— Чай, кофе, вино?
— Мне все равно, — последовал ответ.
Кофейник дрогнул в руке Властимилы.
— Я не расслышала, мистер Снейп.
Мальчик обернулся и громче повторил:
— Мне все равно.
Властимила налила вторую чашку кофе. Том терпеть не мог кофе, в остальном же ему всегда было все-рав-но.
*
И жизнь потекла, подобно реке, не замедляясь и не останавливаясь, смывая прошлые ошибки и старые обиды, давая шанс начать все с чистого листа. Минуты сплетались в часы, а часы плавно перетекали в дни. Дни сливались в недели, отмеряя земной век людей.
В волшебном мире постепенно утихали страсти, и люди привыкали к спокойной жизни. Волна нападений Пожирателей Смерти постепенно схлынула. Большая часть этих людей была осуждена, некоторые оправданы. Прошлые годы стали забываться, подобно страшному сну. Люди хотели праздника. Чемпионат мира по квиддичу, костюмированные выступления, выставки. О плохом не говорилось и не вспоминалось. Ведь началась новая жизнь. В этом мире появился человек, который смог остановить Зло. Символ победы, символ счастья. И неважно, что он едва научился ступать по этой земле своими маленькими ножками. Его имя стало легендой. В него верили. А он даже не знал о своей избранности. Его время еще не пришло. Его дни были однообразны и безрадостны, но пока он и этого не понимал. Хотя по однообразности и безрадостности существования с ним мог поспорить человек, некогда поднимавший его над алтарем и принимавший на себя священные обязанности крестного отца. Наверное, он смог бы заменить крестнику отца. Смог бы украсить его серый мирок красками радости и света. Но Жизнь распорядилась по-своему. Жизнь равнодушно наблюдала за взрослением малыша Гарри, за пронизанными тоской днями Сириуса Блэка, за одиночеством Ремуса Люпина и выдуманной жизнью Нарциссы Малфой, за искуплением Фриды Форсби и иллюзией благополучия Люциуса Малфоя. Жизнь играла шахматную партию, случайно сбивая одни фигуры другими, замещая, вытесняя. И только сердца этих людей были неподвластны законам Жизни. Сердца бились так же, как и прежде, переполняемые теми же страстями. Пусть все сложилось не так, как виделось в юности, но Надежда бежала по венам и пронизывала их Судьбы насквозь.
Властимила смотрела на человека напротив. Северус Снейп сидел за столом и что-то писал. Наверное, отвечал на письмо Дамблдору или же дописывал свой труд по зельям. Она не знала. Просто знала, что ей нравится сидеть на террасе своего любимого дома и видеть рядом этого мальчика, забавно потирающего мочку уха, подбирая слова. Се-ве-рус. У него было странное имя. Холодное и нежное одновременно. Как и он сам. Летний ветерок играл воротом его расстегнутой рубашки, то скрывая бледную ключицу от глаз Властимилы, то снова обнажая. Они встречались третий год. Встречались… громко сказано. Порой она убегала на край света, как девчонка, чтобы там убедить себя в том, что это наваждение, и все скоро закончится. Но потом все равно возвращалась и писала письмо, начиная его всегда одним и тем же именем. «Северус». Она никогда не писала «дорогой», «милый» или «мой». «Милым» его можно было назвать только на расстоянии, как он сам про себя говорил. «И на очень большом», — со смехом добавляла она. «Мой?» Он принадлежал только себе. А точнее тому неведомому миру, что гнездился в его душе, заставляя в минуту задумчивости хмуриться, вздыхать или же раздражаться на пустом месте. «Дорогой?» О том, что он ей дорог, он никогда не узнает. Властимила отправляла письмо и ждала ответа. Как девчонка, посылая эльфов в совятню каждые десять минут. Порой он отвечал быстро, порой она ждала ответа по несколько часов. Но, в конце концов, он появлялся на пороге ее дома. Наверное, это похоже на семью, когда можно вот так сидеть: он работает, а она просто смотрит на него и курит.
Она знала, что он терпеть не может эту ее привычку. «Но уж придется потерпеть, мальчик. Я ведь приобрела ее задолго до твоего рождения», — говорила она себе, забавляясь его недовольным взглядом.
Зачем он ей? На этот вопрос Властимила перестала искать ответ, когда поняла, что два дорогих человека в ее жизни слились в одного. Да, кому-то это могло показаться безумием, но два мальчика — Том и Северус — стали в ее душе единым целым. Они были поразительно похожи в этом наивном для многих возрасте «чуть за двадцать». Нет, не внешностью. Том был красив, знал это, пользовался этим. Северуса же нельзя было назвать красавцем в полном смысле этого слова. И он прекрасно это знал, и, как следствие, очень критично относился к себе. Но все это рассказы для молоденьких девочек, потому что красота не в изгибе бровей и очертании губ. Красота внутри. В том, как он смотрит, как он поводит плечами или улыбается. А в этих инстинктивных жестах два мальчика были поразительно похожи.
Порой Властимила не могла понять, кого же из них она любит, а кого ненавидит. Да, это была любовь. Странная, глупая, неправильная, но любовь. Лорд Волдеморт едва не разрушил мир. Нет, не так. Он едва не бросил мир к своим ногам. И Властимила ненавидела его за это. Но она не могла перестать любить мальчика Тома, который много лет назад так дерзко обратил на себя ее внимание. Она могла до хруста в сжатых кулаках злиться на Северуса, но при этом готова была простить все его показное равнодушие и язвительность за такие вот моменты, когда он работал на ее террасе, а она могла просто наблюдать за этим.
Жизнь давала ей шанс еще раз пережить молодость, любовь, но она же губила ее неопределенностью и страхом за то, что пройдет время, и мальчик станет мужчиной, а потом исчезнет с этой земли. А она останется… Вечность — это так много.
А еще ее интриговала тайна Северуса. Кто та женщина, о которой он думает? Чем она, Властимила, может уступать любой смертной? То, что его мысли заняты женщиной, видно невооруженным взглядом. Тем более с таким опытом, какой был у Властимилы.
Она отдала бы многое, чтобы узнать, кто эта женщина, посмотреть ей в глаза и убедиться в том, что превосходство выдумано Северусом. А еще понять, в чем эта иллюзия, и разбить, растоптать. Она же не знала, что проиграла эту борьбу, еще не вступив в битву. Потому что нельзя занять в сердце место ушедшего человека. Ушедший всегда будет лучше… Честнее, чище, желаннее. Потому что он уже не сможет совершить ошибки, которые непременно совершишь ты. Не сможет разочаровать.
Но Властимила не знала правду. Поэтому она просто присматривалась к окружению Северуса. Со стороны. Незаметно. Иначе не могла — об их связи никто не знал. Они нигде не появлялись вместе, живя каждый своей жизнью и встречаясь лишь в ее доме. Он никогда не приглашал ее к себе, хотя и жил один. А она считала недостойным самой напрашиваться в гости. Он же просто молчал. И Властимиле было невдомек, что ни одна женщина не переступит порог дома, который предназначался той. Властимилу это задевало, но показывать обиду она считала ниже своего достоинства. Вот и собирала картину его жизни по крупицам. Круг знакомых женщин сошелся на двух.
Мариса Делоре. Сестра Люциуса Малфоя. Властимила как-то увидела их в кафе за очень оживленной беседой. Однако, присмотревшись, почти отмела свои подозрения насчет Марисы. Почти, потому что нельзя быть уверенным ни в чем на сто процентов. Но они не производили впечатления людей, связанных близкими отношениями. Девушка хмурилась и что-то доказывала, а Северус явно ее распекал. Наверное, так он вводит в оцепенение своих учеников. Миссис Делоре в оцепенение впадать не собиралась. Наоборот, спорила и что-то доказывала.
Властимила тогда быстро вышла из кафе, решив понаблюдать за девочкой.
Но потом надобность отпала, потому что, прибыв на обед к Люциусу Малфою, Властимила увидела картину, заставившую на миг позабыть о зрелом возрасте от разочарования.
Неужели Северус считает эту… лучше нее? Нарцисса Малфой. Властимила не могла подобрать слов, чтобы составить для себя образ этой девчонки. Из достоинств? Пожалуй, лишь кровь вейлы, придающая той необычную красоту. Да, скрепя сердце, Властимила готова была признать, что миссис Малфой была красива. И… все. На взгляд Властимилы, достоинства девчонки на этом заканчивались. Та почти никогда не раскрывала рта. Вежливо отвечала на вопросы, играла роль гостеприимной хозяйки, но не было в ней задора, не было огонька, позволившего бы свести с ума мужчину. Была лишь убийственная вежливость и безупречность — ничего более.
