— Как самочувствие?

— Да не смотри ты так! Ты меня пугаешь.— заглядываю в его синие глаза и, на удивление, не нахожу там такого привычного для меня льда, только теплоту и тревогу. Неужели он переживает? Беспокоится за меня?! — Все нормально, оклемался. Хорошо, что живы остались, а остальное…

— Точно в порядке?

— Да — пытаюсь убрать непослушные прядки, зашторивающие глаза, отвечаю: — Все хорошо! Лучше скажи, где это мы?

— Мы у меня в замке. Я перенес тебя Тенями. Ты был слишком слаб и истощен, да и от Хранителя тебе хорошо досталось.

В его голосе послышались горечь и сожаление. Он действительно обо мне беспокоился!

— Дорогу ты бы не осилил. Так что я перенес тебя сюда, а потом вернулся и предупредил Мара. Они уже скоро будут здесь.

— М-м-м, и поэтому ты сейчас рядом? Потому что я был совсем плох? Кстати, а почему я сейчас себя хорошо чувствую? Неужели так быстро восстановился?

— Быстро? Я бы не сказал. Ир, ты спишь, как сурок, уже четвертые сутки. Я столько всего успел себе напридумывать в ожидании твоего чудесного пробуждения!

Я снова дергаю пряди и пытаюсь заправить их за уши. Отстригу их, к чертовой матери, и тут мои пальцы натыкаются на… Серьгу? Откуда у меня в ухе серьга?

— Эт-то что за? — тереблю мочку и вопросительно смотрю на Вала.— Откуда?!

— Ну, я ее должен был тебе на свадьбе повесить, но…

И он рассказывает, что я натворил. Не, я, конечно, и так, как бы, не против, но еперный театр!!! Сам!!! Ни черта не понимая!!! Такое учудить?!

Вот это я выдаю! Писец, просто писец! А дальше я чуть не верещу от неожиданности — меня резко хватают в охапку. Валят, и через мгновение мы уже катимся по кровати. То ли балуемся, то ли боремся. Ты щекочешь мне под ребрами, я хохочу и царапаюсь… От смеха слезы по щекам бегут и я поднимаю руки вверх, сдаюсь.

Замираешь…

Наклоняешься и целуешь, почти впиваешься. Языком глубоко, почти до гланд достаешь.

В голове пустота, дыхания не хватает, но ты меня не отпускаешь, пока я не начинаю вдыхать твой выдох, у нас теперь одно дыхание на двоих. Секунда, и я уже отвечаю, не в силах сдержать неожиданно проснувшуюся страсть, потребность в тебе.

Наваливаешься. Вжимаешь в матрас.

Жадно исследуешь плоский живот, грудь, задеваешь соски, пощипываешь, разнося по телу томление и жар. Кожа под твоими умелыми пальцами плавится. Горячие губы наконец-то ниже опускаются, давая мне возможность вдохнуть так необходимого мне воздуха. Жалящими поцелуями пробегаешь по шее к соскам. Невозможно противиться, меня словно засасывает в чувственный водоворот.

Кровь огненным шаром спускается за твоей ладонью к паху, умелые пальцы ласкают вставший член, и силы сопротивляться тают, как снег. Выгибаюсь, теснее прижимаюсь к тебе, к твоим сильным рукам. Я не сдерживаю стоны, и твой шепот лишь добавляет масла в огонь. Заводит еще больше. Смысла слов я почти не улавливаю, только тембр и модуляцию. Ты говоришь какие-то нежные глупости и меня ведет…

— Мой котеныш… Не спеши… Я дам тебе прочувствовать все… Тише, малыш… Не так быстро…

Рукой от бедра проводишь, поглаживаешь, ласкаешь, чуть сжимаешь под коленкой, и резко ногу на спину заводишь. Раскрываешь меня, вдавливаешься. Ощущения затягивают, переполняют, аж дух захватывает. По ягодице проводишь, поглаживаешь. Медленно палец вводишь, чуть надавливаешь, и из нутра мышцы растягиваешь. Пах к паху придавливаешь, чуть ниже смещаешься. Я млею, перед глазами уже все плывет. В голове ни одной мысли, пока вдруг не обжигает.

— Ай! Больно!

Ты сжимаешь, не давая пошевелится или сбежать, уползти с огромного, распирающего меня изнутри, члена, проталкиваешься дальше. Внутри скользко, и член проходит легко, раздвигая стеночки и касаясь чего-то внутри, отчего возбуждение растекается приятной истомой.

— Уже лучше? — хриплый голос, и снова поцелуй, лишающий возможности трезво мыслить. Движение внутри, и бёдра сами поднимаются навстречу удовольствию.

Выдох-стон, вдох-дрожь.

Меня опаляют дыханием, подминают под горячее тело, а ладони на бёдрах сдерживают моё нетерпение. Хочется потереться, пропустить чужой член глубже, вжаться, раствориться. Твое терпение кончилось. Разгорячённый моими стонами и возней, делаешь первый сильный толчок, на минутку замираешь, а потом толкаешься… Толкаешься… Толкаешься! Всхлипы с моих искусанных губ срываешь. Целуешь жадно, жарко, и так ненасытно! Еще и еще! Выбивая из лёгких воздух вместе с криком. Рычишь, втискиваешься глубже, уже не осторожничаешь. Заставляешь выгибаться и требовать большего.

Подчиняюсь чужому желанию, выгибаюсь навстречу. Подставляюсь под укусы-поцелуи, под жадные руки, исследующие каждый миллиметр тела, проникая в такие места, о существовании которых я даже и не предполагал…

— Почему я не могу тебе отказать? — голос срывается в стон от очередного толчка, а синие глаза напротив полны удовольствия и щемящей нежности.

— Потому что ты мой… Чувствуешь?

И ускоряешься, жар затапливает до макушки. Удовольствие до кончика хвоста достает, тело словно негой наполняется, и вот мир, как песчинку, меня закружил, и реальность смещается.

***

Во второй раз я проснулся уже один. Слава Богу, в той же комнате. Да блин, история повторяется! Хорошо, что кто я, я помню, а так все те же вопросы! Никакого разнообразия! Встаю.

— Уй!

Не сказать, чтобы боль была сильная, так себе, на троечку, но в комплекте с уже полученными… Спину тянет, между ягодиц саднит, и там, внутри, подергивает. Неприятно, в общем.

Зеркало я не искал, оно само (гадство какое-то) нашлось на противоположной стене.

— Красаве́ц!

Смотреть страшно. Волосы растрепанные и грязные. Щеки впалые. Губы покусанные. Одни глаза остались, большие, и, сука, счастливые! На пол лица светятся! Вот только под ними — темные круги… На зависть любой панде!

Инспекция же всего тела показала: тощие руки-ноги, грудь с выступающими ребрами, впалый живот. И травмы, куда-ж без них? Отпечатки цепи, синяки, ссадины, что еще? Ну, и по мелочи там: царапины… Парочка засосов, и вот на это у него встало?

— Ну что, чучело огородное, с концлагеря сбежавшее? Будем сначала приводить тебя в порядок, а потом уже ознакамливать с новой жилплощадью? Или так походим, честных нелюдей по-пугаем?

Отражение скривилось, насупилось, потом недовольно кивнуло и направилось в сторону узкой двери.

Ванная!

Только грязный человек сможет понять то блаженство, с каким я в нее опускаюсь. Вода обволакивает тело, хочется занырнуть в нее с головой. Хочется сидеть так вечность! Не двигаясь. Но вода подостыла, и я с тяжелым вздохом намыливаю голову, ополаскиваю. Нахожу губку. Отдраиваю каждую клеточку, каждый сантиметр кожи. Как же хорошо, как здорово! За дверью слышатся шаги и голос Вала. Он командует, что куда поставить. Похоже, завтрак принесли. Хорошо, а то кушать уж очень хочется. Да и откормиться надо бы! Не то меня, такого крася́вого, легко можно сфоткать на плакат, с лозунгом: «Подайте голодающим детям Африки!». Думаете, не похож? Нифига! Тело в «черный шоколад» перекрасить — это мне запросто! Ну, а то, что волосы белые, так, может, они у меня поседели!

— Эх-х!

Выбираюсь, обтираюсь, заворачиваюсь в белое полотенчико и медленно чуть приоткрываю дверь. Заглядываю в щелочку, никого из посторонних на горизонте нет, только Вал за столиком у большого витражного окна сидит, на меня смотрит и ржет.

— Вывалишься! Иди сюда! — и по коленке себя ладонью хлопает.

Не, ну он реально прикалывается? Я ему что, Вульф, что ли?

Открываю демонстративно широко дверь и стараюсь величественно (ага, в полотенце, ну прям царевич!) пройти к столу и устроиться на втором пуфике. Фиг мне, а не красиво продефилировать! Мне даже дойти не дают! С легким смешком ухватывают меня за талию, подтаскивают (вот лапы загребущие!), и валят к себе на колени. Целуют в чуть приоткрывшийся от неожиданности рот. Мягко лижут, а затем, на контрасте, впиваются.