В это время лайнер коротко содрогнулся. «Винт задел за пирс!» – промелькнула мысль у Ларин.
–Самый полный вперед! – четко отрубил Сотонэ. И добавил:
–Капитан, носовой платок есть? А то у меня в плече сквозняк! И четырех матросов на мостик. Трое чтоб меня держать, один – на штурвал.
Как ей удалось перекинуть все четыре рукоятки на «самый полный» и одновременно – заткнуть дырку в плече Сотонэ, Ларин позже не смогла бы описать. Единственное, что запомнилось – ощущение под пальцами круглого аккуратного отверстия в плече Моржа, давления хлещущей крови. Носовой платок, идеально чистый (сегодня из стирки!), тут же забагровел. Как она кричала в микрофон, вызывая матросов – с матюками, вывертами и прочим – по громкому вещанию, этого не передаст никто. Пожилой старпом слабел на глазах. Не прошло и минуты, как он уже буквально висел на вымбовках (рукоятки – прим. авт.) штурвала. Обстрел мостика прекратился, в недрах корпуса «Титании» надрывались турбины. Палуба под ногами мелко вибрировала. Но пароход не двигался с места.
Матросы, дежурившие с топорами у кормовых швартовов, не имевшие никакой защиты, кроме решетчатых релингов (перила, ограждающие борт – прим. авт.), были расстреляны с пирса. Два толстенных манильских каната натянулись, как струны, не отпуская махину. Буруны от винтов хлынули на низкий пирс, смыв броневик и полицейский кордон в воду. Наконец, раздались два хлопка – швартовы не выдержали, взметнулись в воздух и опали на причал, извиваясь, убивая и калеча тех, кого не унесло волной. «Титания» величаво набрала ход и рванулась к горлу бухты. С кромок четырех высоких труб срывались шлейфы серого дыма. В сгущавшейся темноте громадный лайнер, на борту которого не горело ни единого огонька, смотрелся кораблем – призраком. Моряки на катерах – боновых постановщиках замерли в ужасе. Громада высотой в многоэтажный дом летела на них, извергая дым, с приглушенным гулом турбин и плеском воды под форштевнем. Белопенный бурун, распускаемый носом «Титании», направился точно в середину боновой стены. Остановить гиганта сейчас было невозможно. В грохоте, голке, хрусте и стоне вековых стволов, из которых были сооружены боны, взлетел фонтан щепы и стальных скрепов вперемешку с истерзанной людской плотью: на пути четырехтрубного гиганта оказался один из катеров. Лайнер обрел свободу. Пройдя линию бонов, «Титания» резко отвернула влево, обходя отмель, чиркнув по песку дна скуловым килем. Находившиеся на ее борту люди замерли, не смея шелохнуться. Многие после объявленной по громкой трансляции тревоги так и не успели подняться с палубы. Никто не кричал, не бился в истерике, не плакал. Лишь некоторые пассажиры вполголоса бормотали молитвы и истово крестились. Спутная волна от лайнера захлестнула и перевернула второй боновый заградитель, как скорлупку. Его экипаж тут же пошел ко дну: вода была ледяная, а разгильдяи – портофлотовцы не жаловали такое излишество, как спасжилет.
Сотонэ поддерживали трое матросов, не давая Моржу упасть. Фельдшер уже разрезал одежду на торсе старпома, наложил жгут, и сейчас бинтовал рану, сдерживая кровопотерю. У штурвала стояла Ларин. Подчиняясь командам своего опытнейшего коллеги, она с ювелирной точностью маневрировала, выводя вверенный ей лайнер на глубокую воду. Удара при таране бонов на мостике даже не ощутили, послышался лишь жалобный треск. Что ж, будем надеяться на то, что судно избежало серьезных повреждений. Не мы эту игру, в конце концов, начали!
Тем временем цвет небосвода сменился на глубокий зеленовато-синий, лишь на западе-юго-западе облака еще алели, подкрашенные закатным солнцем. По мостику гулял ледяной ветер, врываясь в проемы выбитых окон и многочисленные пулевые пробоины. Дымка вокруг лайнера сгущалась. Ну что ж, благослови, Господи, нашу инерциальную навигационную гиросистему и дай сил и умения Брентону! Не удосужившись оснастить свои боевые корабли радиолокаторами, помпейцы сейчас слепо рыщут в сплошном тумане, не в силах перехватить «Титанию» у выхода из порта. Подлодки в такую погоду тоже вряд ли способны атаковать.
Сотонэ унесли в лазарет, как только судно миновало входной створ Дарметтской бухты. Молодой матросик из палубных принес Ларин теплый бушлат и термос с крепким кофе. Он доложил, что среди пассажиров пострадавших нет, из экипажа трое убиты и восемнадцать человек – ранены. На спине у Ларин оказался всего-навсего порез от отлетевшего осколка стекла. Болезненно, но неопасно. Фельдшер, тем не менее, заставил ее избавиться от форменного блейзера и блузки, промыл рану, вылил в нее не меньше пары наперстков пленкообразующей зеленки, и наложил повязку. Он настаивал, чтобы капитан побывала в лазарете, но Ларин услала его с мостика своей властью. Аварийная партия вскоре обследовала форпик (носовой водонепроницаемый отсек – прим. авт.) и оглядела с беседок наружное состояние форштевня. Оказалось, что все повреждения ограничились несколькими глубокими царапинами на ледовых подкреплениях, как и предсказывал Морж. Телефонная связь на мостике не действовала – пуля перебила кабели. Для контроля глубины под килем приходилось пользоваться переносным полевым телефоном, споро и без лишних слов протянутым стюардами (ребята с военной выправкой – отметила Ларин) к рабочему месту эхолокаторщика. На эхолоте сейчас работал тот самый «золотой кадр» Брентона – судя по голосу, совсем еще мальчишка, Ларин не знала его.
Вообще-то, ходовой экипаж лайнера насчитывал всего полторы сотни человек – офицеры и мичмана (теперь на мичманских должностях были, в основном, матросы, списанные из ВМС), небольшая палубная команда, механики, смазчики, машинная команда. Львиную же долю команды составлял обслуживающий персонал: администрация рейса, стюарды, коки, официанты, профессиональные артисты для развлечения публики, небольшое полицейское подразделение, лифтеры, посыльные. Их на борту было более трех с половиной сотен. Было бы еще больше, если бы «Титания», по образцу европейских лайнеров, имела три класса, а не два – первый и туристский.
–Проходим стометровую изобату (Изобата – линия равных глубин. Прим. авт.), мэм! – доложил эхолокаторщик.
Брен не ошибся с погодой: берег уже канул без следа в сгустившейся дымке. Ларин переложила штурвал влево. Судно послушно развернулось на новый курс. На восток, к американскому побережью! К скалам и мелям, к сотням мелких островков, среди которых нашли могилу многие корабли и моряки. Туда, где враг не будет их искать… Надеемся, что не будет…
На затемненном мостике призрачно сияли синеватым светом лишь шкалы приборов. Сырой холодный ветер пронизывал до костей. На правом крыле суетились матросы, меняя расколоченные стекла. Беднягам приходилось работать практически наощупь, пользуясь маломощными фонариками с синими светофильтрами: светомаскировка во враждебных водах должна была быть идеальной. И локатор не включишь: запросто могут засечь! Оставалось полагаться на промеры глубины и на зрение впередсмотрящих. Ночь спустилась темная, беззвездная. Туман густел. Согласно расчетам Брена, впереди была свободная вода. До четырех часов ночи можно было идти самым полным, двадцатичетырехузловым ходом, а потом – снижать скорость, чтобы не врезаться сослепу. В нижних помещениях стюарды и администраторы, наконец, предоставили всем пассажирам какие-никакие спальные места. Работники ресторанов лихорадочно распределяли своих клиентов по двум сменам. Ужин пассажирам раздали сухим пайком. Во втором часу ночи на «Титании», наконец, наступило сонное царство.
Впередсмотрящим и наблюдателям, впрочем, спать не полагалось. Подкрепляя себя крепчайшим «ночным» кофе, матросы изо всех сил пытались пронизать взглядом туман, простиравшийся кругом. Это было нелегко: видимость – не больше сотни метров, неясно было, где заканчивается туман и начинаются источающие лёгкий парок волны. И вдруг наблюдатель, занимавший пост на изрешеченном пулями правом крыле мостика, двадцатилетний Лесли Мангоджерри, зацепился взором за нечто, чего не должно было быть: в полутора – двух сотнях метров от борта лайнера по воде наперерез ему шла прямая белая полоса. Не отрывая от нее глаз, Лесли закричал в телефон связи с рубкой:
