Ну как было не прослезиться, дописывая это?

Джейме открыл глаза. Полог шатра плыл перед глазами. Он все еще был пьян, Бриенна все так же ровно похрапывала под его рукой, а вопрос так и оставался нерешенным.

Что в этой женщине было такого, что в свое время он влюбился как мальчишка — и совсем не в ту, в кого все мальчишки обычно влюбляются? Или влюбляются? Несуществующая правая рука сжалась в кулак. Он должен был набить морду Бронну давно. Это было необходимо, как и сдержанные извинения после того, как все произошло и их растащили в разные стороны. Завтра они опять напьются вместе. Джейме жизненно необходимо было кому-то высказаться, и компания подобралась самая подходящая.

Он сглотнул, понимая, что хмель так и блуждает в крови. Казалось, прошла целая вечность, но, судя по реву Клигана где-то у костров — спьяну его всегда тянуло на песни в последние годы — не прошло и полтора часа с их попойки.

«Не я один страдаю от незаживающих сердечных ран. Некоторые из них преследуют нас всю жизнь. Но как, ради всех небес, возможно, чтобы взаимная любовь стала такой раной, которую нельзя не тревожить, если только хочешь дышать?».

Бриенна всхрапнула, повернулась, перекинув через него руку — Джейме почти автоматически поймал ее до того, как она своим весом вышибет из него дух — и сгребла мужа в цепкие объятия, предоставляя ему самому устраиваться дальше. Он вдохнул глубже, осторожно устраивая голову на ее плече, сплетая свои ноги с ее, стараясь не давить на выпуклость их ребенка. Пока еще небольшую.

Пять лет прошло с того момента, когда она была беременна последний раз. Тогда это закончилось плохо, и Джейме почти смирился с мыслью, что больше детей у них не будет. Это было глупо, жалеть, когда их уже девять, но они так быстро росли! И ему хотелось чудесным образом продлить ощущение детских рук на своей бороде, на лице, слышать их смешные вопросы и видеть их удивление от мира, когда они обнаруживали что-то новое для себя.

Бриенна подарит мне ребенка. Это не поддавалось осознанию даже теперь. Как в первый раз, так и в последний, она стеснялась проявить свою слабость, никогда не просила внимания, как будто боясь, что не заслужила его.

Но она заслуживала заботы как никто другой. Другая женщина просила бы в подарок украшения и наряды. Серсея когда-то хотела крови и войны. Бриенна хотела новое седло, мастера-кузнеца и боевого коня. Бриенна хотела противников, с которыми могла бы сразиться.

И все же она была женщиной. Нежность ее кожи сводила Джейме с ума до сих пор. Когда она сжималась, обхватывая его член, мир мог рушиться — он ничего не имел бы против; он был уверен, она могла бы ему пальцы сломать силой, с которой кончает… и Семеро, ему действительно не на что жаловаться.

Легкое сопение во сне, гримасы на ее сонном лице — Бриенна плохо спала. Она снова было принялась ворочаться, но Джейме удержал ее, осторожно устраивая руку на ее груди.

— Спи, женщина. Я рядом.

*

Бриенна в его руках в одну из их первых ночей — это резвый жеребец, который согласился носить седло и пока не знает, как не сбросить всадника. Она подчиняется ему, но неловко, с недоверием, с опаской. «Больно?» — спрашивает он, видя ее легкую досаду на лице, когда входит в нее, и она энергично мотает головой. Потом — зеркальное воспоминание уже прожитого, когда-то это было — вдруг кивает.

Ему нужно быть терпеливее, быть опытнее — что технически невозможно, потому что у него не было других женщин, кроме Серсеи, и, как бы смешно это ни звучало, большую часть знаний о них он почерпнул из расхожих мнений, пошлых песенок и трепа у костра. Слишком гордый, чтобы ходить по шлюхам в свои годы. Слишком именитый, чтобы признаваться в незнании и задавать вопросы.

— Не смотри на меня, пожалуйста, — говорит Бриенна, отворачивая лицо и дрожа под ним всем телом, — пожалуйста.

— Но я хочу.

Она совсем не может расслабиться. Она боится. Это так неловко поначалу, но так прекрасно потом, когда он в ней, и в какую-то минуту все вдруг меняется, и сияние ее лица, ее глаз, которые смотрят на него с любовью и преданностью, завораживает, кружит голову и заставляет Джейме опять забыть о том, что он не хочет больше стать отцом бастардов.

Хотя понимает в глубине души, что последствия неизбежны в любом случае. О чем думает Бриенна, так и остается для него загадкой. «Если она не захочет, ребенка не будет», лжет он себе. Не будучи уверен, но чувствуя, что она хочет. Но пока мир рушится, они не думают о том, что будет завтра, одновременно притворяясь бессмертными — и обреченными.

Однажды он засыпает с ней вместе, так и не выходя из нее, их тела подходят друг другу, как части целого, и это так правильно, что Джейме не желает больше засыпать никак иначе, никогда.

Каморка женщины, выделенная ей лордом Сноу, чтобы защитить от нежелательных приставаний, похоже, была когда-то обитаема. Очень давно. Они едва обживают ее, готовые в любой момент сорваться и бежать. Но признаки их совместного будущего, скорее всего, невозможного, заставляют сердце Джейме болеть. Два меча в изголовье постели. Ремни, ножны, обувь у очага. Всегда собранные сумки, подседельники, точильные камни…

— Не смотри на меня, — просит Бриенна с мольбой в голосе, когда он врывается, хватает в объятия и целует, как будто вокруг нет Зимы, нет войны, нет никого и ничего, кроме них, — пожалуйста.

— Я хочу смотреть, женщина, и я буду. Я твой… — слова застревают в горле. Кто он ей, чтобы удержать, запретить, попросить даже?

И получается только:

— Я твой, а ты теперь моя. Не спорь с этим. Это уже произошло.

Они приходят в себя, оба. Начинают спорить. Разговаривать. Переругиваться лениво. Открываться больше. Они живут в небытие, в здесь и сейчас — между концом привычного мира, но до начала нового. Это все, что им остается, но они есть друг у друга, и это станет их началом.

Из старого мира Бриенна приносит свою скрытность. Они скрываются, хотя Джейме и не видит в том нужды. Миру конец, теперь можно всё.

— Ты все время смотришь на меня, — шепчет Бриенна, когда они сталкиваются в коридоре, их руки соприкасаются, как и ножны мечей, — люди видят.

— Пусть. Пусть смотрят.

И вечером он находит ее рыдающей, горько и безотрадно. Ее огромные голубые глаза полны чистой ярости и отчаяния поровну.

— Когда ты пойдешь со мной, словно я твой домашний питомец, ручной уродец, которого ты приручил из жалости, тебя похлопают по плечу. Тебя спросят, как ты ложишься со мной в постель, при свете или надев мне мешок на голову. И ты все равно останешься собой. А мне в спину будут кричать «шлюха». И относиться будут так же. Шлюха я и есть.

Джейме шокирован ее признанием.

— Не смей так говорить и думать о себе.

— Это — то, чем я стала.

Что, если мы не умрем? — приходит странная мысль ему в голову, и это не надежда, это удивительное предчувствие. Что будет, если мы выживем? Когда Джейме пробует эту мысль на вкус и оглядывается, что-то внутри — особая, львиная интуиция, которая так выручала его с самого рождения, шепчет ему голосом мертвой Серсеи: так будет не всегда. Вы расстанетесь так или иначе. Вы не можете существовать нигде, кроме как в этой пыльной, холодной дыре, среди мечей и доспехов, ран и выздоровления. Вы не рождены для счастья, каким бы его себе ни придумывали. Вам не быть вместе.