– Нет. Над нами довлеет порок. И мы всегда видели его. Но мы решили, что можно жить с ним. Что жить порочно – комфортно и приятно. И тогда мы превратили его в нашу поэзию. Мы им любовались. Мы его воспели в произведениях искусства. Мы даже убедили себя – и тому же научили детей, – что иначе жить невозможно. А если невозможно, значит, мы живем правильно. Правильно – порочно. И порок наш стал расти. И мы наконец увидели, что он раздавит нас. И испугались. Нам не спасти тело, – время исчерпано. Но мы можем спасти душу, которая бессмертна!

Мужчина в голубой футболке вдруг вскочил с гранитного камня, на котором сидел, и, подбежав к говорившему, крепко схватил его за грудки.

– А я жить хочу! – заорал он ему в лицо. – Мне сорок лет! Понимаешь? Мне положено еще столько же! И если ты не заткнешься, я сам утоплю тебя в этой воде и посмотрю, как твоя бессмертная душа этому обрадуется!

Боясь, что начнется драка, мальчик пошел по набережной дальше. Он не любил смотреть, как люди дерутся. Всегда, когда он видел, как люди бьют друг друга, с ним начинало происходить странное: ему хотелось броситься на землю лицом и горько плакать.

Но, к счастью, он увидел, как человек в черном одеянии невредимым выбрался из толпы и быстро пошел прочь.

Рыже-белой колли нигде не было.

Вдруг шум на набережной начал стихать, всё вокруг напряглось, подняло головы, оглядываясь, озираясь, прислушиваясь, словно внимая кому-то, кто имел надо всеми власть и явился наконец из сумрака ночи… И замолчало.

Гул вертолетов над заливом стал еще более грозным. И мальчик понял: Луна восходит, появился ее край.

«Сейчас начнется…» – подумал мальчик.

И услышал тихий нарастающий вой, издаваемый миллионом людей. Вой делался громче, сильнее, тоньше, в нем стали различимы стоны, крики, рыдания…

И вот уже вся набережная, от одного видимого края до другого, выла, рыдала, стонала, молилась, металась, воздевала к небу руки, тряслась в нервных припадках, орала, била стекла, стреляла из огнестрельного оружия в воздух, задыхалась, материлась, хрипела. Тысячи лиц, множество наречий! Но крик отчаянья одинаков на всех языках!

– Я поймаю тебя! Выходи! – хохотал пьяный матрос, глядя на Луну и широко расставив в стороны руки.

Старшеклассницы, сбившись в кружок, исступленно визжали, словно находились на рок-концерте на стадионе. Их напряженные лица были мокры от слез.

Черноволосая женщина, повернув к мальчику голову и прижимая пальцы к разорванному уху, пролепетала в ужасе:

– Он вырвал у меня золотую сережку!

Возле крышки люка городской канализации мальчик споткнулся о поставленный на асфальт портфель и упал, и когда поднялся, увидел рядом с собой маленького плачущего человечка с плоским лицом и раскосыми глазами. Тот сидел на поребрике тротуара, обняв голову ладонями, и твердил:

– Нет, меня никто не слышит! Меня никто никогда не услышал! За всю жизнь ни разу!

– Я слышу, – сказал мальчик.

Человечек печально взглянул на него и промолвил:

– Подержи меня за руку!

Мальчик прикоснулся к его руке, взял ее в свою руку.

И так они сидели молча.

Невдалеке от них в позе лотоса восседал голый по пояс юноша и медленно повторял:

– Все рождается в радости, все пребывает в радости, все к радости стремится и в радость уходит.

– Бейте евреев! – хрипел дикий утробный голос. – Золотой телец! Золотой телец на Луне!

– Аллаху Акбар! – донеслось из толпы, и там прогремел взрыв.

Вдруг мальчик обнаружил, что рука его пуста, и тот человечек, которого он держал за руку, повалился набок.

Странное бормотание услышал мальчик над собой.

Крупный пожилой мужчина в форме швейцара пятизвездочного отеля твердил с закрытыми глазами:

– Водка «Смирнофф» – самая чистая водка в мире! Аллилуйя! Пользуйтесь шампунем «Хэд энд шолдерс» – и вы избавитесь от перхоти! Аллилуйя!

Мальчик поглубже вдохнул в легкие солоноватый холодный воздух и пошел прочь от этого места.

Луна уже наполовину взошла. Зловещие цирки кратеров были ясно видны на ней.

– Тише! Тише! Надо совсем тихо! Полная тишина! – сказал рядом с ним старичок с переносным радиоприемником в руке. – Почему все кричат? Почему все говорят так громко? Сейчас надо говорить шепотом. А лучше – не говорить вовсе. Лучше молчать. Нет истины там, где кричат.

И он зашептал мальчику:

– Знаешь, что я понял? Только никому не говори! Они должны догадаться сами. Если бы все одновременно подумали о том, чтобы она не падала, то она и перестала бы падать. Только все вместе и в одну минуту! Мысль! Одна на все человечество. Но каждый думает о своем. И она, конечно, упадет.

– Я послезавтра поплыву к Изабель, – сам не зная почему, вдруг сказал ему мальчик и пошел дальше.

И опять крики, вой, плач, хохот, беспорядочная стрельба окружили его. Мелькали люди, одежды, головные уборы, протянутые к Луне руки, искривленные рты, широко раскрытые глаза.

Послышался грохот мощного дизеля, и мальчик увидел, как на набережную выкатил серебряный танк.

Верхний люк на его башне открылся, и оттуда выскочила голая девица, зажимая в кулаке свое платье. Девица спрыгнула на землю и закричала:

– Весь мир из вонючих скотов! Пусть Луна раздавит вас! Всех! Как тараканов!

И бросилась сквозь толпу.

Следом за нею из люка появились два танкиста. Один из них пил вино прямо из горлышка бутылки.

Кто-то предложил:

– А не пальнуть ли в Луну?

Танк задрал хобот орудия и начал со страшным грохотом выпускать снаряд за снарядом.

– Эй, танкисты, лучше врежьте по атомной станции, чтобы все поскорее кончилось! – заорал десантник в защитной камуфляжной форме.

Танк опустил ствол орудия, выстрелил в ту сторону, где на противоположном берегу залива находилась атомная электростанция, снабжавшая город электричеством, но снаряд не долетел до цели, упал в залив, и вдали, от взрыва, фонтаном взметнулась вода.

Танкист пожал плечами, потом промолвил как-то вяло, бездыханно, словно из него вдруг ушла вся жизненная сила:

– А ну вас к дьяволу!

И залез внутрь танка.

Танк рванулся с места, пробил гранитное ограждение парапета, проплыл несколько десятков метров по черной воде, постепенно в нее погружаясь, и наконец исчез безвозвратно.

Мальчик почувствовал себя усталым.

«Мне пора возвращаться», – подумал он.

Вновь побрел он по набережной, которая теперь уже перестала выть и рыдать.

Наступало затишье.

Вертолеты один за другим шли на посадку.

Луна ярко сияла в небе. Весь ее огромный диск был виден целиком.

Сильно избитый человек лежал на тротуаре.

И мальчик узнал его.

Это был артист, игравший князя мира сего. Одеяние на нем было порвано и испачкано в пыли и крови, драгоценная диадема потеряна. Он утирал окровавленный нос рукавом хитона и громко стонал:

– Дикари! Мерзавцы! Я исполнял роль! За деньги! Чтобы развлечь!

– Вам нужна помощь? – спросил мальчик.

– Помоги мне встать! – ответил артист. – Они так страшно избили меня.

Мальчик с трудом поднял его и довел до ступенек ближайшей парадной.

– Это же спектакль! – твердил артист. – Выдумка!

И, взглянув на мальчика, добавил:

– Ты видел?

– Да, – ответил мальчик.

– А все же, согласись, я сыграл сильно! – произнес артист, усаживаясь на приступочку. – Какое воздействие на зрителей!

Внезапно вся набережная одновременно ахнула.

Толпы людей шарахнулись от парапета.

«Что там?» – удивился мальчик.

И мгновенно понял: вода хлынула на набережную.

Сокрушая все на своем пути, падая, вопя, перескакивая через лежащих, расталкивая друг друга, люди бежали прочь.

Набережная быстро пустела.

Мальчик увидел густую темную воду, стремительно заливавшую асфальт.

И только один человек не убегал, но, задрав руками брючины, лихо плясал, притоптывая в воде ногами.

– Теперь и я – со всеми! И я уйду не один! – радостно выкрикивал он. – Как я счастлив! Как счастлив! – он отпустил брючины и ткнул себя рукою в живот. – Она – тут! Тут! Может, слышали, вы, трусы, испугавшиеся воды, про то, что есть на свете смертельные болезни? И от этих болезней умирают, потому что они смертельные! Но знаете, как обидно умирать одному, когда все остальные остаются жить? Благословенная Луна! Ты светишь мне ярче Солнца!