И вот сегодня у него есть шанс доказать, что он лучший, а все эти триумфы Блэка — случайность.

Заняв позицию у колец, Люциус принялся неотрывно следить за лов­цом своей команды. Он не был капитаном, не имел какого-то решающе­го голоса в команде и, если честно, не сильно переживал, как проявит себя запасной ловец. Из-за травмы, полученной на тренировке, Флинт не смог играть, а Северус Снейп был полон загадок и вполне мог, как провалить матч, так и вытянуть его. Такое уже бывало. Чем-чем, а ста­бильностью результата он не отличался.

Но разглядывал его Люциус совсем не для того, чтобы предугадать исход игры. Просто очень уж не хотелось переводить взгляд на синие точки, носившиеся над полем. Но пришлось: в его сторону полетел квофл. Люциус перехватил его и отправил Фреду Забини, наперерез которому тут же метнулась синяя молния. Охотники столкнулись и разлетелись с улыбками. Фред успел перекинуть мяч Дэвису и еще раз улыбнулся охотнику Когтеврана. Раньше Люциуса, как и других, забав­ляло, когда на поле сталкивались два «четвертых» номера обеих команд с одинаковыми фамилиями на спинах. Это была, пожалуй, самая кор­ректная борьба с участием слизеринского игрока. Фрида улыбнулась брату в ответ и метнулась в сторону направленной ей передачи. Она вышла один на один с вратарем и сильно пробила. Сильно, но мимо, и, не взглянув на Люциуса, полетела к центру. По правде говоря, он не был уверен, что смог бы взять этот мяч, лети тот в кольцо. Все его мыс­ли были направлены в одно русло. За что? Вопрос, как всегда, улетел в космос и остался без ответа.

Люциус с тоской зацепился взглядом за фамилию на мантии этой странной девушки с невозможно-зелеными глазами. В этот момент он видел лишь ее и слишком поздно заметил другого игрока, летящего к его кольцам. Попытку броситься наперерез летящему мячу решительно остановил бладжер соперника. Кажется, в прошлый раз Люциус рас­суждал о гуманности других загонщиков и неприкосновенности слизе­ринского вратаря? Что ж, все течет, все меняется. Закончить мысль он не успел: мир качнулся и опрокинул светловолосого юношу в холодную черноту.

Открыв глаза, Люциус не сразу понял, где находится. Он лежал на снегу и видел ярко-синее небо. Странно… почему-то раньше оно было серым. Пять секунд ушло на то, чтобы признать в «ярко-синем небе» мантию игрока сборной Когтеврана. Люциус попытался повернуться, и голову пронзила острая боль; он невольно застонал.

— Тихо, не шевелись, — послышался знакомый и такой успокаиваю­щий голос.

Люциус открыл глаза и утонул в двух зеленый озерах.

— Привет, — прохрипел он.

В этот миг он заметил вокруг бурную деятельность. Появилась ма­дам Помфри, Фриду оттеснили в сторону, а Люциуса вновь стала на­крывать чернота.

«Это потому, что она ушла. Без нее всегда темно», — успел подумать он и впал в забытье.

Очнулся Люциус уже в лазарете. Было пусто и прохладно. Он повы­ше натянул на себя одеяло. Голова отчаянно болела, но комната посте­пенно перестала вращаться. Спустя пару минут послышался шум отод­вигаемой ширмы и…

Как она была красива. Ради этого момента он бы сам с готовностью спрыгнул с метлы.

— Ты уже очнулся? — с улыбкой спросила девушка.

— Да!

— Как себя чувствуешь? Мадам Помфри сказала, что все будет хоро­шо, но я тайком пробралась сюда.

— Тебя могли увидеть. Не стоило.

— Хочешь, чтобы я ушла?

— Ни за что!

Наступила неловкая пауза. Фрида сидела на стульчике перед крова­тью и теребила рукава своего сине-белого свитера.

— Ты здорово выглядишь, как всегда… — произнес юноша.

— Спасибо. Как Нарцисса?

Люциус отвернулся, несмотря на острую боль.

— Я спрашиваю, потому что ты мне дорог.

— Тогда спроси, как я? — проговорил он поворачиваясь. — Мне плохо без тебя. Я…

— Люциус. В последний раз я наговорила глупостей. Ты прав. Ты исполняешь волю отца. Так и должно быть.

— А что, если я не хочу так?

— Прости, мне пора. Поправляйся.

С этими словами девушка резко встала и двинулась к выходу.

— Фрида… Фрида!

Люциус дернулся за ней, но тут же, словно подрезанный, свалился на подушки. В глазах странно защипало. Он яростно моргнул. Почему-то его не оставляла мысль, что Фрида хотела ответить что-то совсем другое.

Люциус уставился в равнодушный потолок лазарета.

«Если у меня когда-нибудь будет сын, я ни за что так не поступлю. Я спрошу о его чувствах, о его желаниях. Я никогда не сломаю жизнь своему сыну».

Так думал семнадцатилетний Люциус Малфой, еще не зная, что пройдет два года, и у него и вправду появится сын. И станет впору вспомнить эту клятву, данную самому себе в лазарете Хогвартса. Но вот не вспомнит… и лишит своего сына детства, потому что его сын внезапно окажется способным противостоять отцу, что самому Люци­усу сделать так и не удалось. Люциус перенял у отца, что непокорных нужно ломать. У его сына появится другой девиз — тот будет уверен, что ломать нужно клетки. В этом и будет разница между отцом и сыном, и в этом будет их трагедия.

Впрочем, сейчас Люциус свято верил, что исполнит это обещание и сделает своего сына счастливым. Потому что ему было плохо, потому что эта безликая ширма только что скрыла от него самого дорогого че­ловека. Она ушла, и это было страшно. Она любила, но все же ушла, и это было неправильно.

Ширма снова отодвинулась, Люциус вышел из оцепенения. Он с без­умной надеждой уставился на вошедшую девушку и понял, что глупо надеяться на повторение чуда.

— Привет, — сказала Нарцисса с улыбкой, — ты как?

— Нормально…

— Я принесла тебе бутерброды.

— Спасибо, я не голоден, — он усмехнулся. — Входишь в роль прилеж­ной жены?

Если он хотел ее задеть, то потерпел неудачу. Девушка лишь спокой­но улыбнулась.

— Стараюсь.

Откуда ему было знать, что как раз это с сегодняшнего дня она и решила делать. Потому что ничего больше не осталось.

— Ко мне приходила Фрида Забини, — зачем-то сказал Люциус. Прос­то очень уж хотелось задеть эту хладнокровную и спокойную красоту.

— Я знаю. Мы встретились в коридоре.

Опять не вышло.

— Я устал, — буркнул Люциус.

— Хорошо. Если что-то понадобится, передай записку. Поправляйся.

Она поднялась со стула и, поправив ему подушку, стремительно вы­шла.

Люциуса разобрала злость. Странно. Разве он не мечтал о красивой и покорной жене? Все благопристойно и предсказуемо, на зависть всем чистокровным семьям. Нет! Он готов был жить с непредсказуемым кошмаром, лишь бы это явление семейной жизни носило имя Фриды Забини.

*

Нарцисса молча шла по пустым коридорам Хогвартса и ничего не видела вокруг. Она решилась. Она забудет его и станет хорошей женой. Решение принято. Вот только легче не становится. Ноги сами привели девушку в музыкальную гостиную. Этой комнатой пользовались, когда душе хотелось чего-то светлого. Сквозь огромное, во всю стену, окно лился солнечный свет ясного морозного дня. Вдоль левой стены в не­сколько ярусов располагались места для зрителей. Иногда здесь устра­ивали небольшие домашние концерты. Все необходимые инструменты сюда приносили, за исключением одного. В центре большой комнаты всегда стоял старинный заколдованный рояль. Он никогда не смолкал. Говорили, что уже больше тысячи лет звуки его удивительных мелодий отражались от стен этой комнаты, заставляя многие поколения студен­тов вслушиваться в них и узнавать звучание своих сердец. Его создала Кандида Когтевран. Она считала, что музыка способна растопить злобу и зависть в юных сердцах. Как знать, может быть, посещение этой ком­наты предотвратило не одну трагедию за долгие десять веков.

Нарцисса подошла к резному роялю. Она знала, что стоит коснуться клавиш, и мелодия смолкнет в ожидании продолжения от рук музыкан­та, рискнувшего поспорить со звуками Вечности. Девушка присела на мягкий пуфик с изогнутыми ножками и коснулась клавиш холодными пальцами. Секунду подумала, а потом заиграла.

С детства ее учили музыке и наперебой твердили: у девочки редкий дар передавать невообразимые эмоции. Нарцисса не слишком обраща­ла внимания на похвалу. Она была талантлива и, как часто бывает с талантливыми людьми, талантлива во всем: от верховой езды до вы­шивания крестиком, от разведения роз до рисования. Нарциссе все да­валось с легкостью, поэтому ее сердце не привязывалось надолго ни к одному из детских увлечений. Кроме него. И сейчас, думая об этом своем детском капризе, солнечной радости и грозовом кошмаре всей ее жизни, она играла так, как, наверное, никогда не играла ни до, ни после этого дня. Просто сейчас она понимала о чем играет и что в эти минуты передает миру с помощью старинного рояля. Звуки лились несмолкае­мым потоком: сталкивались где-то под потолком, отражались от старых безликих стен, с легким звоном отлетали от оконного стекла, наполняя эту комнату жизнью и тоской юного сердца. Когда выплеснулось все, что накопилось в душе, Нарцисса посмотрела на свои руки, словно не веря, что это была ее музыка, мелодия ее жизни. В наступившей тиши­не резко прозвучали негромкие аплодисменты. Девушка обернулась. В дверях, прислонившись спиной к косяку, стоял Ремус Люпин.