И далее следует странное для иудея восклицание: «Ибо написано: веселись, неплодная, нерождающая; воскликни и возгласи, не мучичившаяся родами, потому что оставленной гораздо более детей, нежели у имеющей мужа» (4:27). – с их культом семьи и сыновничества. Собственно, это вставка из Ветхого Завета (Ис. 54.1). Но необходимость её и связь с остальным текстом сомнительна. Возможно, здесь проявились отзвуки личного свойства с его неприятием сексуальности?

Но иметь «духовных потомков» для Павла было великой радостью, которую он с упоением высказывает, утверждая в очередной раз желаемое: «Мы, братие, дети обетования по Исааку» (4: 28). Не по Аврааму, получившему обетование, но бывшим отцом не только Исаака – плода обетования по вере, но и Измаила – потомка «плоти». И противостояние рождённых «по духу» и «по плоти» было предначертано свыше. И замыкает цепь рассуждений возврат, не слишком изящный, к теме наследника с ссылкой на Писание: «Что же говорит Писание? Изгони рабу и сына её, ибо сын рабы не будет наследником вместе с сыном свободной». (4:30). При этом, как бы уходит в небытие еще недавний восторг по поводу всеобщего равенства: «нет раба, нет свободного», главой выше. Скорее, вспоминаются сцены из Ветхого Завета очищения Земли обетованной от излишних аборигенов.

Внутренняя обусловленность рассуждений Павла его культурной установкой вновь проявляется, возможно, вопреки благости его намерений. Она проявляется как в выборе примера аналогии, так и тональностью самого обсуждения. Терпимость в принципиальных вопросов для Павла не свойственна. Он готов её демонстрировать в тактических целях, но не более. И в данном Послании в проявляемых эмоциях он последователен в своих конечных устремлениях.

Итак свобода, за которую ратует Павел, это, в первую очередь, свобода от Закона. «Рабство закона» для него нестерпимо: «стойте в свободе, которую даровал вам Христос и не подвергайтесь игу рабства» (5:1). Правда, Христос, если судить по позднейшим Евангелиям, не выступал слишком непримиримо к Закону. Он выступал против преувеличенной строгости его исполнения. В вопрос об обрезании для него просто не возникал. Он был иудей и фарисей. История не поддержала Павла в его полном отрицании Закона, но согласилась в части отмены чисто иудейских ритуалов. А пока: «Вот я, Павел, говорю вам: если вы обрезаетесь, то не будет вам никакой пользы от Христа. Еще свидетельствую всякому человеку обрезывающемуся, что он должен исполнить весь закон» (5:2–3). Т. е. логика однозначна и агрессивна: если сказал «а», принимай весь алфавит. Как известно, наиболее непримиримы в частностях сектанты, особенно в период завоевания сторонников: «Вы, оправдывающие себя законом, остались без Христа, отпали от благодати, а мы духом ожидаем и надеемся праведности от веры». Для любой секты принцип один: Наша вера правая, мы победим! А отступники незамедлительно предаются анафеме.

Но по сути: повтор, ещё повтор. К тому же в пылу полемики нивелирует повод до незначимого: «Ибо в Христе Иисусе не имеет никакой силы ни обрезание, ни необрезание, но вера, действующая любовью»(5:6). Так имеет значение обрезание или нет?

Но любовь – проблема отдельная. Не она в борьбе за верующих для практики его действования имеет особое значение: Но ему важно изменить символическое пространство самого действования, отделить от прежних символов значащих идолов, «обрезания», носящих внешний характер, заменив их внутренними установками «любви через веру». Но это требует времени. А бороться с идолами нужно сейчас, немедленно. К тому же она наглядна в своей результативности. Для Павла отказ от «обрезания» – знак расторжения со Ветхим Заветом, готовность к принятию Нового. А остальной закон, он в сущности, готов принять. Но не как заданность ритуалов. Но через веру, даруемую благодатью Духа, и ведущую к любви.

Любовь, в понимании Павла, понятие столь охотно им используемое, очевидно, к плотскому её наполнению никакого отношения не имеет. Для него, это принцип абсолютного доверия к Христу и через него к Богу. В этом он созвучен Христу, требовавшего любви к нему. Но для Павла, как человека практики, понятие любви сугубо функциональные: она должна укреплять единение общины. Любовь, в его понимании, – основа взаимоотношений вы общине, основанных на благожелательности и взаимопомощи, т. е. на отношениях, во многом заимствованных из практики иудаизма (см. «Декалог»). Хотя заповедь «Возлюби ближнего как самого себя» более, чем спорная, ибо основана на исходной ценности самодовлеющей ценности «самого себя», выступающей в качестве эталона сравнения. Бог в этой формуле вне контекста любви. Но в христианстве – любовь верифицирована Христом, Христос есть любовь.

Для Павла как апостола христианской общины индивидуальная любовь неприемлема даже в качестве привязанности, ибо в зародыше несёт в себе семена разъединения. А о плотской любви он всегда отзывается негативно. Разве можно сказать что-либо хорошего о плоти?

В качестве ближнего в этой максиме всегда подразумевается единоверующий. «Неизбранные» в принципе вне морали. К ним понятие любви и помыслить кощунственно.

Но Павел последовательно возвращается к мучавшей его проблеме: «Вы шли хорошо: кто остановил вас, чтобы вы не покорялись истине?» (5:7). Вопрос обращен и к самому себе: Что я сделал не так? И он объясняет отступничество влияние «злых сил мира» в лице «смущающих»: «Такое убеждение не от призывающего вас. Малая закваска заквашивает тесто. Я уверен о вас в Господе, что вы не будете мыслить иначе, а смущающий вас, кто бы он ни был, понесёт на себе осуждение[6]»(5:10). Итак, виноваты некие «смущающие», которых он, как всегда, не называет. Нежелание открыто обозначить своих оппонентов можно, конечно, называть толерантностью, осторожностью, возможно, предусмотрительностью. Иногда трудно понять владеющих высшей истиной.

И вовсе иронический пассаж, следующий дальше: «За что же гонят меня, братия, если я и теперь проповедую обрезание?» По-видимому, «смущающие» приписывали Павлу проповедь обрезания? Он об этом прямо не говорит, но, судя по продолжению: «Тогда соблазн креста прекратился бы» (5:11), это именно так. И заключающее пожелание: «О, если бы удалены были возмущающие вас!» (5:12) подтверждает это.

В следующем абзаце следует текст малосвязанных между собой этических положений и призывов, по существу повторяющих вышесказанное. Хотя их общеэмоциональный позитив настрой очевиден. Собственно, стиль такого рода отражает тип мышления Павла, в ходе его естественного проявления, когда он не пытается с усилием строить логические заключения. Здесь выявляет свои чувства с полной искренностью в желании увлечь и примирить, никого не обижая.

Но контекст иногда настораживает: «К свободе призваны вы, братия, только бы ваша свобода не была поводом к угождению плоти, но любовью служите друг другу. Если же друг друга угрызаете и съедаете, берегитесь, чтобы не были истреблены друг другом» (5:15). Звучит ободряюще после «я уверен о вас в Господе».

Характерно, что стремление к свободе трактуется как повод «как угождению плоти» и только. Свобода заключена между «любовью к Христу и «угождению плоти». Небогат был выбор для верующего.

И Павел продолжает болезненную тему соотношения Закона и плоти. Выше он отождествил их и развивает в рамках дихотомии дух – плоть (т. е. Закон): «я говорю поступайте по духу, и вы не будете исполнять вожделения плоти, ибо плоть желает противного духу, а дух – противного плоти: они друг другу противятся так, что вы не то делаете, что хотели бы» (5:17). Павел, по существу, поставил вопрос о противостоянии «супер – Эго» и подсознания, «либидо» в современном понимании. «Грех плоти» для Павла и последующего христианства в целом стал навязчивой определяющей идеей. Для иудаизма принцип воздержания не характерен. У Павла тенденция у аскетизму, возможно, определяется личной конституцией, неявно связанной с аналогичными комплексами Иоанна Крестителя. У последнего, восходящих к ессейству, «плоть» в его сознании стала олицетворением «чуждых сил мира».