, в которой потонуло много. И его заберут. И он тоже утонет.
Достаточно одного удара когтями, одного укуса ― и все закончится. Отдавая свой разум во власть жестокого и бессердечного дитя океана, Талия думала: зачем надо было терпеть, зачем подчиняться, позволять топтать достоинство и честь, если можно было так легко вернуться домой? Вот она жилка, бьется, совсем беззащитная, и он — уверенный в полной безнаказанности, захлебнется собственной кровью, не успев даже понять, что произошло. Жалкая смерть для жалкого человечка — что может быть правильнее
― Талия, стой! ― кричит Роман, когда девушка уже вгрызается в заветную жилку. Давид кричит от боли прямой ей на ухо, давит на плечи, стараясь оттолкнуть, но дитя океана оказывается сильнее. Она причмокивает, облизывается, сжимая руками плечи мужчины.
Роман и Питер оказываются рядом очень быстро и вдвоем пытаются оторвать русалку от ее добычи. Талия визжит не своим голосом, и впивается длинными когтями в руку Питера. Руманчек отшатывается, но Роман оказывается сильнее ― он перехватывает руки таким образом, чтобы Талия не могла поцарапать его. Она шипит, вырывается, но Роман прижимает ее к себе, держа за руку.
― Убей его! ― говорит он Питеру. ― Она не питается падалью.
Руманчек быстро перерезает глотку Давиду, и даже не колеблется. Но на Талию это произвело совершенно другой эффект ― она то ли зарычала, то ли завопила, и смогла вырваться из стальной хватки Романа. В глаза упыря мелькнула растерянность: он должен был остановить Талию, но не мог навредить ей. А русалка тем временем изобрела своей новой жертвой Питера, который оказалось в точно такой же ситуации.
Талия опрокидывает его, целясь зубами в сонную артерию, но Роман перехватывает ее за Талию и прикладывает о близлежащие дерево. Талия не теряется ― она быстро опирается ногами о ствол, перебирая ими так, словно бежит по земле, и делает переворот, оказываясь за спиной у Романа, которому пришлось ее опустить. Упырь разворачивается, и Талия с размаху проводит когтями по его плечу ― целилась в лицо, но Роман смог увернуться, поэтому в большей степени пострадало пальто, чем он сам.
Талия теряет к нему интерес, возвращаясь к Питеру. Кровь упыря не вкусная, а от оборотня тянет чем-то древесным и его хочется попробовать. Талия двигается стремительно и быстро, ловко, как гимнастка, но Питер ничуть не слабее нее. Он замахивается, чтобы ударить ее в висок, но Талия перехватывает его руку. В ее глазах он видит самые глубины океана, а потом слышит тревожную и грустную песнь русалки. И это заставляет его застыть, замереть, перестать сопротивляться. Теперь ему понятно, почему Роман называл ее сиреной.
Талия, продолжая издавать чистый и высокий звук, выворачивает руку Питера, заставляя опуститься на колени. Она уже была нагнула голову, чтобы впиться в шею Руманчека, как всади ее обхватывает Роман и прежде, чем она успеет атаковать, он сам ее кусает.
Питер приходит в себя. Талия замирает.
Роман представляет, как вода струится по телу девушки. Крупные капли ударяются о бледную кожу. Дразнят и ласкают, приносят тепло, касаются везде. Стеснения нет, полная вседозволенность.
Точь-в-точь как сейчас по ней течет ее кровь.
У девчонки осталось множество синяков. Он был не особо деликатен. Но такова уж его природа.
Ей повезло.
Роман обхватывает ее за талию одной рукой, а свободной заставляет откинуть голову ему на плечо, и кусает еще глубже. Кровь Талии холодная, как донорская из пакетика, у нее вкус моря. Она впивается в его руку ― которая обхватывает ее талию ― длинными когтями, но Роман не реагирует, и постепенно хватка ее ослабляется.
Питер видит, как взгляд Талии приобретает осмысленность, как они вновь становится тепло-карими, а ногти и зубы возвращаются в свое обычное состояние. Он видит, как искажается от боли ее лицо, а глаза начинают слезиться.
― Роман, ― зовет он, поднимаясь. ― Она очнулась. Хватит уже.
Роман отстраняется медленно, стараясь не причинить лишней боли, облизывает рану языком. Талия не поворачивает головы, да и вообще как-то странно замерла.
