Основной закон, по которому я жил и который был впитан мной с молоком матери, был «Не выделяться…». Этот закон в моей голове подмял все остальные законы. Чтобы не выделяться из нашей компании, в недрах которой я чувствовал себя довольно уютно, я нарушал школьную дисциплину, прогуливал уроки, вместе со всеми издевался над слабыми одноклассниками. Вместе со всеми уже с четвёртого класса начал курить, а в седьмом уже выпивать. Ни в коем случае нельзя было выпадать из обоймы, для этого нельзя было тянуть руку на уроках, даже когда знаешь ответ, нельзя получать хорошие отметки, нельзя читать книги, нельзя заниматься спортом, нельзя дружить с лохами и девчонками. Ещё нельзя было слушать родителей, поэтому круглыми сутками мы пропадали на улице.

Мать с отцом злились на мою низкую успеваемость и плохое поведение и так искренно удивлялись «В кого он у нас такой…», словно ожидали, что улица может привить мне какие-то высокие манеры и ценности в жизни. Улица не оправдывала их ожиданий, она была так себе педагогом.

Ещё тогда в раннем детстве я чувствовал себя подкидышем. Иногда, проснувшись утром, и слушая, как шепчутся на кухне родители, мне казалось, что они скрывают от меня какую – то тайну. Всё на самом деле не так, и они не мои родители, и мир вокруг совсем не такой, каким описывают его они и учителя, и я оказался чужим в этом мире. Я заброшен в этот мир, поэтому он враждебен ко мне, как ко всему чужому. Сбившись в стаю таких же чужаков, мы вынуждены были отбиваться от нападок этого мира.

Серый колобок моей жизни катился с пологой горки целых двадцать лет, пока не закатился прямиком в ворота военкомата.

В армии я оказался в своей тарелке. Там было полно таких же чужаков, выплюнутых миром.

Именно там, в армии произошёл изгиб, искривление моего достаточно ясного пути, прямо ведущему меня по следующим маршрутам: неудачная женитьба, тюрьма, алкоголизм, безработица, еще раз тюрьма и так далее до самого конца. Но что-то уже тогда подкорректировало вектор моего пути, изменив маршрут и убрав из него такие остановки, как женитьба и тюрьма, но оставив при этом пьянство и безработицу.

Я много раз анализировал, что заставило меня написать заявление о переводе в часть, которая направлялась в одну из кавказских республик для устранения локального конфликта. Тогда я в числе немногих выделился из серой массы, что было абсолютно мне не свойственно. Поэтому, много раз вспоминая этот момент, я задавал себе вопрос «ПОЧЕМУ?». Раньше я объяснял это явление умопомрачением, явившимся на фоне выпитой накануне палёной водки. Только сейчас я могу уверенно сказать, что это было.

Пока я дрожащей рукой выводил каракули заявления, где то за тысячи километров кто-то ковырял сапёрной лопаткой окаменевший грунт возле узенькой козьей тропы. Этот кто-то бережно вложил зелёную баночку цилиндрической формы в выкопанное отверстие и аккуратно присыпал землёй. Потом, убедившись, что сюрприз замаскирован надёжно и обязательно дождётся своего получателя, он улыбнулся, сел на велосипед и поехал вниз, в сторону горного села. Получатель же, тем временем, ставил точку в расписке о получении.

А потом в расхлябанном гремящем эшелоне я помчался навстречу своему первому повороту в судьбе, который ждал меня за кавказским хребтом.

Когда в грязных окнах вагона перестали мелькать берёзки, и поезд всё чаще стал пропадать в тёмных тоннелях и ущельях, у многих из нас стали сжиматься сердца. Было какое-то предчувствие, что не все из нас смогут вырваться назад из-за этих страшных каменных отрогов. Потом поезд дошёл до своей конечной точки, узловой станции на берегу моря. Мы выгрузились из вагонов, и, стоя на перекличке, осторожно вдыхали этот чуждый воздух, в котором витал запах смерти. Потом нас загрузили в тентованные «Уралы» и повезли по пыльному серпантину в горы, где разбросали по постам.

Я не буду вдаваться в подробности двух месяцев моей службы там, ведь история совсем не про это. Позволю себе ограничиться несколькими словами для описания всего того, что там видел и в чём принимал прямое и косвенное участие: пьянство, мародёрство, трусость, воровство, жестокость, случайные нелепые смерти. Много случайных нелепых смертей. Даже имея в основном негативный жизненный опыт, я не мог себе представить более забытого Богом места, чем то, где находился.

Ещё раз повторюсь, что не хочу описывать события, которые увидел там, хотя они и заслуживают описания в отдельной книге, сюжет которой был бы очень мрачным, в отличие от этой. Вы скажете, что-то и здесь не особо весело. Но прошу Вас набраться терпения и вместе со мной пережить те мрачные события, которые предшествовали основной истории.

Перейду сразу к тому дню, когда случился первый поворот. Утро этого августовского дня началось с выкуренного на троих косячка с ароматной горной травой; продолжилось распитием чёрного молодого вина и бурным весельем. Гудел весь пост, включая караульных и командира офицера. Это было обычным делом там, в глуши, в кольце скалистых гор, при одном взгляде на которые уже срывало крышу. Мы находились в горах уже полгода, и такие гулянки были обычным нашим досугом.

В этот день дозы лёгкого наркотика и вина, смешавшись в моём организме в идеальных пропорциях, приподняли моё настроение на небывалую высоту. Помню заваленный огрызками трофейного мяса и заставленный бутылями с вином стол под навесом из маскировочной сети; помню, как мы до коликов ржали над анекдотами, которые очень эмоционально рассказывал пацан, по кличке Белый; помню, как расставляли на склоне горы пустые бутыли и пластиковые вёдра, а потом расстреливали их из автоматов. Эта забава была непременным атрибутом, которым обычно заканчивалась каждая пьянка.

Я с удовольствием высаживал очередной рожок в красное пластмассовое ведро, которое прыгало и каталось по выжженной солнцем траве, словно убегая от попадающих в него пуль.

Вдруг, я увидел её. Вспоминая это в очередной раз, я снова вижу её отчётливо, так же как тогда. Она стояла, не шевелясь, на каменистом выступе горы и смотрела в нашу сторону. Белая козочка, словно из сказки про семерых козлят, находилась примерно в двухстах метрах от нас выше по горе, у подножья которой мы расстреливали свои мишени. Я пристегнул новый рожок, вскинул автомат и прицелился. Странно, но голова козы, которую я видел теперь, через прорезь прицельной планки не шевелилась. Мне стало казаться, что она смотрит прямо на меня. Я не мог видеть её глаз, но ясно чувствовал этот взгляд, и он мешал мне выстрелить.

– Ты куда целишь, Санька, – услышал я пьяный голос старшины Димы Борзенкова. Этот крик заставил мой палец на курке дёрнуться, и я дал длинную очередь. Когда известковая пыль, поднятая пулями, осела, на выступе никого не оказалось.

‒Там коза была, белая! – заорал я. – Я её ранил!

Дима выхватил снайперскую винтовку СВД у Белого и в прицел стал разглядывать выступ и кустистые окрестности.

– Нет там ничего, – говорил он, не отрываясь от прицела. – Ты точно её видел?

– Так же как тебя. Она смотрела прямо на меня! – возбуждённо орал я Борзенкову.

– Значит не попал… – пожал плечами старшина.

– Да как не попал, я в неё целый рожок высадил! – продолжал возмущаться я.

– Видишь, Санька, и на старуху бывает проруха! – Борзенков, снисходительно ухмыляясь, похлопал меня по плечу, зная, что этим самым может меня только раззадорить.

– Если я её притащу, блок «винстона» подгонишь? – Я, азартно улыбаясь, протянул старшине руку.

Лишь только наши ладони расцепились, я закинул автомат за спину и побежал к подножью горы.

– Санька, а с чего ты взял, что это была коза, а не козёл? – засмеялся мне вдогонку Борзенков.

– Потому что коза, – крикнул я, не оборачиваясь, так как уже начал забираться в гору, продираясь через колючие кусты.

Уже потом я много раз думал о том, с чего я действительно взял, что это была именно коза. Позже, раскладывая эту ситуацию по полочкам, я стал сомневаться, что там вообще что-то было. Такая ясная картинка просто сказочной козы могла быть вызвана галлюцинацией после травки.