Сбежал. Он попросту сбежал от собственной невесты. Он понимал, что она снова вспомнит про Авельрона, и снова попросится его навестить. А он, магистр Святого Надзора, не уверен в том, что это будет безопасно, не уверен в том, что именно сейчас Авельрону можно видеть Алайну, потому что – Мариус не мог этого объяснить, но был готов биться об заклад – что-то было не так с этим мужчиной. Что именно, он и сам не понимал, совершенно. Авельрон выглядел и вел себя как самый обычный человек, получивший ранения. Предыдущий магистр ему попросту размолол спину в крошево из мяса и костей, и, если б не магия Мариуса, Авельрон больше не смог бы ходить, никогда. Да и сейчас он еще не поднимался с кровати, лежал перебинтованный на животе, и старательная сиделка, приведенная из лекарского корпуса, кормила его жиденьким супом через соломинку. А у Мариуса, когда находился рядом, душа была не на месте, а на висках проступал ледяной пот. Странное, иррациональное ощущение опасности, которой Авельрон просто лучился. А еще иллюзия чужого присутствия, и даже меж лопаток кожу покалывало так, словно кто-то нагло пялился в спину.

То же Мариус очень явно ощутил и тогда, в гостевой спальне. Это было глупо, вот так, предаваться любви в совершенно чужом доме. Надо было как-нибудь успокоить Алайну, но… он просто не мог устоять перед чарами своей птички. С самого начала не мог, как только смог ее поймать в охапку. До этого только смотрел издалека, пытался поговорить. Удивлялся тому, как девушка старательно помогает по дому – без той ненависти, которую могла бы испытывать к жилищу хозяина, а скорее с жалостью, словно дом уже принадлежал ей, а она его забросила. Однажды он смотрел, как она забралась по выщербленной кладке на второй этаж и отряхивала паутину с окна. И именно тогда, кажется, Мариус Эльдор, яро ненавидящей всех двуликих, а заодно и крагхов с их роем, впервые – и совершенно искренне – восхитился этой девушкой. Она была выше его, выше ненависти, выше предрассудков. Не он поднял ее с колен, несчастную двуликую рабыню, а она снизошла к нему с небес, прекрасная синекрылая птица, и потянула за собой, к свету.

…Но в спальне определенно кто-то был. И Мариус отчетливо увидел, как в зеркале проплыл темный мужской силуэт. Но, поскольку в комнате было довольно светло – и только они с Алайной, Мариус ударил в зеркало.

Возможно, все это следовало списать на переутомление. Или на последствия ночных «бесед» с учителем, когда боль выгрызала внутренности, не давая ни малейшего шанса. И, будь Мариус Эльдор кем-нибудь другим, возможно, именно так и поступил бы: сослался на перенесенные мучения, на потрясение, и отпустил бы Авельрона. Но Мариус оставался собой. Отпускать Авельрона на свободу не следовало ровно до тех пор, пока ему, Мариусу, не перестанет мерещиться не-пойми-что. И здесь дело не в усталости и не в расшатанных нервах. Здесь было что-то другое, а что – непонятно. От этого «непонятно» в душе поднималась глухая, мутная злость, но Мариус уже привык с этим бороться. Не впервой. Бывало и хуже.

Этим утром солнечный свет щедро заливал кабинет Магистра, что в резиденции Надзора. И этим же утром Мариус Эльдор, по сути, в первый раз пришел туда, где сотни лет до него провел его предшественник. Он несколько мгновений помялся перед дверью, ловя себя на мысли, что думает о Магистре как о живом, но затем решительно сунул ключ в замочную скважину и повернул. Замок сработал бесшумно, и дверь подалась вперед, как будто кто-то мягко потянул ее с той стороны. Мариус потер переносицу, отбрасывая наваждение, толкнул дверь ладонью и, не давая себе ни малейшего шанса на побег, шагнул через порог.

Ничего не изменилось в кабинете Магистра. Разве что тяжелые шторы были раздвинуты, и ясное утреннее солнце заливало комнату тысячами розоватых пятнышек, играя на коврах, на сотнях разноцветных колб, на раззолоченных буквах, что на старинных переплетах книг.

Мариус огляделся, прошел вглубь кабинета и плотно прикрыл дверь.

Все эти ковры в багровых тонах – выбросить. Пусть лучше голая каменная кладка, чем ощущение кровавых пятен по стенам. И шторы заменить. На зеленые.

Вздохнув, он походя поворошил кипу свитков на столе, в воздух поднялось легкое облако пыли. Потом просто сгреб их в сторону, и внезапно обнаружил лежащую на столе тонкую книгу в переплете из коричневой кожи. Мариус открыл ее – на первой же странице старательно было выведено: «Я, Максимус, записываю происшедшее со мной». Тоска. Мариус закрыл книгу – листы по срезу были вымазаны давно засохшей кровью. И он вспомнил Фредерика, веселого парня, который погиб оттого, что нашел этот дневник. Мариус был глубоко признателен Фредерику за эту жертву: именно она заставила приора Надзора впервые задуматься. Да и вообще, начать немного думать…

Мариус вздохнул. Воспоминания роились, заставляя сердце сбиваться с привычного ритма. В этом же кабинете он впервые встретил Авельрона, жалкого раба в ошейнике и на цепи. И тогда же Авельрон сознательно соврал хозяину, «не признав» в Мариусе одного из тех еретиков, что посягнули на Око Порядка.

… А еще раньше Мариус был совершенно уверен в том, что его учитель, Магистр, абсолютно непогрешим.

Из воспоминаний его вырвал осторожный стук в дверь. Мариус положил обратно злополучный дневник, про себя еще раз отметил, что было бы недурственно здесь прибраться и все же заменить шторы и ковры.

– Входите.

Голос прозвучал очень уверенно – так, как и должен звучать голос Магистра.

В дверь просунул голову совсем еще молоденький страж, остроносый, черноглазый, чем-то похожий на бойкую сороку.

– Магистр Эльдор… Прошу прощения, но мы все еще ждем дальнейших распоряжений, что делать с крагхами.

– Крагхов больше нет, ты хоть одного видел? – напомнил Мариус, глядя исподлобья.

Он очень хорошо понимал сомнения стражей Надзора, ведь речь сейчас шла о том жалком десятке крагхов, которых Магистр держал в подземельях и использовал в качестве учебного материала для своих. И вот этих было отпускать не менее страшно, чем Авельрона. Они сидели в подземельях, голодные, больные. Они видели, как их товарищей вскрывали заживо. Они знали, что то же ждет и их. А потом внезапно все они лишились крыльев и стали просто людьми. Но это вовсе не значило, что они перестали ненавидеть палачей.

«Оставить их здесь, чтоб изучать магический потенциал крагхов? – мысли закрутились в привычном темпе, – предложить вступить в Надзор? Ха, Мариус, более бредовой идеи у тебя давненько не возникало. Разве что когда собрался жениться на двуликой…»

– Идем, я хочу с ними поговорить, – сказал он вслух, – надеюсь, им не было причинено вреда?

– Да как же, Магистр, – паренек удивленно заморгал, – они ж… люди теперь?

– Все верно, – кивнул, – идем. Они по-прежнему в подземельях?

– Разумеется, Магистр, – бойко, по-военному отчеканил страж, – по-прежнему в клетках. Мы не стали их отпускать без вашего на то приказа.

Позже они молча шли сперва по коридорам Надзора, где было весьма несложно заблудиться. Мариус, правда, бывал во дворце крагхов, и после тех лабиринтов эти казались очень правильными и совершенно незатейливыми. Время от времени им навстречу попадались стражи, совсем юные и не очень, а некоторые и постарше самого Мариуса, и все они низко и молча кланялись, а у Мариуса в груди все переворачивалось, как будто воспротивившись тому, что его сделали магистром. Снова против воли. Как и тогда, когда был мальчиком – распороли трахею, сделали надрез под ребрами, сунули в разрезы трубки, полные мерцающей зеленоватой жидкости… Он скрипнул зубами. Будь ты проклят. Мучиться тебе вечно в потоках магии…

Когда начали спускаться по лестнице, Мариса чуть отпустило, он даже вздохнул свободнее. Воздух здесь был холодный и влажный, тишина почти ощутимо давила на уши. Мариус быстро шел вперед, оставив мальчику за спиной. О, он ведь очень хорошо знал дорогу в подземелья! Сам ведь проводил там часы, в то время как воображение рисовало сладостные картины убийств тех двуликих, что лишили семьи. А выходит, магистр лишил.