Я обычно заплетала их в две аккуратных косы, хотя ради особых случаев собирала в высокую прическу при помощи длинных шпилек. В такие моменты я зарабатывала головную боль, особенно если прическу делала Ама – ни одного волоска она не выпускала на свободу.
Отступив назад, няня осмотрела свое творение и воткнула в мои волосы пару золотых шпилек с нефритовыми бабочками. Они тоже принадлежали моей маме. После этого Ама застегнула не менее пяти ожерелий вокруг моей шеи: два золотых, одно гранатовое, одно из мелких пресноводных жемчужин и последнее – с тяжелым нефритовым диском. Я ощущала неудобство такого груза, но и ему было далеко до украшений, которые носили богачи. У женщин зачастую не было иной защиты, кроме драгоценностей, поэтому даже беднейшие из нас щеголяли золотыми цепочками, сережками и колечками – своей страховкой. Что же касается богачей – пожалуй, я вскоре увижу, как наряжена мадам Лим.
Особняк Лим располагался за окраиной города, вдали от соседних улиц Йонкер и Хеерен, где богатые китайские торговцы обжили старинные датские лавочки. Я слышала, что у Лим также была такая собственность, но они перенесли свою главную резиденцию в Клебанг – местечко, где толстосумы возводили новые усадьбы. Не так далеко от нашего дома, хотя говорили, что там все не похоже на виллы и бунгало европейского квартала. Те были громадинами, разумеется, со множеством слуг, конюшнями и обширными зелеными газонами. Особняк Лим строили в китайском стиле и, по слухам, он сам по себе был довольно внушительным.
Ама вызвала рикшу, хоть я и считала это расточительством, ведь мы могли бы дойти туда пешком. Она все же возразила, что расстояние довольно большое и не стоит появляться в гостях покрытой потом и пылью.
Полуденная жара начала спадать, когда мы отправились в путь. От дороги поднимались волны зноя и облачка белой пыли. Наш рикша бежал уверенной рысцой, по его спине стекали струйки пота. Я сочувствовала этим кули[5], вынужденным заниматься подобной деятельностью. Тяжкий способ заработка, но все-таки лучше, чем трудиться на оловянных шахтах, где, как говорили, умирала почти половина рабочих.
Рикши были очень худыми, с впалыми грудными клетками, грубой кожей и босыми ногами, столь мозолистыми, что они больше напоминали копыта. Все же пристальное внимание этих странных людей меня смущало. Конечно, предполагалось, что я выйду на улицу только с компаньонкой и к тому же буду прикрывать лицо зонтиком из промасленной бумаги.
До нового витка размышлений мы успели прибыть к особняку Лим. Пока Ама строго наставляла рикшу ждать нас снаружи, я глазела на тяжелые двери из железного дерева. Они бесшумно распахнулись, явив такого же тихого слугу.
Мы прошли через внутренний дворик, обставленный большими фарфоровыми горшками с бугенвиллеями. Горшки сами по себе стоили небольшого состояния, их привезли из Китая, уложив в листья чая во избежание повреждений. Сине-белая глазурь – прозрачной чистоты, такую я видела на нескольких крохотных предметах, которыми еще владел отец. Если такую ценную керамику выставили под солнце и дождь, то… я была потрясена. Возможно, в этом и была вся суть.
Мы ожидали в большом фойе, пока слуга пошел вперед, чтобы объявить о нашем прибытии. Пол пестрел черно-белыми клетками, у подметенной тиковой лестницы были резные перила. И повсюду кругом – часы.
И какие! Стены покрывали дюжины часов во всех мыслимых стилях. Громадные экземпляры стояли на полу, те, что поменьше, гнездились на приставных столиках. Там были часы с кукушкой, фарфоровые часы, изящные часы из позолоченной бронзы и часики размером не более чем перепелиное яйцо. Их застекленные циферблаты сверкали, а медные орнаменты подмигивали. Шум их работы все возрастал. Похоже, время едва ли могло идти без подсчета в этом доме.
Пока я восхищалась видом, слуга опять появился, и нас провели через новую галерею комнат. Дом, как и многие китайские особняки, выстроили как сочетание двориков и соединяющихся коридоров. Мы прошли мимо каменных садов, оформленных в виде миниатюрных ландшафтов, и залов, набитых антикварной мебелью, и наконец я услышала громкий щебет женщин и резкое клацанье косточек маджонга. Передо мной стояли пять столов, за ними находились разряженные дамы, одежды которых намного превосходили мои по пышности. Но внимание привлекал центральный стол, рядом с которым слуга бормотал нечто женщине – ею могла быть только мадам Лим.
Взглянув на нее впервые, я испытала разочарование. Владения были настолько роскошными, что я ожидала, может, и наивно, не меньше чем Королеву небес. Вместо этого я нашла средних лет женщину с расплывшейся талией. Наряд на ней был великолепный, но строгий: черная как смоль баджу панджанг[6], символизирующая ее скорбь. Ее сын скончался девять месяцев назад, но оплакивать его мадам будет по меньшей мере год. Сидевшая рядом женщина почти ее затмила. На ней также были скорбные синий и белый цвета, однако ее стильная кебайя[7] имела приталенный фасон, а украшенные драгоценностями шпильки придавали ей стрекозиный блеск. Я сочла бы ее членом семьи, но она, впрочем, как и прочие дамы за столом, смотрела на мадам Лим, словно послушная ученица.
Позднее я узнала, что это была третья жена господина Лима.
– Я рада, что вы пришли, – промолвила мадам. Голос у нее оказался мягким, до странности юным и напоминавшим воркование голубки. Мне пришлось напрячься, чтобы расслышать ее среди окружающей болтовни.
– Благодарю вас, тетушка, – ответила я, используя уважительную форму обращения к старшей женщине. Я не могла решить, что сделать: склонить голову или поклониться. О, если бы я уделяла больше внимания таким тонкостям!
– Я знала твою маму до замужества, когда мы были детьми. Она не упоминала об этом? – Видя мое удивление, мадам Лим на миг обнажила зубы в улыбке. – Твоя мама и я находимся в дальнем родстве. – Об этом я также не имела представления. – Мне следовало пригласить тебя в гости раньше. Это большое упущение с моей стороны. – Игра в маджонг разгорелась с новой силой, заклацали костяшки. Мадам сделала знак слуге, тот подвинул к ней стул с мраморным верхом. – Иди сюда, Ли Лан. Слышала, ты не играешь, но, быть может, тебе понравится смотреть.
И я села рядом с ней, наблюдая за ее игральными костями, пока она делала ставки, и пробуя сладости, непрерывным потоком доставляемые из кухонь. У них были все мои любимые виды «куи» – блюда неня-перанакан, мягких паровых пирожных, приготовленных из клейкой рисовой муки и пальмового сахара либо тертого кокоса. А еще – нежные рулетики, называющиеся «любовными письмами», и ананасовые тарты из чудного сдобного теста. Миски поджаренных семян арбуза шли по кругу, как и сушеные кусочки манго и папайи. Прошло много времени с тех пор, как мы лакомились такими угощениями дома, и я не могла отказать себе в удовольствии, поедая сладости, как маленький ребенок. Уголком глаза я видела, как Ама качает головой, но здесь она была бессильна что-то мне запрещать. Немного позже няня ушла помочь на кухню, и без ее строгого пригляда я продолжила лакомиться.
Время от времени мадам Лим что-то мне бормотала. Однако ее голос был настолько тихим, что я едва понимала сказанное. Я улыбалась и кивала, оглядываясь по сторонам с откровенным любопытством. Редко мне выпадал шанс выйти в свет. Будь мама жива, я бы сидела рядом с ней, как сейчас, поглядывая поверх ее плеча на костяшки из слоновой кости и смакуя сплетни. Эти женщины приправляли свои разговоры тонкими намеками на важных лиц города и места. И небрежно упоминали казавшиеся мне невероятными суммы игровых долгов.
