– Ну а весной? Весной тут лужи стоят, к общаге хоть на лодке плыви, – ворчали студенты.

– Вы что! – специально округляя глаза, вскрикивал Егор. – Весной цветут яблони! А летом…

– А летом мы не учимся. – И студенты заворачивали к общежитию, весело, на прощание, размахивая Егору руками.

Он улыбался и качал головой. Вот же глупые! Однако однажды после вечерних занятий он засиделся в машине в своем закутке и невольно стал свидетелем событий, на которые так спешат его студенты после пар. Скромные и молчаливые на занятиях, они разбивались на парочки и стеснительно, будто спрашивая разрешения, шагали по его заветному тротуару, останавливаясь, чтобы поцеловаться и взяться за руки. Егор усмехнулся – у ребят любовь, а он им про яблони в цвету. И на следующий же день пораньше отпустил группу с занятий – пусть у них будет чуть больше времени на поцелуи, решил он.

Егор почти добрался до университетского крыльца, как его кто-то окликнул. Он обернулся, и мальчишка остановился в метре от него, запыхавшийся и приглаживающий взъерошенные волосы.

– Я за вами от переулка бегу… – он откашлялся и продолжил: – Здрасьте, Егор Андреевич!

Егор успел только рот открыть, а парень уже сунул ему в руку маленький бумажный сверток, при этом оглядываясь по сторонам. Осторожно развернул листок и пробежал глазами по написанным от руки – явно мальчишеской – строчкам. Пока он читал, парень старался не смотреть на него, а глядел куда-то вдаль, изображая вид занятой и серьезный, и только разливающаяся краска по лицу выдавала его смущение.

– Эти тоже хорошие! – с искренностью заключил Егор, возвращая записку. – Лучше. Гораздо лучше!

– Правда?

– Правда.

Парень нахмурился. Спрятал бумажный лист в карман брюк.

– Но они не достойны, чтобы их читали.

– Почему же? – спросил Егор.

Тот пожал плечами. Понятно, подумал Егор, самая простая причина. Страх.

– Тогда перестань писать. Или сделай то, что давным-давно пора сделать. – Парень хотел что-то возразить, но Егор оборвал его на полуслове: – В любом случае, это делается не столько для себя, сколько для другого. Ну, или для другой.

Егору же ничего не нужно было объяснять. Он понимал все прекрасно сам: с какой целью Дима Кузьмин в последнее время приносит ему на одобрение свои стихи. Единственное, что не ясно Егору, почему парень выбрал именно его? Проза или поэзия? Последний раз подобным вопросом он задавался много-много лет назад, когда стоял перед огромным, во всю стену, книжным стеллажом и не знал, с чего начать. Но те времена канули в далекое прошлое, а он крепко связал себя с любовью всей его жизни – прозой.

Иногда, читая четверостишья Кузьмина, он после обманывал парня и говорил, что стихи хорошие. Старался говорить уверенно, ровным тоном, будто член жюри поэтического конкурса. Кузьмин дорожил словами Егора, внимательно выслушивал замечания и в следующий раз приносил исправленный вариант. Егор читал их снова и снова одобрительно качал головой. Собственно, этот стих парень пишет уже второй год. И стих о любви, вернее, любовное послание к юной особе, свою любовь к которой Кузьмин тщательнейшим образом скрывает. По сути, Егор не лгал парню, что стихи хороши, ведь дело-то в ином. Егор не столько не понимал поэзии, сколько терпеть ее не мог. Для него она была не больше, чем пресная рифма двух слов с одинаковым звучанием на конце. Поэзия прекрасна в песне, когда слова сливаются с нотами и голосом исполнителя. Сама по себе музыка Егора как литератора не привлекала, а вот слияние с ней слов, поистине имеющих живой смысл, – это да. Оттого-то Егор в первый раз растерялся, когда Кузьмин попросил «послушать его стих»: попросту побоялся обидеть молодого человека своим невежеством.

– Я не готов читать их ей. – Испуганно пролепетал парень. – Еще рано, коряво написано.

– Дима, послушай! – Егор принял позу лектора. – Ты можешь целую вечность писать этот стих, переставлять слова местами, выкидывать строчки и добавлять новые. Ты даже можешь выдумать новые слова! Только это все не имеет никакого значения, имеет значение одно – твои чувства! Через стих ты передаешь чувства, а чем больше стараешься сделать его идеальным, тем больше он теряет твое чувство, становясь чужим!

Егор похлопал Кузьмина по плечу.

– Просто передай ей то, что чувствуешь. Не выдумывай!

Кузьмин обещал подумать. Над чем – не уточнил, то ли над предложением не выдумывать лишних и пустых, но прекрасных по звучанию, слов, то ли над новым стихом. А Егору захотелось курить. Он по старой привычке потянул руку к карману. Черт, бросил. От желания аж зубы свело. Наплевав на ученую степень, он стрельнул сигаретку у студентов матфака, и выкуривал ее так мучительно долго, затягиваясь и забивая горло горечью, пока жар не опалил пальцы.

По обыкновению Егор направлялся к лекционной аудитории важно, размеренной походкой, поглядывая на наручные часы. Лекция должна начаться уже как десять минут назад, но он не спешил: поболтал с коллегой с кафедры философии, вместо центральной лестницы выбрал боковую, чтобы увеличить путь до аудитории. Он любил заставлять студентов ждать его. Золотое правило студента – пятнадцать минут. Если через пятнадцать минут от начала занятия преподаватель не объявился или не сообщил старосте по телефону, что задерживается, студенты смело сбегают с пары, предварительно сговорившись на побег между собой, и осторожно заметая следы. Егор задерживался минут на семнадцать – восемнадцать. Всегда выдерживал это время.

Поднявшись на последнюю ступеньку, он повернул в слабо освещенный коридорчик, в конце которого уже томится второй курс. Громко они решают: свалить или остаться? Эти ребята пока незнакомы с Матвеевым Егором Андреевичем, преподавателем зарубежной литературы, и не сильно обращают на него внимания. Прошлую ознакомительную лекцию Егор отменил из-за внезапного разговора с деканом. Все старшекурсники знают излюбленную привычку профессора Матвеева опаздывать, потому ждут до последней восемнадцатой минуты, а новички теплят надежду: вдруг препод не придет? Именно это и нравилось Егору – дарить пусть мнимую, но маленькую надежду, которой так не хватает каждому в жизни. Придет или не придет? Спросит или не спросит? Сердце любого человека находится в вечном ожидании чего-то лучшего, лучше, чем есть сейчас, лучше, чем будет завтра, потому что та, следующая за настоящим, минута будущего – манящая, ведь всего за минуту может произойти все что угодно! И именно на нее возлагают все свои надежды. Препод не придет и не спросит, правда только в том, что он придет в другой раз и обязательно спросит, на то он и препод. Егор не забывал это и не давал забывать студентам, но дарил им минуту надежды, чтобы после они, скрепя зубами, занимали учебные места и учились не только литературе, но и стойко нести жизненные разочарования. Разбитые надежды закаляют. Егор это отлично знал на собственной шкуре.

– Он не придет! – выкрикнул из толпы паренек. – Я говорю вам! Не придет!

– Как же я не приду? – улыбчиво ответил ему Егор и под разинутые рты вставил ключ в замочную скважину аудитории. – Проходим, ребята!

Молодые лица студентов радовали его. Нескладные фигуры парней, тонкие и изящные фигурки девчонок, мужские басящие голоса и звонкие переливистые женские. Он наблюдал, как ребята готовятся к занятию: у всех парней одна схожая друг на дружку тетрадка, за одним исключением, не каждая выглядела чересчур измученной; у девчонок целая куча канцелярских принадлежностей. Стоя за кафедрой, Егор улавливал особый запах канцелярии – чистоты, древесины, заточенных карандашных стержней и разноцветных фломастеров, где темные цвета почему-то пахнут терпко. Он ощущал себя на месте среди молодого цветника, радуясь их то восторженным, то негодующим вздохам. Тут, в университете, бушует жизнь, молодая и сильная, и Егор чувствовал себя сильнее, моложе, крепче, но никак не профессором, взрослым, почти сорокалетним, мужчиной.

Он окинул взглядом аудиторию и кротко улыбнулся.