Рыцари плаща и кинжала тоже могут быть без страха и упрека.

Лорд Сен-Джон Болингброк

Всякому действию полагается собственное звучание, символизирующее, что оное, хоть не озаботилось своей презентацией и пиаром, все же соизволило произойти.

Весь мир вращается под звуки музыки, шум ветра и прибоя, стрекот сверчков, или хотя бы чью-нибудь неромантичную пивную отрыжку. Статус звукового сопровождения столь высок, что иные даже верят: вся наша Вселенная началась с одного-единственного звука. Правда, скептики на это парируют, что, учитывая качество получившегося, звук тот был каким-то уж совсем непотребным.

Очередная вереница событий началась со скрипа ручки. Проистекал звук со стороны широкого, футуристичного вида полукруглого стола черного цвета, за которым сидел высокий человек в круглых очках, пиджаке и галстуке и методично что-то записывал. По внешнему виду и уверенности, с которой мужчина восседал в кресле, можно было предположить, что не только данный предмет мебели, но и весь кабинет с многочисленными книжными полками, мини-баром и мягкими диванами принадлежит ему же. Единственное, чем окружающая обстановка не баловала, так это избытком света, поскольку окна в помещении напрочь отсутствовали, а единственным источником освещения была настольная лампа, приглушенная абажуром.

Немногие знали, что окон в здании не было не по причине недалекости или лени его архитектора, а потому, что снаружи смотреть было особо и не на что, поскольку все строение целиком располагалось вне какого-либо достойного упоминания пространственно-временного континуума, а следовательно, ни один сторонний наблюдатель, забрось его сюда нелегкая, не увидел бы за гипотетическим стеклом ничего, помимо бесконечного тумана, уходящего во все стороны, насколько хватало глаз. В столь экзотичном месте располагалась штаб-квартира Таможни, ведомства, занимающегося преимущественно всем тем же, что и таможня обычная, то есть организацией процесса попадания всех живых существ и вещей из населенного пункта А в населенный пункт Б с максимально возможными неудобствами и минимально приемлемыми сроками. Разница состояла лишь в том, что Таможня с большой буквы занималась своей работой на стыке нескольких параллельных вселенных, с куда большим размахом и полномочиями и, как следствие, куда меньшими гарантиями успеха.

Руководитель сей почтенной организации, в свободное время вершившей судьбы целых народов, отложил наконец ручку и попытался придумать, чем бы еще ему заняться. Отчеты по текущим операциям были написаны как минимум на пару лет вперед, архивные дела все до единого подшиты, проштампованы и подписаны, после чего вероломно закончились, а взволнованная секретарша, – женщина лет пятидесяти в очках в толстенной роговой оправе и с таким тугим пучком на голове, что, казалось, если его распустить, ее уши опустятся как минимум на уровень щек, – сменявшая гнев адской фурии на милость только в присутствии своего шефа, уже пару раз заглядывала в комнату, умудряясь подсунуть начальнику кофе и бутерброды с минимальными возмущениями в атмосфере.

Владельца кабинета звали Альфред. Ну или же он в данное время суток предпочитал отзываться именно на это имя. Это было не столь важно, поскольку как раз сейчас он занимался изобретением новых причин не покидать собственное обиталище, и ни на какие оклики уж точно бы не отозвался. Причина такого странного поведения заключалась в том, что весь аналитический отдел его организации в полном составе вот уже шестую неделю подряд был занят расшифровкой энохианской базы данных, которой удалось разжиться в ходе их последней операции у одной видной ученой. Ученую звали Марууной. Та была демоном – суккубом, если быть точным. А еще – с некоторых пор – покойницей. Поэтому помочь с расшифровкой, увы, не могла.

Все полтора месяца Альфред гонял всю ватагу аналитиков, криптографов и программистов в хвост и в гриву, заставляя работать чуть ли не круглосуточно и доводя главу отдела до температуры кипения ртути, что было чрезвычайно приятно, хоть и делало их и без того непростые отношения еще менее дружелюбными. И вот сегодня, как он слышал, был достигнут некий прорыв, что означало, что ему, как начальнику и мозговому центру всей операции, должно спуститься на этаж, целиком занятый злыми аналитиками, не спавшими и не евшими последние семьдесят два часа, и принять доклад от их руководителя Бенуа Лефевра.

Альфред не рискнул приглашать всю эту толпу в свой кабинет, не без оснований опасаясь революции, но и соваться в их логово тоже хотелось не слишком. Вообще, он бы предпочел скорее заново на спор отправиться в Тартар и почистить зубы церберу, лишь бы этого не делать. Причина, помимо очевидных рисков для жизни любимого начальника, была еще и в том, что Бенуа, по мнению Альфреда, был невероятным занудой. А еще Бенуа считал, что все нужно делать в соответствии с правилами и его гипертрофированными моральными установками. А хуже всего, что эти свои расчеты он полагал необходимым донести до своего нерадивого начальника.

И если со следованием правилам у Альфреда проблем не было никаких, поскольку их он, как босс, мог и поменять в любой момент, то моральные установки его совестливого подчиненного оказались гораздо упрямее. Уже этого было достаточно, чтобы Альфреду периодически хотелось запихнуть Бенуа головой в действующий вулкан или отправить в самый дальний филиал отдела обеспечения на какую-нибудь коровью ферму. Он бы давно так и сделал, если бы не был уверен, что Лефевр одним своим нравоучительным трепом способен доказать вулкану, что дымить, плеваться лавой и поджаривать задницу аналитика совсем не в его – вулкана – интересах. Что же касается фермы, то при таком соседстве через неделю все буренки там ходили бы строем и вместо молока давали творог, а его Альфред на дух не переносил. Так что, как ни крути, занудство Лефевра приходилось терпеть. К тому же, глупо не признавать, чертов лягушатник был его лучшим специалистом.

Придя к таким невнятным выводам, Альфред решительно встал из кресла и, застегнув пуговицу на пиджаке, которому, в дополнении к неувядающему блеску классики и идущей в комплекте с ней чопорности, в данный момент не помешала бы лишняя кевларовая прослойка, направился на неминуемую встречу, откладывать которую становилось чем дальше, тем глупее. Выйдя в обитый темными деревянными панелями коридор, мужчина оказался напротив небольшой ниши, занятой столом, торшером, картотечными шкафами, жестким деревянным стулом и стратегически расположенным среди всего этого туловищем его секретарши. Удостоившись от женщины, носящей среди его подчиненных прозвище Сцилла, полного сочувствия взгляда, Альфред приветливо кивнул и обреченно прошагал в дальний конец коридора к дверям лифта и, секунду помешкав, нажал на кнопку.

Через несколько минут, оказавшись на нужном этаже, глава Таможни в последний раз перевел дух и с головой окунулся в атмосферу разворошенного муравейника. Вокруг него группами по несколько человек или поодиночке сновали люди, перетаскивая в руках стопки картонных папок, ноутбуки или просто чашки с кофе. Эпицентром жизнедеятельности этой колонии коллективного офисного сознания был сооруженный прямо посередине огромного опенспейса плацдарм с кучей стендов, на которые суетящиеся вокруг них сотрудники то и дело прикрепляли все новые листы с непонятными символами и графиками на них. Судя по всему, расшифровка архива действительно шла полным ходом.

Среди суетящейся толпы Альфред заприметил знакомую иссиня-черную шевелюру Бенуа. Тот сегодня был, против обыкновения, слегка растрепан и необычайно возбужден: волосы разметались на голове в лихорадочном беспорядке, мешавший Бенуа карандаш тот заткнул за ухо, а его традиционный пиджак сменился на белую водолазку, рукава которой были закатаны до середины предплечий. В таком виде парень, которому на вид можно было дать не больше двадцати трех, что-то яростно втолковывал стоявшему напротив бородатому программисту вдвое старше него, но тем не менее взиравшего на своего патрона с нетипичным для этой братии подобострастием.