– Люсьена не в чем упрекнуть, он передал мне ваше приглашение к ужину. Я отказалась, – девушка старалась сохранять самообладание – главное, чтобы голос не дрожал и сердце не билось так неистово.

– Вы до сих пор не поняли меня. Недоразумение произошло оттого, что вы неверно истолковали суть моего приглашения. Это не была просьба, которую можно отклонить или принять, это был приказ. И прошу в дальнейшем воспринимать все мои распоряжения именно так, – тон Ламерти был спокоен, но в глазах читалась нарастающее раздражение.

– То есть вы приказываете мне спуститься к ужину?

– Вот именно!

– Хорошо, я спущусь через несколько минут.

– Нет уж, раз я составил себе труд подняться за вами, вы пойдете со мной. И прямо сейчас. Не хочу, чтобы мне испортили аппетит известием, что вы прыгнули в Сену из окна своей комнаты, пока я ожидал вашего появления, – и Арман подал девушке руку, на которую та была вынуждена опереться, дабы не раздражать лишний раз своего мучителя.

– Не стоит беспокоиться о Сене. Я не смогла бы прыгнуть при всем желании. Окно в комнате не открывается.

–Значит, вы пробовали его открыть? – в вопросе слышался неприкрытый интерес.

– Значит, вы пробовали его закрыть! – сделала вывод Эмильенна.

– О нет, я, честно говоря, не подумал об этом, хотя стоило. Вероятно, просто старый замок. В этой комнате мало кто бывает, и окна не открывались, должно быть, уже много лет.

Арман замолчал, Эмили тоже не стремилась поддержать разговор. Зайдя в столовую, Ламерти обернулся к своей спутнице.

– И вот еще что. Обер доложил мне, что вы отказались от завтрака. Вчера, вы тоже, помнится, побрезговали моим столом. Так вот. С этого момента я приказываю вам не только составлять мне компанию за столом, но и есть, – помолчав, он добавил. – Не думайте, что я не понимаю мотивов, по которым вы отказываетесь от вкушения пищи в моем доме и в моем обществе. Очевидно, вы твердо решили себя уморить. Так вот при всем понимании того, что вами движет, не могу сказать, что для меня ваши мотивы и принципы хоть что-то значат. Я хочу, чтобы вы ели – и вы будете есть!

– Вас так беспокоит, что я себя уморю?

– Нет, меня волнует исключительно ваш внешний вид. Ты, конечно, и так сказочно хороша, моя милая, но если убрать худобу и бледность, то… – Арман не закончил фразу и мечтательно прикрыл глаза.

– А если я все же пренебрегу вашим эстетическим наслаждением и откажусь есть?

– Вы уже видели меня в дурном настроении. Не думаю, что вам захочется стать причиной моего гнева снова, тем более, так скоро.

Да уж, гнев Армана Эмильенна помнила хорошо. Она вновь задумалась. На одной чаше весов была гордость, надежда на скорую смерть и избавление, а на другой – воспоминания о тяжелых пощечинах, грязных ругательствах, бешеных глазах и перекошенном лице Ламерти. Возможно, она бы и рискнула проявить твердость, но блюда на столе выглядели столь маняще, а она была так голодна. Увы, и самые сильные натуры иногда оказываются не чужды простых человеческих слабостей. Оправдав себя тем, что, отступая от своего решения, она уступает насилию, Эмили села за стол и приступила к ужину. Ах, какое же это было наслаждение! Конечно, аристократка до мозга костей, Эмильенна не позволила себе жадно наброситься на еду и всячески старалась соблюдать свое достоинство. Но по лихорадочному блеску в глазах, по тщательно, но тщетно скрываемой торопливости движений Арман понял, насколько его пленница была голодна, и как непросто дался ей отказ от пищи. Ламерти, глядя на девушку, улыбнулся про себя. Если он хочет приручить эту строптивую, гордую девчонку, то сначала нужно ее накормить и научить есть из его рук.

Утолив первый голод, девушка попыталась растянуть оставшуюся часть ужина как можно дольше, поскольку надежды на то, что после ей позволят остаться в одиночестве и вернуться в свою комнату, практически не было. Так и случилось. Покончив с кофе, хозяин обратился к Эмили с довольно неожиданным вопросом.

– Вы играете в шахматы? Не откажетесь от партии?

Она могла ожидать чего угодно, только не такого предложения.

– А я могу отказаться? – осведомилась девушка с сарказмом.

– Пожалуй, нет, – подтвердил ее догадку Арман. – Даже в том случае, если вы не знакомы с этой древней и увлекательнейшей игрой. Я вас научу.

– Я играю в шахматы, – с достоинством ответила Эмильенна.

– Вот и прекрасно. Пройдемте в библиотеку.

– Кстати, о библиотеке. Ваш слуга отказал мне в просьбе ею воспользоваться, ссылаясь на то, что не получил ваших указаний на сей счет.

– Люсьен очень исполнительный и знает, что я не потерплю самоуправства в своем доме, потому никогда и не действует по своему разумению, без моих распоряжений. Это хорошая черта в слуге. Впрочем, я буду рад предложить свои книги к вашим услугам.

– Благодарю. За неимением возможности броситься в Сену или уморить себя голодом, мне найдется хоть какое-то развлечение, – в ироничности девушка не уступала Арману, и, взяв с него пример, издевалась над своими несчастьями.

– Конечно, хотя по насыщенности эта забава явно уступает двум вышеупомянутым.

В такой изящной словесной пикировке, Арман и Эмильенна достигли библиотеки, которая и впрямь была хороша. Полки, уставленные потертыми и новыми томами, уходили под потолок, мебель была массивная, внушительная, старинная, но при том, очень удобная; высокие окна причудливо освещали помещение, тем более, что к концу дня выглянуло солнце и теперь его предзакатные лучи заливали комнату мягким золотистым светом, в лучах которого была видна каждая пылинка. В библиотеке Эмили почувствовала себя хорошо и спокойно. Если в комнате, где она провела ночь, она ощущала себя пленницей, то здесь и впрямь на мгновение показалась себе гостьей любезного хозяина. Пока Ламерти расставлял изящные резные фигуры на доске, Эмильенна попыталась обдумать его поведение. Неужто это он вчера ударял ее по щекам и мучил? Разве может вчерашнее чудовище и этот галантный франт быть одним и тем же человеком? Должно быть, он раб своего настроения. В любом случае, перемена произошедшая с Ламерти была на руку девушке, если только это не была хитрая игра или маска, за которой он скрывал свои искренние намерения.

В шахматы оба партнера играли отлично и были так сосредоточены на ходе игры, что поначалу почти не разговаривали друг с другом. Выиграв первую партию, Арман, не скрывая удивления, обратился к Эмили:

– А вы превосходно играете!

– Меня учил мой дядя, – с достоинством и оттенком нежности в голосе, ответила девушка.

Начиная вторую партию, после упоминания о дяде Арман завел разговор о семье Эмильенны.

– В ваших сопроводительных документах написано, что вы проживали с дядей и теткой де Лонтиньяк. Так?

– Да, – подтвердила девушка, всем своим видом показывая, что не хочет отрываться от изучения положения фигур на доске. Меньше всего ей хотелось обсуждать свою семью с этим человеком.

Но Ламерти был не склонен отказываться от затронутой темы.

– А что случилось в вашими родителями? Они умерли? – неожиданно в голосе его появилась какая-то мягкость, мог даже почудиться намек на сострадание.

– Вовсе нет! Почему вы так решили?

– Но вы жили у родных.

– Да, это так. Все потому, что шесть лет назад дела на наших плантациях в Новом Свете потребовали личного присутствия отца, а мама ни за что не хотела его оставить, и отправилась с ним. Они никогда не могли бы расстаться – нежность в голосе девушки сказала Арману о дочерних чувствах его пленницы больше слов

– А вас родители предпочли оставить в Париже?

– Да, хотя мне в ту пору было трудно с этим смириться. Но мне было всего одиннадцать лет, в Сан-Доминго тяжелый для европейца климат, кроме того родители хотели, чтобы я получила достойное образование. Привыкнув к разлуке, я поняла, что они правы, тем более, мне хорошо было у дяди с тетей, – Эмили вздохнула. Она и не заметила, как разговорилась. – Хотя теперь я вновь бесконечно жалею о том, что родители не увезли меня ребенком в Сан-Доминго.