Смерть на фронте всегда поблизости – чувства солдата к ней постепенно остывают. После потери Анастасии мельтешение перед глазами старухи с косой перестало вызывать у Бориса не только какие-либо чувства, но и эмоции.

Только смерть может обидеться на равнодушие и перестать давать отсрочки…

Батальон остановился на ночёвку в полуразрушенной деревне. Борис не озаботился поменять солому на полу сарая. Лёг там, где накануне ночевал больной тифом. Укусила «красная» вошь и оказалась опаснее всего, что Борис встречал на войне. Спасло везение: симптомы тифа заметили вовремя.

Вытаскивали с того света в полевом госпитале. Доктора старались особенно: они работали с Анастасией и хорошо знали Бориса. Неусыпно следили за его состоянием сёстры.

Болел он тяжело, лежал в полузабытьи, с сильным жаром.

Болезнь отступала постепенно, оставляя его в непреодолимой слабости.

Пришло утро, когда Борис почувствовал себя в ясном сознании. Вспомнил, где он. Открыл глаза. Его койка была возле окна… Он прислушался к шуму на улице. Нашлись силы чуть приподняться на локтях, посмотреть. Так и есть: по стеклу и миру за ним неистово хлестал дождь.

– Погода пакостная… хорошо, – ухмыльнулся он. – Не так обидно, когда к койке прикован… Хотя, конечно, всё равно обидно. Дождь, наверное, тёплый, и это здорово…

На соседней койке лежал молодой прапорщик, который оказался придурковат и болтлив. Безостановочно досаждал глупостями.

Чтобы вернуться в тишину, Борису захотелось даже обидеть соседа. Не до глубины души, конечно, а чтобы только тот набычился, засопел, замолчал наконец! Хотя бы до утра.

– …Послали нам тогда красные свою депутацию, – продолжал трепаться прапорщик. – Мол, давайте перейдём на мирное положение. Мы выслушали эти речи и перебили их… Все, кто в деревне был, сдались. Человек сто. Просились к нам, но веры им не было. Полковник приказал расстрелять…

– Скотина ваш полковник…

– ???

– Убили сотню пленных молодых мужчин. Сотню молодых женщин приговорили к одиночеству. Оборвали рождение нескольких сотен детей, тысяч внуков, много тысяч правнуков. Один приказ идиота, по-человечески насквозь преступный, – и образовалась рана на народе, на стране. Навсегда… Не счесть, сколько добрых дел прервал в зародыше ваш упырь. Может, из-за него в будущем целый город не будет построен в России. Большой красивый город, полный прекрасных сильных людей.

– Какой город?.. – оторопел сосед. – Полковник наш – герой… кавалер… его командующий хвалил…

– Нам не о чём с вами разговаривать, прапорщик! – отвернулся Борис к окну.

Вскоре госпиталь направили в Новороссийск. К этому времени Борис уже мог самостоятельно вставать и передвигаться – но недалеко и недолго. В поход он отправился санитарной повозкой.

Путь предстоял неблизкий, нелёгкий, непредсказуемый. Экономя силы, все, кто шёл в Новороссийск пешком, стремились пристроить свои пожитки на любой конструкции с колёсами, передвигающейся на конной тяге.

В первые часы похода багаж в повозке сильно досаждал Борису. Немилосердно трясло на ухабах – то прилетал в рёбра чей-то чемодан, то подло бил по коленям рюкзак с консервами. Он отчаянно боролся с окружением враждебных вещей и в конце концов победил, подмял их под себя. Пытка ударами прекратилась. Борис мог теперь видеть часть проплывающей мимо дороги. Поездка становилась вполне сносной.

Рядом с повозкой шагали офицер с женой и трое гражданских – по виду чиновники. Поодаль виднелись конные донские казаки. Ещё дальше – верхушки деревьев. Более ничего не разглядеть. Впрочем, после неподвижности в госпитале – грех жаловаться. Свежий воздух, движение, новые люди – это настоящее приключение…

– Что же это всё-таки за напасть такая? – произнёс, неизвестно к кому обращаясь, сутулый гражданский лет пятидесяти, вышагивающий устало и обречённо рядом с повозкой. – Отчего наши союзники по Антанте не помогают?

– Оставьте… – отозвался крепкий молодой мужчина, одетый аккуратно, с некоторым щегольством. – Помощи не будет. Ниоткуда. Россия сильная, единая никому, кроме русских, не нужна…

– Русским она не нужна в первую очередь, – возразил сутулый. – Иначе с чего бы они начали истреблять друг друга…

– Простите?

– Перфильев. Семён Иванович. Инженер…

– Очень приятно. Журналист. Платон Бересень… Позвольте поинтересоваться, что вы имели в виду?

– Да знаете вы всё… – несколько раздражённо ответил Перфильев. – Я строил фабрики, заводы. Они производили то, что облегчает людям жизнь. Автомобили, например. Конечно, сразу у нас не получился бы завод Форда в Детройте… Ещё до революции этот талантливый человек выпускал с конвейера по одной машине каждые четыре минуты! Но потихоньку, со временем мы смогли бы организовать дело не хуже, поверьте на слово…

Так нет же! Вместо того чтобы устраивать жизнь, делать что-то достойное и полезное, пребываем в бессмысленном бегстве. Месим грязь, спим под телегами. Разрушаем дома, мосты, заводы. Убиваем друг друга… Чего ради? Что за бич Божий?

– Причины наших бед вполне очевидны, – пожал плечами Бересень.

– Явите чудо, – с горьким сарказмом отозвался Перфильев.

– Пожалуйста, – согласился журналист. – Коротко не получится, да времени в избытке…

То, что царская Россия более нежизнеспособна, я отчётливо осознал после расстрела рабочих на Ленских приисках в двенадцатом году…

Заправляла там английская компания «Лензолото». В её правлении – вдовствующая императрица Мария Фёдоровна, министр финансов Витте, богатеи Путилов и Вышнеградский. Дивиденды выплачивались колоссальные, иногда более пятидесяти процентов! Европейские капиталисты рыдали от зависти…

Рабочие добывали золото в шахтах, стоя в холодной воде. Постоянно несчастные случаи: кто погиб, кто изувечен. После работы возвращались по холоду в прогнившие, тесные бараки. Купить что-либо на приисках можно было только в магазинах компании. Цены, естественно, грабительские. Начальство обкладывало штрафами. Подорвав здоровье на этой каторге, некоторые из рабочих ещё должны оставались приискам…

Создали забастовочный комитет. Требовали повысить зарплату на треть, рабочий день сократить с 11 до 8 часов, снабжение улучшить, со штрафами разобраться…

Владельцы компании обиделись: какими же наглыми бывают подлецы! Разжигают социальную ненависть!..

Когда рабочие понесли свою петицию руководству, их мирную, безоружную демонстрацию расстреляли жандармы и войска. Около пятисот человек убили или ранили…

– Позвольте, – устал молчать инженер. – Случай известный, прискорбный. Однако какое отношение он имеет к нашему бегству в Новороссийск?

– Прямое. Дайте минуту…

Ленских рабочих поддержали забастовками в крупнейших городах империи. Только в Петербурге – сто тысяч человек. Николай Второй счёл ниже своего достоинства хоть как-нибудь публично высказаться о случившемся.

Тогда-то я понял, что бессмысленны смены министров, придворных – их деятельность не существенна для жизни страны. Царская власть сгнила изнутри, потеряла чувство реальности и заодно чувство самосохранения. Она оказалась решительно неспособна вести страну к лучшим временам, менять жизнь продуманно, честно, масштабно. С этой властью Россия была обречена на беду – беда и пришла.

– Всё равно не пойму, зачем большевики стремятся вышвырнуть нас из страны? Разве им шибко лучше станет? В огороде вырастут ананасы, во дворе забьёт родник шампанского?.. Кто больше прогадает в гражданской войне: выигравший или проигравший – неизвестно ещё…

– Согласен.

– Что же делать?

– Ничего. Революция – это разлив реки. Дамбы, шлюзы, каналы надо было раньше строить. Сейчас – спасайтесь, как можете…

– Стой! – внезапно прокатилась команда по колонне. Все остановились.

Борис, помогая себе руками, приподнял туловище, сел. Слева, в низине у речки, виднелась деревня. Дорога пролегала через неё. Из деревни к ним неслись десятка два вооружённых всадников.