– Расскажи лучше, что с тобой? Куда ранен? Как поправляешься? Может быть, тебе какое лекарство надо, постараюсь достать.

– Лекарств не надо, не беспокойся. Ранен я удачно, если считать вообще ранения удачей, и операцию сделали чисто. Вчера разрешили пройтись по палате, сегодня сделал вылазку в коридор. Ничего. Выкарабкаюсь. Помирать нам рановато.

– Тебе, наверное, после ранения отпуск полагается?

– Полагается. Поеду к отцу. Старик изнурился, ожидая меня, а жить ему осталось недолго. Поживем с ним спокойной жизнью отшельников в таёжной глуши, послушаем в последний раз вой метели…

Катерина, слушая, не слышала Александра. Она видела перед собой одинокого человека, и ей очень хотелось по-матерински прижать его голову к своей груди…

– А то заезжай к нам. Это совсем рядом, полтора часа самолётом. Рейсов много. Встретим на машине. – Сказала она, заранее зная, что её предложение не будет принято.

– Спасибо, Катюша, – поблагодарил Александр, – но я не смогу этого сделать. Времени мало, а дел много.

– Ну, какие дела могут быть у тебя сейчас? – повысила голос Катя. – Гуляй, отдыхай, развлекайся. Я бы только так и делала. Ведь неизвестно, как дальше дело обернётся. Хорошо, если без последствий. – Прикрыла глаза рукой: – Господи! Могли и убить. Ужас!

– А что тут ужасного, Катя? – не рисуясь, сказал Александр. – Каждый день кого-то мы не досчитываемся, а жизнь продолжается, и ты обрати внимание на лица людей. Ты не увидишь скорби по безвременно ушедшим. Скорбные лица ты увидишь на кладбищах, у могил сыновей, на стандартных памятниках кому выбиты стандартные слова.

– Скажи, Саша, ты должен знать, долго ли ещё это будет продолжаться? – спросила тихо Катя и оглянулась на жалобно всхлипывающего во сне «политика».

– Вряд ли кто знает это, – покачал головой Александр. – Если добиваться того, чего мы хотим, то это надолго. Если учитывать желания народа Афганистана, то смазывать пятки и чесать оттуда, чем раньше, тем лучше, потому как не туда мы влезли, не в свои дела влипли…

«Политик» недовольно стал покашливать. Александр, снизив голос до шёпота, постарался закончить речь на оптимистической волне.

– Твой Вовка, Катюша, туда уже не успеет, – заверил он.

– Ему уже двенадцать, – тоже перешла на шёпот Катя, – всё может быть, и я об этом уже задумываюсь, переживаю. Да и у нас в стране творится что-то непонятное… – Подняв полные любви и нежности глаза, Катя с улыбкой сказала: – Ты себя хоть береги, не лезь зря куда попало.

– Учту твои пожелания, – улыбнулся в ответ Александр. – Сберегу себя, для кого только – неизвестно.

– Для меня сбереги, – лукаво ответила Катя, а по глазам судить – вроде бы и серьезно.

Вскоре она засобиралась: ей надо улететь пораньше, засветло добраться домой. Выставила из сумки в пустую тумбочку кульки и банки, выпрямилась, и Александр отметил, что Катерина уже не та девочка, стройная и непоседливая, какой он её видел лет десять назад, а слегка пополневшая, но эффектная женщина. Приподнявшись на измятых подушках, Александр протянул руку Катерине, та же обняла его и крепко поцеловала в запекшиеся от постоянного жара губы. Поцелуй был долгим и крепким, так прощаются навсегда бесконечно близкие люди.

К отцу Александр приехал в конце ноября. В Сибири уже свирепствовала жестокая стужа, во всяком случае, Александру так показалось, а в Алма-Ате он только что оставил теплынь.

Самолёт прилетел в Иркутск ранним утром. Долго ждали, пока подадут трап. Гайдаенко безучастно смотрел в серый блистер, и всё вокруг было серым: серый снег, серые деревья, серые облака на сером небе. Воспоминания далекого прошлого выстраивались не сразу, может быть, виной тому бессонная ночь, усталость, боль. Что-либо светлое и радостное, что связано с его родиной, он никак не мог припомнить, лезла в голову какая-то невообразимая муть. Вспомнилось, как приезжал он поступать в железнодорожный техникум (на все готовое) и не набрал нужных баллов, как его потом приняли сразу в два техникума: финансово-экономический и физкультурный. История интересная, но долгая для рассказа. Самое интересное, что Александру расхотелось покидать родной дом, братишек и сестрёнок и ехать в пропахший антрацитом город и жить в неопрятном, обшарпанном общежитии. Отец таким решением сына был недоволен, он надеялся на скорую помощь старшего сына, а тут… Спасибо маме, она поняла и защитила.

Подъехал трап, и поплыли сонные, измятые лепёшки лиц вниз, на мёрзлую землю. Морозный воздух каменил лица. Смятой толпой побрели за провожатой к зданию аэропорта. Опять долгое ожидание своих вещей.

Наконец все процедуры окончены, и Александр очутился на улице с легким чемоданчиком в руках. Осталось решить, куда податься. Заскочить на минутку к тёте Даше, значит кровно обидеть её. Она любит долгих, неторопливых гостей, чтоб можно было, не спеша, угощать их самыми лучшими кушаньями, как, например, солёные грузди, огурцы, полненькие, без кожицы, помидоры, черемша, и тут же между стопками жаловаться на многочисленных своих племянников, которым отдала самые лучшие годы. Если б были свои дети… – Вытирала кончиками косынки она слёзы.

А может, наведаться к другу детства, к Митьке Прошкину? Тем более, что он тут же, в аэропорту, работает начальником каким-то, надо понимать, не маленьким, коль по телевизору позволили выступить, об этом писала как-то Александру сестра его, Людмила. Кто бы мог подумать, что из Митьки получится руководитель такого масштаба, ведь в школе он звезд не хватал, чего не скажешь о двойках. В шестом классе Митька остался на второй год, и пути их с этого времени стали расходиться…

– Скажите, где мне найти Прошкина? – спросил Гайдаенко человека в форменной одежде.

Человек смерил офицера с ног до головы.

– Какого Прошкина? Их тут два, а может, и больше.

– Митьку. Дмитрия Елизаровича.

– Тот сидит в управлении. Надо ехать автобусом.

– А кто второй Прошкин?

– Володька. Владимир Елизарович.

– Он же вот таким был, – удивился Гайдаенко.

– Наверное, и был когда-то таким, а теперь он инженер. Киевский институт закончил. Кстати, он сегодня в ночь заступает.

Нахлынувшие теплой волной воспоминания окончательно убедили Александра навестить друга детства.

Через полчаса он был уже в управлении.

В приёмной, рядом с секретаршей, сидела еще одна женщина, с соломенными волосами, они о чём-то толковали и не обратили внимания на Гайдаенко. Подумаешь, офицер, пусть даже и подполковник, разве мало их тут толкается по вокзалам и аэропортам с одной целью, с одним желанием, побыстрей уехать, поскорей приехать… И этот из таких.

– Я бы хотел встретиться с Прошкиным, Дмитрием Елизаровичем, – обратился Гайдаенко к той, что сидела за столом. Но ответила светловолосая.

– По какому вопросу? Если за билетом, то он этим не занимается.

– По личному делу.

– Он проводит совещание. Подождите немного, – предложила светловолосая, поправляя на плечах белый платок.

– А как долго он совещается?

Светловолосая пожала плечами.

Входили и выходили посетители, а Митькин светлый образ не появлялся и не высвечивался в проёме дверей. Гайдаенко хотелось прилечь, от усталости ныл позвоночник, усилилась боль внизу живота.

«Чёрт дёрнул приволочься сюда со своими телячьими эмоциями, – досадовал он. – Прилёг бы где-нибудь на кресле вокзала и отдохнул бы».

– Передайте, прошу вас, – приблизился он к секретарше, – что в приемной Гайдаенко. У меня нет времени.

– Не могу я этого сделать, – испуганно вытаращила глаза секретарша, а Александр подумал: «Если им так страшно на этой работе, то, какого чёрта они за неё держатся?»

И вдруг в глазах стало темнеть, внезапно затошнило. Опершись на стол, он стал медленно опускаться мимо стула. Белокурая, видя неладное, не растерялась и быстро подставила стул. Звякнуло стекло, Александру подали стакан с водой.

– Я пойду, скажу ему, – решилась секретарша, как только Гайдаенко пришёл в себя. – Повторите, пожалуйста, фамилию.