А теперь, когда Каин говорит, что ради нее – опять – убил бы. И не кого-то, за что-то, а ее собственного отца, за издевательства над ней и ее братом. Колетт смотрит на него, грустно улыбается.
− Я знаю, Каин, знаю. – и с тяжелом вздохом, признается. – Поэтому и не призывала тебя. Не хочу, чтоб бы ты был причиной смерти моего отца.
− Твой брат его убил.
− Мой брат – не ты. Прости, но это…
Колетт Маллен просто не находит слов. Каину они, кажется, не нужны. Ее сердце, душа, мысли – распахнуты и обнажены, демон беззастенчиво лезет ей в голову. Он все понимает, поэтом не настаивает на продолжение беседы. Колетт тоже молчит, не зная, что сказать, о чем подумать, молча уставившись на поверхность стола.
Каин ее целует. Сжимая щеки пальцами, заставляя запрокинуть голову, все это происходит так быстро, что девушка первые секунды не понимает, что произошло. Осознавая, лишь прикрывает глаза, в блаженстве подаваясь вперед. Какими теплыми были его руки; до него к ней никто и никогда так не прикасался, никто прежде не любил ее так — никогда.
Колетт тоже любила. Она любила его очень сильно, как не смогла полюбить никого. Любила брата, но любовь к Каину была намного больше и сложнее. А потому она в ней так нуждалась. Ее тонкие пальцы с неожиданно силой смокнулись на ткани рубашки на его рукаве.
Потом, когда Каин отстранился, он обнял ее; Колетт продолжала сжимать его руку одной рукой, а другая просто повисла вдоль тела. Девушка чувствовала странное опустошение, но впервые за много дней были видны пролески надежды.
Колетт не может вновь вернуть их отношения на прежней уровень, не готова к этому, сам Каин это понимает. А потому – ни к чему не принуждает.
Маллен хрипло смеется:
− Надеюсь, у демонов крепкий сон.
23:10
Тук-тук-тук
Колетт спускается на звук. На ней – длинная белая ночнушка, с воротничком, давящим на горлом. В руках – свечка. Она спускается по старой лестнице, своего старого дома, доски которого скрипят, отзываясь на каждый шаг девушки.
Это «тук-тук-тук» раздается так, словно что-то ударяет о поверхность дерева. Колетт не понимает, зачем она туда идет, но, как всегда бывает во снах, она просто это делает. Вместо крыши – листва, которая скрывала небо, оставляя ее одну на съедение темноте и страху. Воск со свечи капал ей на руку, но девушка старалась не обращать на это внимание. Она спускается вниз, готовится войти в гостиную.
Голова казалась теперь тяжелой, на удивление пустой, а где-то глубоко в мозгу зарождалась слабая пока, пульсирующая боль. Глаза жгло, словно она долго смотрели на огонь, находясь непозволительно близко к нему. Колетт вспомнила – как иногда вспоминают во снах, эти мысли проскакивают быстро и о них не успеваешь подумать полностью – о том, что испытывала такое каждый свой сон. Чудовищные кошмары, вот сопровождающие ее долгое-долгое время.
Гостиная была такая, какой всегда была, да вот только было темно. И все же, как в самом дешёвом ужастике, гостиную освещали молнии, которых не было слышно. Различные религиозные картины все еще висели, и Колетт с ужасом обнаружила, что с рам течет кровь. Она образовала лужи на всем полу. Маллен поняла, что сама стоит на чем-то липком.
Тук-тук-тук
Колетт с трудом оторвала взгляд от крови и посмотрела в ту сторону из которой шел звук. И тут же застонала, словно ее схватили под ребра и сжали. А больно ей точно было, потому то она увидела единственную, кого ее воспаленное сознание до этого не трогало – маму.
Вирджиния стояла спиной к дочери, с распущенными волосами и в такой же длинной ночной рубашке. Она стояла в углу комнаты и… истязала себя, что ли? Женщина медленно билась головой о крест с распятым Иисусом Христом. Колетт эта штука всегда внушала ужас, а матери – неприязнь. Крест появился у них в доме еще когда Вирджиния была жива, и пока она не была под влиянием отца так сильно.
Девушка медлит. С одной стороны, она понимает, что все это – сон, кошмар, если быть точнее. Но с другой… это же ее мать, родная и любимая. Она так давно хотела ее вновь увидеть. Отец убрал все ее изображения из дома, Колетт не знала почему.
− Мама? – но женищна не отзывается на дрожащий голос дочери. Тогда, Маллен делает шаг к ней и прикасается к ее плечу. Вирджиния перестает биться головой.
Она поверчивается.
На секунду, всего на одну несчастную секунду, Колетт видит свою родную маму – красивую женщину, с карими глазами, пухлыми розовыми губами и любящий улыбкой. Картинка меняется быстро, заставляя девушку отдернуть руку. Лицо ее матери меняет цвет с нежно-розового на серый, вместо щек – дыры, словно прогрызенные червями. Карие глаза впали внутрь черепа, оставляя разорванные, окровавленные глазницы. Неровный край тонких шей, которые истекали последней кровью и изъеденные ранами и язвами длинные худые руки. Из глазниц и проединах щек посыпались червы, а из открывающегося рта – земля.
Колетт отшатнулась, а из открытого рта, который не поменял положения, раздался грубый и полный ненависти голос отца:
− Шлюха! Демонская шлюха!
Впрочем, голос звучал его глухо, словно из-под земли. Колетт смотрела лишь на мать или то, что от нее осталось.
Наверное, так Вирджиния Маллен сейчас выглядит в гробу.
А потом женщина открыла рот и закричала. Нет, скорее – завопила. Этот вопль заглушил оскорбления отца. Ничего отвратительнее Колетт за всю свою жизнь не слышала - словно самец аллигатор в болоте. В этом крике была ярость, неприкрытая, бешеная ярость. Лицо у нее стало красным – что отвратительно смотрелось с червями, но терялось на фоне пустых глазниц и появляющихся нарывов − как свежая кровь, руки сжались в кулаки - она вся тряслась и, в упор смотрев на дочь, вопила что есть сил. Вирджинию всю перекосило, а лицо стало, как у мегеры.
Колетт отшатнулась так резко, что ударилась затылком о металлическую рамку за спиной. Кровь с рамы закапала за шиворот. Девушка взвизгнула и…
…проснулась.
Проснувшись, она резким движением села в постели. В комнате темно. Влажная духота. Волосы на висках слиплись от пота, капли катятся по шее. В большинстве комнатах на втором этаже было довольно-таки тепло – все-таки, здесь жила простая смертная. Даже если бы она открыла окна, то заснуть уже здесь не могла.
Часы показывали 2:30. В этой липкой духоте все равно не заснешь. Тем более, стоит погасить свет и закрыть глаза, как кошмары и образы, полностью лишенные человеческих очертаний, вновь начнут смыкаться вокруг сознания, не способного бороться. Колетт спустила ноги с кровати и как была одета в пижаму, так и вышла из комнаты. Дверь осталась открытой.
Демоны спали крепко, Каин говорил, что это было похоже на кому. Колетт бесцельно побродила по второму этажу, ступая все же аккуратно, не желая будить хозяина дома. Эти кошмары были чем-то личным, слишком ее. Делится ими не хотелось.
Девушка спускается вниз по лестнице. Ступени не скрепят, ничем не выдавая ее присутствия, в отличие от той скрипящей лестнице во сне. На первом этаже всего было прохладнее, и Колетт не думала о причиной такого явления. В гостиной темной, девушка на ощупь находит светильник и включает его. Когда Каин вернул ее сюда после пытки Аббадон, этот же светильник разгонял ночную мглу, создавая приятный полумрак.
Колетт садится на диван. Сидит пару минут, смотря в камин. Потом ее взгляд рассеяно прошелся по хорошо знакомой комнате, которую не изменил визит Дина Винчестера и Кроули, не она сама, не само время. На деревянном столике лежала стопка книг. Тут всегда были какие-то книги, и вроде как их было не запрещено читать, но Колетт держалась от них подальше. Спроси у нее, какая книга лежала здесь на прошлой неделе – не ответила бы, потому что сама не знала. Не потому что ее элементарно не было тут четыре месяца, а потому что Каин удивительно быстро читал книги.
Колетт вспомнила, что она любила сидеть рядом, свернувшись калачиком и засыпать под чтение демона. Еще она вспоминает «визит» Дина Винчестера и Кроули. Ей было не очень интересно, зачем они здесь, она даже не боялась. Только немного злилась из-за заинтересованного взгляда Кроули, когда она зашла в комнату. Лишенный голоса, Король Ада не мог ничего спросить, лишь окинул ее внимательным, сканирующим взглядом. Каин вежливо попросил ее уйти.
