Сердитый взгляд секретаря обратился в сторону единственной в зале молодой, лет двадцати пяти, девушки, тыкающей пальчиком в экран заморского гаджета. Девушка хмыкнула, но телефон убрала. Остальные семнадцать поэтов смотрели с неодобрением.

– Руководитель кружка Алина Лёшина задерживается, – продолжила выступающая, – а время, как вы видите, уже девятнадцать ноль ноль. Пора. И по традиции, начнем с декламации. Чтобы не создавать излишней суеты: садиться, вставать, выходить за трибуну, уходить с трибуны – начну со своего нового стихотворения. Я назвала его «Весна в Батайске».

Голос Петровой оказался глубоким и торжественным, отчего звучавшее напоминало какую-то песню:

Все стало вокруг голубым и зеленым,

В ручьях забурлила, запела вода.

Вся жизнь потекла по весенним законам,

Теперь от любви не уйти никуда,

Не уйти никуда, никуда.

Любовь от себя никого не отпустит.

Над каждым окошком поют соловьи.

Любовь никогда не бывает без грусти,

А это приятней, чем грусть без любви.

В конце поэтесса театрально склонила голову, и зал разразился аплодисментами. Только два старичка на задней парте о чем-то шушукались и саркастически хихикали. Это выглядело неуважительно к чтецу и Якоба, покраснев за коллег, отвернулся к трибуне.

Выступили еще шесть поэтов, после чего вновь взобравшаяся на трибуну Петрова торжественно провозгласила:

– У нас в зале присутствует новенький!

Девятнадцать пар глаз вперились в смущенного Архипа Семеновича.

– Знакомьтесь! Архип Якоба! И сейчас он прочтет нам пару своих произведений!

Аплодисменты грохнули, как трубы Апокалипсиса. Якоба нетвердой походкой просеменил к трибуне, развернул рукописи и замер.

В это же время, так уж пересеклись космические сферы, на пороге возникла энергичная руководительница кружка, автор нескольких официально изданных книг Алина Лёшина.

Увидев растерянный взгляд Якобы, руководительница махнула рукой:

– Новенький? Читайте, читайте!

И по-махновски лихо бухнулась за одну из парт посередине зала.

Что прочитать этим монстрам поэзии? Чем удивить или хотя бы расположить к себе? Лихорадочное перелистывание обнажило тот самый стих. Якобу обдало горячим ветром афганских пустынь. Когда «за речкой» все начиналось, он служил на заставе поваром. Видел, как самолеты и вертолеты летели на ту сторону. Был в самом сердце будущей войны. Повоевать не успел, потому как дембельнулся, но ощущение войны осталось в памяти на всю жизнь.

– Стихотворение «Черная речка»! – задребезжавшим от волнения голосом сказал Якоба. – Посвящаю ребятам, погибшим в Афганистане.

Летят на ту сторону вертушки

Суровая пора настала

За речкою вовсю грохочут пушки

И жить тем многим уже очень мало.

Все кто стоит вокруг не все погибнут,

И кто-то к матери домой вернется,

Но кому-то нет несчастья в той године сгинуть,

А кто-то с боя никогда уж не вернется.

Я помню пороха разрывы и снаряды

И долгий бой в пустыне Кандагара

Мы любим мир и никогда на свете

Мы не хотим здесь нового пожара.

Голос Архипа по мере чтения креп, передавая собравшимся все более возвышенные эмоции, а в конце Якоба почувствовал слезы на щеках, и с удивлением обнаружил такие же слезы понимания у многих из сидевших в зале поэтов. Только руководительница непонятно ухмылялась. Впрочем, женщине не обязательно понимать суровую мужскую военную поэзию.

Лёшина вежливо похлопала вместе со всеми чем исправила не слишком приятное о ней впечатление.

– Поприветствуем нашего нового автора, – сказала она. – Прекрасный жизненный опыт позволит ему написать еще много замечательных стихов! А мы поможем!

Все-таки прекрасный! Поняла-таки мысль! Ну что же, нормальный руководитель!

Еще полчаса все читали свои произведения. Алина Лёшина тоже «блеснула». На удивление Архипа, это оказались незрелые, даже туповатые строчки. Сами посудите:

Закутав плечи в облака,

на крышах осень почивала –

все чаще окоченевала

ее шафранная рука.

Кто кого закутал? Во что? В облака? Почему почивала? Какая рука? При чем здесь экзотическая приправа? Нагромоздила Алина Игоревна бог весть чего и выдает замысловатой поэзией. До Пушкина ой как далеко! Впрочем, у всех свои недостатки. От последней мысли Архипу вдруг сделалось так тепло и уютно, как у мамы в детстве на печке. Ведь и вправду, все мы люди, все мы ошибаемся, но главное, что все мы – одна большая поэтическая семья! На волне нахлынувшей нежности Якоба подошел к Лёшиной и тихонько тронув рукой, сказал:

– Хорошие у вас стихи.

И пожалел, что сказал. Говорит же русская мудрость, что есть вещи, которые лучше не трогать.

– Неплохи, – согласилась руководительница, – а вот ваши слабоваты. И правильно, что пришли к нам. Поможем, что называется, раскрыться. Возведем на поэтический Олимп.

Сколько самомнения! Какой пафос! Архип ничем не выдал охватившего его отвращения и быстро отошел в сторону.

Тут же почувствовал, как кто-то трогает. Секретарь. Альбина Петрова.

– Она у нас такая! Жесткая. Я бы сказала, жестокая. Не слушайте, хорошие у вас стихи. С душой. С сердцем. Вот, возьмите книжечку, тут теория стихосложения. Прочитаете и будете с ней на одном уровне. Недорого. Пятьдесят рублей.

На счастье, в кармане нашлась сотка. Архип с волнением распахнул тонкую брошюрку и понял, это именно то, что сейчас нужно. Тут тебе и «рифма», и «ямб», и «хорей», и даже какой-то «амфибрахий»! Боги послали спасение – поэтическую грамотность. Горячо поблагодарив секретаря за чудесную книжку и положив в карман сдачу, Якоба попрощался с собравшимися, пообещав обязательно явиться на следующее заседание ровно через неделю.

Всю ночь Архип Семенович изучал удивительный трактат. Всего десять страниц, а сколько мудрости, сколько концентрированной полезной информации, собранной за сотни лет торжества поэзии! Ямб, хорей, дактиль, амфибрахий, анапест, спондей! Математика стиха! Арифметика звучания вечности!

Мир распахнулся перед поэтом в потрясающей, скрытой от простого обывателя, невероятной и в то же время доступной теперь красоте. Всего за ночь Якоба стал другим человеком. Теперь он понимал все, чего не видел раньше. Теперь был согласен даже с Лёшиной, даже с Некрасовым. Совершенно справедливо критиковали они его творения, полные души, но напрочь лишенные гармонии.

Архип бросился к своим стихам и обнаружил множественные нарушения хорея и ямба в написанном. О, как же далеки его стишки от того, что Пушкину казалось естественным и понятным по причине того, что гений учился в лицее, где наверняка проходили такие фортеля.

Под утро уставший от волнительных событий Якоба заснул, сжимая в руках книжицу и твердо зная, что такое четырехстопный хорей и пятистопный ямб.

Разбудила Нинель.

– Ты б поел, Архипушка! – глаза заботливые, добрые. – Тебе через час к детям идти.

– Что бы я без тебя делал, сестрица! Хорошая ты моя!

За завтраком Архип не удержался:

– Всё, Нинелюшка! Я просветился!

Нинель посмотрела с интересом.

– Я понял, как писать стихи, чтобы они были как у лучших, как у Пушкина, Лермонтова, Рубцова. Представляешь, есть четкие правила, есть созвучие, есть такие интересные вещи, о которых я даже не подозревал!

Нинель кивнула. Ну да, она же учитель литературы, кое-что из этого знает и так. Может, не настолько глубоко, как открылось Якобе, но не в диковинку все эти анапесты…