"С кем это он? Неужели один?" - подумал Петриченко уже с тревогой.

А Горнов продолжал спокойно и размеренно:

- Я выдвигаю проблему: во-первых, - удержать возможно больше энергии из той, которая излучается с территории наших пустынь в мировое пространство. Вовторых, - правильно распределить эту энергию по стране и использовать ее целесообразно для пользы народного хозяйства...

Петриченко постучал в дверь.

В палате было так же темно, как и в соседней комнате.

- Мне сказали, что ты один?

- Я один. Присаживайся. Очень рад, что ты пришел.

- Так... Как ты себя чувствуешь?-осторожно спросил Петриченко.

Горнов рассмеялся.

-Ты, я вижу, тревожишься о моем рассудке?

- Ты разговаривал с кем-то...

- Эх ты, математическая голова. Я диктую диктографу статью для журнала.

- Чорт знает!-смущенно пробормотал Петриченко. - Эти дни нервы так напряжены. Всякая ерунда лезет в голову.

Друзья помолчали.

- Если бы ты знал, как хочется мне тебя обнять, неожиданно сказал Петриченко. - Прижать так, чтобы все ребра захрустели.

- Представляю, каким ты вышел бы отсюда. У мeня все лицо покрыто какой-то мазью. Обещают все это снять дня через два.

- А как глаза?

- Теперь хорошо. Да, Яша, перспектива остаться без глаз мне не улыбалась..Я уже примеривался, как это будет.

- К тебе никого не пускают. Я едва к тебе прорвался.

Петриченко протянул руку. Ничего не видно. Кровать,

стол, стулья, где-то тут стоит диктограф. Как бы не наткнуться на склянку или какой-нибудь аппарат...

- Я никогда не забуду то, что ты сделал в шахте, сказал Петриченко.-Я уже думал, что все погибло.

- Не стоит об этом говорить. Скажи лучше - просмотрел ли ты мой проект?

- Просмотрел.

- Ну, и что?

Петриченко помедлил с ответом.

- Ты чудак, Виктор. В тебе странно уживается вместе поэт и ученый.

- Это плохо?

- Ну, конечно. Почему твой проект я встретил тогда в штыки? Ты оглушил меня. Когда хотят пустить машину на тысячу оборотов, ту машину, которая работала раньше на сто оборотов, что делают конструкторы? Они выкидывают не пригодные для таких скоростей части и заменяют их другими. И только, произведя расчеты, проверив, способна ли новая конструкция работать на тысячу оборотов, - пускают ее.

- Ты хочешь сказать, что я должен был сперва переконструировать твои мозги?

- Да, должен. Мозги тоже привыкают мыслить в определенных пределах возможного. Ты сразу захотел разрушить наши понятия и представления, которые мы привыкли считать абсолютными.

- Продолжай, продолжай, - с добродушной усмешкой в голосе сказал Горнов.

- Ты говорил с нами не как ученый, инженер, работающий над конструкцией гигантской машины, не с циркулем и линейкой в руках. Ты говорил больше как поэт. Рисовал картины: виноградники и апельсиновые рощи там, где сейчас льды и тундра, субтропическую роскошную природу в тех районах, где сейчас пески и голый камень. Все это великолепно. Но для меня это была поэзия. Привел ли ты нам тогда убеждающие расчеты, цифры?

- Ты не хотел слушать меня, ты сразу прервал меня, как только я заговорил о затоплении части МираКумов.

- Согласен. Но ты знаешь, что я привык верить только расчетам и цифрам, а не поэзии, как бы прекрасна она ни была.

- Подожди, - прервал его Горнов, - но сейчас, когда ты увидел эти расчеты и цифры, как сейчас ты относишься к моей идее, к ее осуществлению?

- Сейчас? - задумчиво повторил Петриченко. - Мне кажется, что твоя идея должна встать на очереди дня. За ней будущее. Наши работы здесь в пустынях должны быть только звеном в общей цепи всего грандиозного строительства. Оно, я проверил твои расчеты, оно вполне осуществимо.

- Яша! - вскричал Горнов. - Значит, ты веришь в мою идею?

-Да, да. Вначале меня несколько смутила та часгь проекта, где ты говоришь о центральном влагопроводе, о зонах ливней, в общем, о передвижении влаги на расстояние свыше тысячи километров. Потом я в ней разобрался.

- Да, это и для меня долго оставалось нерешенной проблемой. Я дни и ночи просиживал над синоптическими картами. Я видел хаос стрелок ветров, значков облачностей, цифр давления, влажности, осадков. Я высчитывал энергию, заключенную в циклонах, и думал: чeрт возьми! Как с этим справиться?

Тропосфера - этот великий воздушный океан, вечно двигающийся всею своей массой с запада на восток, под влиянием вращения земли! Воздушные течения от экватора к полюсам и обратно! Как можно обуздать эти огромные силы? А местные воздушные течения-циклоны, антициклоны, пассаты, муссоны... Их движения незыблемый закон природы. Опять думаю-энергия, заключенная в них, огромна. Она несравнима ни с чем, несравнима даже с атомной энергией.

- Ты хочешь сказать, с тем количеством энергии, которое мы научились брать у природы для своих нужд?

- Конечно, конечно.

- Ну, и как же ты пришел к своим практическим заключениям?

- А вот слушай. В своих метаниях от ученого к ученому, от специалиста к специалисту я натолкнулся на одного лесовода. И знаешь, какой пример он мне привел, мне, академику? "вам не приходилось, - спросил он, - находиться вблизи большого пожара? Если приходилось, то вы знаете, с какой силой воздух устремляется в районы, захваченные пожаром. Образованию этого местного движения воздуха не препятствуют ни циклоны, ни то, что совершается в воздушном океане, окружающем земной шар".

- Наглядно и убедительно, - весело проговорил Петриченко. -И что дальше?

- Тогда я задал себе вопрос: а нельзя ли машинами на ядерном горючем образовать обширные районы с мощными восходящими течениями теплого воздуха. И вот, когда я этот же вопрос задал себе в такой форме, я должен был признать, что в этом нет ничего невозможного. Вот как родилась идея центрального влагопровода, передвижения воздушных масс, насыщенных влагой.

- Все это хорошо, - проговорил Петриченко, - я целиком разделяю все детали твоего проекта. Меня тревожит лишь одно...

- Отец?

- .Да. Твой отец. Старик упрям. Он слишком много отдал сил, чтобы отказаться от пути, им намеченного. Он будет бороться. Я его помощник по строительству, какова будет моя роль. И опять же - он слаб, авария в шахте окончательно надломила его здоровье. Я боюсь за него.

Горнов долго молчал.

- Ты прав, - тихо проговорил он, - отец не сдаст своих позиций, пока жизнь не убедит его в противном. Я напрасно заговорил с ним о своем проекте. Он считает меня чуть ли не своим врагом. И это тяжело. Ты знаешь, как люблю я его, как дорого мне спокойствие его души...

- Я знаю,-коротко отозвался Яков Михайлович.

ЗАГОВОР ДРУЗЕЙ

Измаил Ахун лежал на высоко приподнятых подушках. Из груди его с шумом вырывалось дыхание. Размолвка с сыном, авария, наконец, болезнь сына - все это подорвало организм восьмидесятилетнего старика. Первые дни после аварии он был между жизнью и смертью. У врачей не было никакой надежды. Прилетевший из Москвы крупнейший специалист по внутренним болезням сразу установил строжайший режим: изолировал больного от всех и от всего. По его распоряжению из спальни, были убраны телефоны, радио, телевизор.

- Лежите. Если можете заставить свой мозг не думать, изгоните из головы все мысли, - сказал он.

У постели больного находились лишь медсестры. Даже дочери было разрешено навещать отца не часто и ненадолго.

Приспущенные шторы, беззвучные шаги по мягкому полу, приглушенные звуки медленно проходящих мимо дома машин, - все располагало к дремоте и к покою.

Виктор Николаевич в первый же день, как только вышел из больницы, поехал к отцу.

Свидание было тяжелое.

Виктор Николаевич вошел бледный, похудевший после болезни, в черных очках.

Слабым движением руки Ахун подозвал сына.

- Глаза? - шопотом спросил он.

Ему хотелось сказать много, сказать, как любит он "своего мальчика", как хотел бы он видеть его продолжателем своего дела.