Перевод редакции журнала «Вестник иностранной литературы» 1901 года

Был или не был старина Раффлс выдающимся преступником, но в качестве крикетиста, я могу поклясться, мой друг был единственным в своем роде: он был и опасным защитником, и блестящим нападающим, и самым тонким осторожным лидером в своей команде. При всем при этом он чрезвычайно мало интересовался крикетом вообще. Он никогда не являлся на стадион без крикетного мешка, но выказывал очень мало интереса к результату матча, в котором он сам не был участником. И это не было просто злобным эгоизмом с его стороны, он уверял, что утратил всякое увлечение крикетом и занимается им лишь из самых низких побуждений.

– Крикет, – говорил Раффлс, – как многое другое, довольно хороший спорт, пока вы не узнаете чего-то лучшего. В качестве источника возбуждения его нельзя сравнивать с иными вещами, небезызвестными тебе, Банни, а невольно напрашивающееся сравнение становится удручающим: что за удовольствие взять какие-то воротца противника, когда ты хочешь украсть его ложки. А если ты еще и умеешь немного катать мячи, то твое грубое искусство не будет особенно грубым – ты непрестанно следишь за слабым местом противника, это полезное умственное упражнение. Да, пожалуй, по большому счету есть некоторое сходство между обоими занятиями, но я и не поглядел бы на завтрашний крикет, если бы не гнался за высокими покровителями, необходимыми для особы с моими преступными наклонностями.

– Однако, – возразил я, – это выставляет тебя перед публикой, как мне думается, гораздо больше, чем требуют благоразумие и безопасность.

– В этом ты и ошибаешься, милый Банни: совершать преступления с надлежащей безнаказанностью непременно следует точно так же, как устраивать блестящую карьеру, чем больше публики, тем лучше, это правило очевидно. Блаженной памяти мистер Пис предотвращал подозрения тем, что прославился в своем околотке как скрипач и дрессировщик разных животных, и мое глубокое убеждение, что Джек-потрошитель был действительно выдающимся общественным деятелем, спичи которого пользовались такой же широкой известностью, как и его зверства. Раз ты исполняешь свою обязанность на каком-нибудь выдающемся посту, тебя никогда не заподозрят в том, что ты дублируешь свою должность, совмещая с другой, не менее выдающейся. Вот почему я хочу, чтобы ты занимался публицистикой, друг мой, и подписывал все, что только можешь. Это также единственная причина, почему я еще не сжег свои крикетные клюшки при растопке камина.

Тем не менее, когда Раффлс вступал в игру в крикете, не было более искусного артиста на поле брани, никто так не стремился отстоять свою команду. Мне помнится, как он подошел к сетке перед началом первого матча в этом сезоне, с карманом, наполненным соверенами, и начал раскладывать их на колышках в виде подмазки. Надо было видеть, как профессионалы боролись, словно демоны, из-за этой солидной ставки, потому что при ударе о каждый колышек доставался фунт стерлингов игроку, и еще один фунт отдавался его команде. Игрок же, взявший воротца, добывал даже три фунта стерлингов. Это обошлось Раффлсу в восемь-девять соверенов, но он решительно шел лучше всех: сделал пятьдесят семь ходов в этот день.

Для меня было удовольствием сопровождать его на все матчи, следить за каждым поданным, отбитым или проведенным мячом, либо сидеть, болтая с Раффлсом, в палатке, когда он не делал ни того, ни другого, ни третьего. Таким образом, нас можно было найти друг около друга почти все время первого тайма игры между джентльменами и игроками (когда право атаковать перешло к джентльменам). Во второй же июльский понедельник нас уже можно было только видеть, но не слышать, потому что Раффлс ошибся перед этим в счете и был страшно зол на игрока, так мало заботившегося о команде. Соблюдая лишь безмолвие в обращении со мной, он был положительно груб с некоторыми членами, желавшими узнать, как это случилось, или осмелившимися выразить соболезнование по поводу его неудачи. Так сидел он со шляпой, надвинутой на нос, и с сигарой между губами, складывавшимися в досадливую гримасу при всяком обращении к нему. Поэтому я был крайне удивлен, когда какой-то юноша фатоватаго вида подошел и втиснулся между нами, и ему был оказан Раффлсом вполне вежливый прием, несмотря на его бесцеремонность. Я не знал этого молодого человека по виду, и Раффлс не представил нас, впрочем, их разговор обнаружил, во-первых, весьма поверхностное их знакомство, а во-вторых, развязность со стороны юноши, начинавшую мне уже нравиться. Мое недоумение достигло высшего предела, когда Раффлс, при уведомлении, что отец этого юноши жаждет с ним встретиться, немедленно согласился исполнить подобную прихоть.

– Он в дамском отделении, вы согласны пойти сейчас?

– С удовольствием, – сказал Раффлс, – займи мое место Банни.

И они ушли.

– Молодой Кроули, – проговорил им вслед чей-то голос, – с прошлого года он состоит в команде Гарроу.

– Я припоминаю его: самый дрянной человек во всем кружке.

– Зато искусный крикетист, успокоился лишь после двадцатой баллотировки. Капитан принял его. Юноша хорошего происхождения… О, прелестно, сэр, о, очень мило!

Игра мне надоедала. Я пришел только за тем, чтобы любоваться подвигами Раффлса. Теперь я нетерпеливо ждал его возвращения и наконец увидел, что он манит меня к себе у барьера с правой стороны.

– Позволь представить тебя старику Амерстезу, – прошептал он, когда я подошел к нему. – В будущем месяце предстоит крикетная неделя, когда молодой Кроули достигнет совершеннолетия, а оба мы приглашены к нему на игру.

– Оба, – откликнулся я, – да я ведь не крикетист!

– Молчи, – сказал Раффлс, – предоставь это мне, я врал ему, что только мог, – торжественно присовокупил он, когда мы подошли к трибуне. – Надеюсь, ты меня не выдашь.

Тут у него в глазах промелькнул огонек, который я хорошо знал при других обстоятельствах, но был совершенно не подготовлен к нему в этой спокойной безмятежной обстановке. Полный совершенно определенных предчувствий и подозрений, я двинулся, заманиваемый этим диким огоньком, пробираясь среди целого цветника из шляпок и наколок, раскинувшегося перед дамским павильоном.

Лорд Амерстез был изящным господином с небольшими усами и двойным подбородком. Он принял меня с величайшей вежливостью, через которую, однако, не трудно было заметить несколько менее лестное мнение обо мне. Я был принят в качестве неизбежно прихвостня к бесценному Раффлсу, и я чувствовал себя сильно обиженным, отвешивая глубокий поклон лорду.

– Я осмелился, – сказал лорд Амерстез, – пригласить к себе одного из «джентльменов» Англии для участия в нашем деревенском крикете в будущем месяце. Он настолько любезен, что высказал полную готовность к этому, но ваша небольшая рыболовная экскурсия, мистер, мистер… – лорд Амерстез силился припомнить мое имя.

Я, разумеется, впервые слышал об этой рыболовной экскурсии, но поспешил заявить, что она легко может и, конечно, должна быть отложена. Раффлс метнул мне одобрительный взгляд через опущенные ресницы, лорд Амерстез поклонился и продолжал:

– Вы очень добры, безусловно, – сказал он, – но, я полагаю, вы также крикетист?

– Еще со школьной скамьи, – сказал Раффлс со злодейской поспешностью.

– Не настоящий крикетист, – пролепетал я со своей стороны.

– В категории одиннадцати? – спросил лорд Амерстез.

– К сожалению, нет, – отозвался я.

– Но тотчас вслед за этой категорией, – заявил, к моему ужасу, Раффлс.

– Ну-ну, ведь не можем же все мы играть джентльменами, – протянул лорд Амерстез, – мой сын Кроули тоже только что пробрался в категорию одиннадцати к Гарроу. Между тем, он будет играть, да я и сам буду, в случае крайности, следовательно, вы окажетесь не единственным слабым игроком, если только вы такой, а мне будет весьма приятно, если вы явитесь и посодействуете нам. Мы будем сражаться перед завтраком и после обеда, если угодно.