Главное достоинство интеллекта в том, что «знание – сила»[10]. С помощью науки человечество все сильнее воздействует на природу и управляет ею во все большей степени. Этот факт слишком хорошо известен, чтобы останавливаться на нем подробно. Тот же принцип применим и к трансцендентным реальностям. Благодаря энергии мысли эта область тоже становится «проходимой». Недостаточно зрелые мистики не являются навигаторами. Для них трансцендентное – как море, в котором лодки их сознания либо дрейфуют, либо движимы силами, над которыми индивид не властен. Если все же лодкой кто-то управляет, то это иной, незримый разум. Многие мистики дают этой направляющей силе всеобъемлющее наименование – «Бог». Данный символ указывает на некую стоящую над индивидом и над личным «я» Силу, которая непостижима, но чьи действия можно воспринимать. Однако тот мистик, который контролирует ситуацию, может исключить из своего словаря слово «Бог» и все, что обычно с ним ассоциируется. И все же он знает, что это слово имеет отношение к чему-то вполне реальному, хотя и весьма несовершенно понимаемому большинством мистиков. Степень контроля зависит от уровня развития понимания и мышления, связанного с совершенно иной реальностью, чем та, которая воспринимается посредством органов чувств.

Эмпирически данное многообразие фактов, составляющее сырой материал физической науки, само по себе наукой не является. Не станет оно ею, даже если их просто собрать, описать и классифицировать. Чтобы довести эту совокупность фактов до статуса науки, они все должны быть сведены в какую-то интерпретирующую теорию, удовлетворяющую некоторым условиям, два из которых фундаментальны и неизбежны. Первое: теория-интерпретация должна быть логичным и непротиворечивым целым, позволяющим делать дедуктивные умозаключения. Это абсолютная необходимость науки как таковой. Второе: теория должна быть так подобрана и сформулирована, чтобы основанный на ней последовательный ход умозаключений позволял на каком-то этапе осуществлять эксперимент, эмпирическое наблюдение, которое подтверждало бы (или не подтверждало) данное умозаключение. Второе условие не требуется для науки в онтологическом смысле, но является существенной частью науки эмпирической. Это условие особо отмечает радикальное отличие современной науки от науки схоластов и Аристотеля. Таков принцип примата прагматичности, который является главным ключом к западному (можно сказать, современному) виду господства над природой. Итак, любая организация определенного собрания наблюдаемых фактов, которая удовлетворяет этим двум условиям, является наукой в современном смысле слова.

Однако, хотя для принятия некой совокупности знания в качестве научной (в современном смысле) необходимо лишь, чтобы она удовлетворяла двум вышеприведенным принципам, на практике ученые требуют большего. Существует третье условие, вызванное не столько логикой, сколько соображениями удобства и даже предубеждениями. Требуется, чтобы интерпретирующая теория соответствовала устоявшимся научным точкам зрения – если не вполне доказано, что это третье условие невозможно выполнить, не нарушая первого и второго. Долгое сопротивление принятию динамики Эйнштейна было следствием того факта, что хотя теория относительности отвечала первым двум условиям, она нарушала третье. Ученое сообщество отходило от классической механики весьма неохотно. Многие годы устаревшую теорию любовно скрепляли проволочками надуманных гипотез, а ученые уподоблялись консервативному фермеру, отказывающемуся принять в дар грузовик из-за привязанности к полуразвалившейся телеге, старинной упряжи да рассыпающемуся инвентарю, укрепляемому и сохраняемому любыми замысловатыми затеями. Ученые отказывались иметь дело с новой теорией, хотя она чрезвычайно красиво выполняла требования первого условия. Но в конце концов, поскольку теория относительности выдержала испытание второго условия, а ньютоновская точка зрения в области электродинамики, несомненно, утратила свою логическую согласованность, первая была со скрипом принята. Этот эпизод из истории науки лишь иллюстрирует тот факт, что с позиций логики третье условие является просто произволом. Следует, однако, признать определенную практическую и психологическую оправданность этого условия. Оно является неотъемлемой частью духа консерватизма, который кто-то выразил таким афоризмом: «Пока менять не надо, надо не менять». Резкие перемены, к которым трудно приспособиться и с которыми тяжело свыкнуться, небезопасны.

Страх перемен присущ общечеловеческой натуре ученого, а не самой науке. Третье условие существует для защиты ученого (поскольку он – человеческое существо) и совершенно неуместно для науки как таковой. Я обращался к людям с научно ориентированным умом, излагая концепции, подразумевающие (или явно подтверждающие) реальность трансцендентного, против которой они не находили логических возражений. Но тут они натягивали на себя кольчугу третьего условия и отстранялись в воображаемой безопасности. Было бы неразумно обращаться с перепуганными детьми слишком грубо; так как ненадежная человеческая натура ученого использует третье условие в качестве защитной зоны, следует относиться к нему с уважением. Но третье условие не является подлинной частью науки как науки и, строго говоря, не может применяться для дискредитации истинности любого интерпретирующего построения.

Сегодня в обширной сфере биопсихологических наук (которые включают и всего человека – в той степени, в какой он является объектом науки), а во многом и в философии, преобладает ориентация на Дарвина. Дарвинизм имеет две стороны: меньший его аспект довольно невинен и полезен, но аспект более значительный – сила темная (быть может, самая темная), которая является серьезной угрозой высшему благу человеческой души.

Если смотреть с узких позиций, то Дарвин сделал значительный вклад в науку. Благодаря фактам, которые он собрал, фокус научного сознания с почти непреодолимой силой стал перемещаться на понятие органической эволюции. В этом смысле вклад Дарвина позитивный и, как я полагаю, неизменно будет таким. Но в широком смысле дарвинизм включает в себя нечто иное. Эволюционный процесс интерпретируется им как слепая и механическая сила, стоявшая у изначальных корней жизни и ответственная за всякое развитие – в том числе и за развитие человека (даже самого культурного). Для интерпретации фактического материала может потребоваться определенная концепция эволюции, и я тоже думаю, что она нужна. Но существуют иные, в корне отличающиеся от идеи Дарвина, представления о природе эволюции, которые интерпретируют факты или могут быть использованы для такой интерпретации. Эволюцию можно понимать как технологию разумного процесса, как дополнение инволюции. Понимаемая таким образом эволюция к дарвинизму (в негативном смысле) отношения не имеет.

Два первых условия научного метода не навязывают слепое и механическое представление об эволюции в качестве научно необходимой интерпретации. Ориентация со стороны ученых на это радикально антитрансцендентное представление является просто следствием искусственного третьего условия. Тем не менее следует признать, что механистическая трактовка имеет и некоторые преимущества. Тем, кому ненавистно все таинственное, кажется, будто здесь мы имеем ключ к пониманию жизни во всех ее деталях – постигаемых непосредственно и объективно. Таким образом, создается впечатление, что для обретения власти над жизнью не нужно ничего, кроме органов чувств и интеллекта. В этом подходе много иллюзорного. Ибо когда биолог обратится к химику за объяснением феноменов жизни, химик огорчит его заявлением, что не считает химические феномены адекватными требованиям биолога. А когда биолог обратится к самой главной из всех физических наук – к физике, – он обнаружит, что с 1896 года[11] в физике весьма интенсивно закладывалось основание для мистики. В результате концепции биолога-материалиста повиснут в воздухе.