Женщина, потерявшая своих детей.
Бабушка Зоя никогда не говорила, что ее дети умерли. Потеряла – так она это называла. Словно в далеком прошлом они упустили друг друга из виду на большой городской площади и больше никогда не встретились, затерявшись в шумной толпе. Будучи еще маленькой девчонкой, Милена все время тоже боялась потеряться, отстать от бабушки Зои то по дороге в магазин, то на больших оживленных улицах Михайловска. Она быстро-быстро семенила за ней ногами и старалась не вертеть головой по сторонам, отчего казалась прохожим странным ребенком, сердитым и всклокоченным. В особенности на Милену наводил страх городской центр Михайловска, где было столько народу, что она едва справлялась с опасением не заблудиться в нем, не сесть не в свой автобус, не свернуть на другую улицу, и, возвращаясь в родной район, усыпанный сплошь маленькими одноэтажными домишками, такой знакомый, такой приветливый и безопасный, надеялась прожить в нем всю оставшуюся жизнь.
Ей нравилось возвращаться из школы домой по широкой, гладкой, асфальтированной дороге. Очень редко по ней проезжал какой-нибудь огромный грузовик, оглушительно тарахтя и сигналя, тем самым одновременно пугая и приводя в восторг всю окружную ребятню. Чуть в стороне от дороги в большой куче песка копошатся девчонки – дошколята, наверняка песок еще горячий, потому что сентябрь жаркий и сладкий. Отовсюду по воздуху тянет сухой разноцветной листвой, кострами и печеной картошкой. Воздух плотный, его можно тронуть рукой, почувствовать кожей. Милена взмахивает руками, держа ладони лодочками, и подносит к носу, втягивая густой и пьянящий аромат осени. Милена уже большая, ей девять, она пошла в третий класс.
Вдали серебрится ее маленький белый домик с серой шиферной крышей. Дом в яблонях, сразу и не приметишь. Кустистые и косматые ветви надежно прячут его от посторонних глаз, а нижние ветви тяжелые от переспевших плодов. Вчера ночью Милена открыла окно и высунула руку прямо в темноту, а вернула ее с небольшим ярко-красным яблоком в ладони. Она обтерла его о пижаму и улеглась в кровать, закинув одну руку за голову. Она жевала хрустящий плод, сочный, что сок скользил по пальцам, и размышляла, что, наверное, приблизительно так выглядит человеческое счастье, пока за раскрытыми ставнями стрекочут ночные сверчки, и от влажной земли, еще пока не остывшей, поднимается теплый запах сырости.
В этот день она с радостью возвращается домой, на душе спокойно и светло. Она гадает: что же бабушка Зоя приготовила на обед? – она вкусно готовит, пальчики оближешь. Милена давно приглядывает за ней, сколько и чего класть в миску, что с чем смешать и какую щепотку добавить, а по ночам переписывает ее кулинарные тетради в свою толстую школьную тетрадку и по краям листа рисует готовые блюда – получается неплохо. Бабушка Зоя всегда приговаривает, что готовка и выпечка абсолютно разные вещи: с выпечкой не захитришь, не докладывая или перебарщивая, она неточностей не терпит – «хочешь вкусный пирожок – имей зоркий глазок!». Милена хорошо выучила это правило.
Вот впереди калитка, на крыльце, как обычно, несет свою службу дед Алексей. Что-то ворчит при виде Милены, и она смеется в ответ, подразнивая его. Ох уж и смешной у нее дед! Все о какой-то войне толкует, которая тысячу лет назад закончилась, до сих пор сидит на крыльце в пиджаке с орденами и кого-то ждет! Из кухни она улавливает вкусные запахи обеда, вот и сама бабушка Зоя в нарядном платье. Особенное платье, специально сшитое «для портрета»: они втроем ходили фотографироваться на день рождения Милены в фотоателье, она сидела между ними и держала каждого за руку. Настоящая семейная фотография, какая должна быть в пыльном альбоме каждой семьи. Потом бабушка Зоя и дед Алексей фотографировались каждый по отдельности, с очень серьезным лицом, даже ни намека на улыбку. Дед Алексей очень тоскливый получился, а бабушка Зоя какая-то ненастоящая, холодная и далекая. А мне можно одной также сфотографироваться, спросила у них Милена. На что бабушка Зоя ответила, что ей слишком рано делать подобные фотографии, но затем уже дома несколько раз повторила, где будут храниться эти фотокарточки и чтобы Милена не забыла про них в случае чего. «В случае чего?» – переспросила она. «Будет еще случай!» – и бабушка Зоя закрыла разговор.
Они садятся за стол, дед Алексей шаркает ногами, добираясь до своего стула, и с тяжелым вздохом наконец усаживается. Бабушка Зоя подает и первое, и второе, и сладкие булочки с маком. Какой же сегодня удивительный день, поражается Милена. Она тянется за второй булочкой, и крупинки мака слетают с верхушки на столешницу. Снова и снова. Милена смеется, пока пальцем собирает мак и отправляет его в рот. Бабушка Зоя тоже смеется, и глаза ее горят каким-то чертовским огоньком. В них плещется что-то незнакомо-знакомое, что вызывает мелкую дрожь по хрупкой спине Милены, а в душе оставляет чувство необратимости. «Какой-то удивительный сегодня день! – еще раз думает про себя Милена. И следующая мысль: – Фальшивый!»
После обеда и даже ужина бабушка Зоя настаивает на том, чтобы Милена не помогала ей с грязной посудой. Вот дела! Пораженная она скачет к себе в комнату и делает домашние уроки под звуки брякающих тарелок и ворчание деда Алексея. Бабушка Зоя даже в этот вечер не сердится на нее, что она до сих пор еще не в постели, а рисует в стареньком бумажном альбоме разноцветными карандашами и из бумаги вырезает человечков – худеньких дамочек в пышных юбочках.
Уже почти полночь, и во всем доме она одна-единственная не спит. На столе тускнеет одинокий ночник, слабо освещая небольшую комнатку с узенькой кроватью и шкафчиком для одежды. Перед сном бабушка Зоя заглянула к ней и ласково так пропела, не собирается ли она спать? Нет, ответила она нерешительно. Кто знает, что за этим последует? Однако бабушка Зоя только улыбнулась ей и доброй ночи пожелала, да про деда, говорит, не забудь – ему пожелай. Милена кивнула и, встав из-за стола, направилась в сторону дедушкиной комнаты. Дед Алексей и бабушка Зоя спали в разных комнатах; дед обитал в той, что поменьше и ближе к печке, чтобы теплее ему было. «Доброй ночи!» – кричит она, а он, по самую макушку накрытый одеялом, ворчит: «Доброй, доброй…» У кровати на стуле пиджак расправленный висит, ни одной складки, и ордена на нем тоже «отдыхают». Она возвращается к себе в комнату и все никак не может отделаться от странного чувства фальшивости. Тут явно что-то нечисто! Когда ей бабушка Зоя такие праздники устраивала? Обычно вон как: обед не доела – подзатыльник, за уроками ворон считаешь – подзатыльник, посуду плохо помыла – два подзатыльника, чтобы на будущее знала, что посуда должна всегда чистой быть, с улицы не вовремя домой вернулась или по первому зову не явилась – бабушка Зоя и метелку в руки могла взять, не постеснялась бы! А тут – спи не хочу!
Залезая в кровать, Милена вдруг вспомнила, что кое-что не сделала. На цыпочках пробирается в коридор, а оттуда в комнату бабушки Зои, осторожно так крадется, почти не дышит. Ей нужно это «кое-что» проделать тайно, иначе заругают! Где хранится старый фотоальбом, она на ощупь и с закрытыми глазами обнаружит. Бесшумно отворяет створки бабушкиного комода (бабушка Зоя теперь его здесь прячет, подальше от глаз Милены) и на одном дыхании, когда пальцы касаются бархатистой корки, вынимает альбом. Прижимая свое сокровище крепче к груди, она крадется вон из комнаты. И только проходя мимо высокого шкафа с одеждой, улавливает едва ощутимый запах. Милена принюхивается. Господи, не может быть! Незваное чувство тревоги подталкивает ее к шкафу, заставляет вскрыть его и раздвинуть тяжелую верхнюю одежду в стороны. Запах сильнее, насыщеннее, кисло-сладкий, чуть пьянящий. Милена уже прекрасно знает – так пахнет беда.
Бабушка Зоя переворачивается с бока одного на бок другой, постанывает во сне. Последнее время она отяжелела по-старчески. Милена слушает, как скрипит под ней кровать, а на глаза наворачиваются непрошенные слезы.
