– Какой смысл писать теперь письма!

Мальчик хотел сказать, что письма, которые он напишет, – не простые, но решил, что не следует открывать каждому то, что было доверено ему одному, иначе желание может не осуществиться. Поэтому он только таинственно улыбнулся и промолчал.

– И все-таки там было золото! – сказал служитель почты детине. – Конечно, золото взорваться не могло. Но оно-то и охранялось оружием, которое взорвалось.

– Зачем хранить золото на Луне? Это неразумно, – уныло ответил детина пьяным голосом.

– Как раз разумно! – воскликнул служитель почты. – О количестве золота могли знать считанные люди! Да и украсть оттуда было труднее!

Переписав письмо, мальчик задумался – ему хотелось, чтобы копии, им сделанные, полетели во все концы мира. Но он не знал ни людей, ни адресов.

Вдруг ему в голову пришла великолепная идея: в каждой стране есть главный город, столица, а в ней – главная улица, а на улице дом № 1, иначе улица не могла бы начаться.

«В Париже главная улица – Елисейские поля, это я знаю точно», – подумал мальчик и аккуратно написал на конверте: Франция, Париж, Елисейские поля, дом № 1, квартира № 1, человеку, который там живет.

Торопливо переписал он письмо еще четыре раза и стал вспоминать столицы и большие города разных стран и названия главных улиц в этих столицах и городах.

«США, Нью-Йорк, Бродвей, дом № 1, квартира № 1», – написал он на втором конверте. «Россия, Москва, Тверская улица, дом № 1, квартира № 1» – на третьем, «Антарктида, полярная станция, начальнику станции» – на четвертом, на пятом – «Великобритания, Лондон…»

Тут он остановился, забыв, какая улица в Лондоне главная. Впрочем, если честно признаться, он не знал в Лондоне ни одной улицы. Тогда он подумал о Риме, но оказалось – о манящем его Риме он знает лишь то, что в древности в нем правил Юлий Цезарь и устраивались бои гладиаторов. Единственным, что возникло в воображении мальчика, был полуразрушенный Колизей. Напрягая память, мальчик начал вспоминать – что он знает в Китае, Греции, Германии, Скандинавии. Увы! Его познания не смогли принести ему никакой пользы. Великая стена – в Китае, Акрополь – в Древних Афинах, Бетховен, Гитлер и «Бременские музыканты» – в Германии… Скандинавия же безмолвно легла плоской собакой с оледенелой спиной – Норвегией и хвостом – Кольским полуостровом на разноцветье школьной географической карты и вообще осталась безответной.

– Вы не могли бы мне сказать, какая улица главная в Лондоне или в Осло? – спросил он у служителя почты.

– Главная улица в Осло? – переспросил служитель почты недовольно. – Кто ее знает, какая там главная улица!

– А в Стокгольме? – спросил мальчик. – Или в Берлине?

– Нет, не знаю, – ответил служитель почты. – Знаю, что в Париже – Елисейские поля. Еще в Нью-Йорке есть Бродвей. Там много магазинов.

– Я туда уже написал, – сознался мальчик. – А может быть, вы знаете что-нибудь в Риме? Или любую улицу в любом городе?

Служитель почты задумался.

– В Риме… есть Колизей, собор Святого Петра, Папа Римский.

– Нет, – сказал мальчик. – Я это все тоже знаю. Мне нужна улица.

Внезапно стало очень тихо.

Мальчик оглядел зал и понял, что детина в красной рубахе перестал грызть сухари.

– Вот такое огромное сердце у человека! – проговорил детина диким громким голосом.

И широко развел ручищи в стороны.

Он посмотрел на мальчика плывущими влажными глазами и сказал:

– Земля пахла снегом – зимой. И медом – когда наступало лето. Я был там маленьким. И ничего нет больше. Ничего не осталось. А в сердце, внутри, всё – и город, и долина, и снег. Я помню песни, которые пела мне мама. Скажи, куда это из моего сердца перейдет, когда сердца моего не станет? Кто примет это из моего сердца? И если примет, будет ли он любить это так же, как любил я, или ему будет все равно?

Мальчик молчал. Он не знал, что ответить.

Детина перевел взгляд на прозрачную бутыль, которая сверкала перед ним на столе. Потом прижал глаз с той стороны бутыли и стал смотреть через нее. И глаз его от этого увеличился и зажил своей собственной, отдельной жизнью. Глаз смотрел на мальчика, а мальчик смотрел на глаз.

– Хотите, я напишу вам письмо? – сказал мальчик.

– Хочу, – ответил огромный глаз.

– Я пошлю вам письмо-счастье. Только скажите ваш адрес.

– Мой адрес – я сам, – сказал глаз.

– Но я должен послать письмо, – возразил мальчик. – На конверте обязательно должны быть почтовые штемпели.

– Он поставит штемпели, – ответил глаз, дернувшись в сторону служителя почты. – Ты опустишь письмо в ящик, а он возьмет из ящика, поставит штемпели и принесет письмо мне. А я никуда отсюда не уйду. Я буду сидеть здесь вечно.

– Хорошо, – ответил мальчик.

«С этим письмом будет уже пять копий из двадцати», – подумал он, стараясь писать разборчиво и красиво.

Когда он опустил запечатанный конверт в почтовый ящик, детина, положив голову на согнутые в локтях руки, спал.

– Поговорим о чем-нибудь? – спросила из окошка голова служителя почты.

– Мне надо идти, – ответил мальчик.

– Жаль, – сказал служитель, взглянул на детину и добавил: – Теперь до вечера не проснется. Как мне быть одному со своими мыслями так долго?

Мальчик шел вдоль реки. Начинался прилив, и над слоем зеленой тины появился тонкий прерывистый покров воды.

«Интересно, зальет ли сегодня морскую набережную? – подумал мальчик. – Вчера волны плескались у самого парапета».

Он вспомнил, с каким напряжением смотрели собравшиеся у залива люди на черную, непривычно близкую воду, огненно сиявшую в серебряном лунном свете, и какая их охватила радость, когда вода все же остановилась и не хлынула на асфальт. Они веселились, как дети, словно это они своим желанием остановили воду. Словно наконец-то вода была в их власти и подчинилась им.

Театральная сцена на морской набережной была достроена. В глубине ее два молодых человека укрепляли декорации. Мальчик остановился возле высокого красочного щита и прочел:

«Как это получится: костер до небес?» – подумал мальчик.

И решил непременно прийти и посмотреть.

Фома говорил быстро, взволнованно.

– Пойдем с нами! Пойдем, Арсен! Вокруг будет море, – рыбы, птицы, простор, свобода! Не хочу до последнего дня испытывать тоску!

– Не настаивай! – промолвил Арсен задумчиво.

Он помолчал.

– Ты ведь всегда мечтал уйти от людей, Фома, – сказал он.

И заговорил тихо, неторопливо:

– С тех пор как она умерла, смерть не вызывает во мне отвращения. А иногда я хочу смерти. Я вот сказал тебе: с тех пор как умерла… Я неправильно сказал. Она не умерла, она ушла. Оглядываясь, улыбаясь мне. Как бы за перегородку, за стенку. И скрылась там. Но я все равно чувствую ее присутствие.

– Ты не боишься, что окажешься не там, где она? – спросил Фома.

– Нет, – ответил Арсен.

– А мне мерещится: разведут нас, и уже навечно, по разным приютам!

Старики сидели в кухне на табуретах за деревянным столом, на котором стояли тарелки с едой и краснел пузатый графин, наполовину наполненный вином. И как только мальчик вошел в кухню, ему почудилось, что он видит светлую печаль вокруг их лиц, мягко разлитую в воздухе.

– Что, Федя, в подлунном мире нового? – спросил Арсен, обращаясь к мальчику и приглашая его сесть за стол.

– На набережной перед восходом Луны будет спектакль, – сказал мальчик, усаживаясь за стол рядом с Фомой.

– Где же там театр? – спросил Арсен и поставил перед мальчиком чистую тарелку.

– Построили, – ответил мальчик. – Большая сцена за мостом. За Центральным спуском.

И вдруг его охватило внезапное счастье от того, что он как равный сидит среди мужчин в компании Арсена и Фомы.