Через день в одном из самых больших концертных залов Парижа "Пале де Шайо" состоялся мой сольный концерт. Когда я вышел на сцену и посмотрел в зал, то у меня захватило дух от такого количества людей. Дамы, как я успел разглядеть, были в вечерних платьях и в небрежно накинутых на плечи манто из каракуля или норки, кроме того, на них сверкали драгоценные украшения. Мужчины же были в смокингах, крахмальных рубашках с бабочкой.

Сразу же, при первом моем появлении на сцене, публика очень тепло приветствовала меня,- видимо, резонанс после спетых мною трех спектаклей сделал свое дело.

В первом отделении концерта я пел романсы русских композиторов: Глинки, Чайковского, Бородина, Рахманинова, Шапорина. Второе отделение состояло из произведений Шуберта, Шумана, Верди, Гуно.

Прием был великолепный, и мне пришлось спеть еще одно, третье отделение, на "бис" семь романсов. Прекрасно аккомпанировал мне Александр Павлович Ерохин.

И вообще все было прекрасно: зал, публика, настроение.

Нечего и говорить, что в перерыве между спектаклями и репетициями я использовал каждую свободную минуту, чтобы побродить по Парижу.

Гюго, Бальзак, Мопассан, Ромен Роллан, Золя и многие другие замечательные писатели познакомили нас с Францией, с Парижем и его достопримечательностями. Много видели мы и кинокартин об этой стране, но все это несравнимо с тем впечатлением, которое получаешь, когда сам находишься в Париже и убеждаешься, насколько он красив и какое могущественное воздействие на душу оказывает вдохновенное творчество.

Выходя из "Гранд-Опера", я попадал на площадь Оперы и шел по одной из вытекающих из нее улиц - Бульвару капуцинов, Итальянскому бульвару или Бульвару Мадлен, который ведет к церкви св. Мадлен, напоминающей греческий храм, опоясанный колоннадой.

Направо от "Гранд-Опера" идет небольшая улица Мира, которую венчает Вандомская колонна - она особенно красиво смотрится вечером, освещенная огнями. Прямо от "Гранд-Опера" берет начало улица Оперы, в ее конце расположен знаменитый театр "Комеди Франсез".

Но больше всего мне нравились неповторимые ансамбли Парижа, которыми можно любоваться месяцами, например, знаменитый Лувр, триумфальная арка Дю Карусель, сад Тюильри. Сад этот очень красивый: подстриженные кустарники, необыкновенно подобранные сочетания цветов, аллеи со скамейками для отдыха.

Однажды я вошел в центр площади Дю Карусель и хотел сфотографировать на память особенно понравившиеся мне виды. Вдруг ко мне подошел какой-то француз и стал что-то объяснять. Я тогда только начал изучать французский язык, поэтому плохо его понимал, но он повел меня на определенное место и показал, что в пролете Триумфальной арки виден египетский обелиск, который стоит на площади Согласия. Дальше открываются Елисейские поля и в конце триумфальная арка Звезды. Вся эта панорама была незабываема.

Наиболее сильное впечатление производит арка Звезды, когда смотришь на нее с улицы де Голля: именно тогда она кажется особенно огромной. Я поднимался вверх на балюстраду, которая сделана специально для обозрения Парижа, и любовался двенадцатью лучами улиц, которые расходились от меня в разные стороны. Красиво бывает в этом месте и по вечерам, когда поток машин создает игру красных и светлых огней.

На Елисейские поля - самый торжественный проспект Парижа - я любил смотреть с площади Согласия. Он открывался, обрамленный кустарниками и каштанами, сверкающий витринами богатых магазинов.

Нравилось мне и бродить по берегу Сены, и смотреть через мост Александра III, незабываемый благодаря своим колоннам и позолоченным фигурам, как на фоне Поля инвалидов, украшенного цветами, вырастал дворец Инвалидов.

Замечательное произведение архитектуры - знаменитый Нотр-Дам, воспетый многими поэтами и писателями. Он находится на острове, который образует Сена. Я не буду о нем много рассказывать, он хорошо известен и по фильмам, и по открыткам, но мне особенно нравился вид на Нотр-Дам со стороны набережной Монтенбло. Окруженный каштанами, он тянется вдоль реки, крутых гранитных стен набережной, обвитых не то плющом, не то виноградником.

Запомнился мне и Пантеон. Если смотреть на него сквозь улицу Суфло с ее фонтанами и нарядными зданиями, то создается особый, праздничный эффект.

Ну, конечно, впечатляет и Эйфелева башня - символ города. Ее видно издалека со всех точек Парижа. Но вблизи ее громадная конструкция поражает и невольно вызывает удивление, как в те времена Эйфель мог построить такое сооружение.

Очень красива и набережная Сены. Вдоль реки проложены дорожки для прогулок пешеходов, создано много уголков, где можно просто посидеть у воды, посмотреть, как рыбаки ловят рыбу. А бесчисленные мосты над Сеной служат прибежищем для бездомных людей.

Улицы, бульвары, площади, сады, маленькие улочки, скверы - в Париже их бесчисленное множество. Хотелось везде побывать и все увидеть! И какое же радостное чувство я испытал, когда прочел название одной из улиц Севастопольский бульвар.

Несмотря на то, что я был очень занят на репетициях и спектаклях и не имел возможности долго бродить по Парижу, я все-таки посетил музей Родена. В нем, к сожалению, осталось мало произведений великого скульптора. Большинство из них вывезено за рубеж, за океан, и все же то, что осталось, запоминается на всю жизнь. Например, мое воображение захватили композиции "У врат ада" и "Рука дьявола" (на протянутой руке двое обнявшихся влюбленных; они прикрыты другой рукой, и создается впечатление, что они - в ловушке). Очень красива скульптура "Поцелуй", выразительны бюсты Бальзака.

Был я и в Лувре, но, можно сказать, в этот раз "бегом". Лувр нужно осматривать месяцами.

За время гастролей в Париже я много общался с артистами театра: солистами, хористами, инструменталистами и рабочими сцены. Мы по-дружески разговаривали (тогда еще с помощью переводчика) и даже сфотографировались на память. В конце гастролей меня пригласили в Дом актера (если можно его так назвать, так как он занимает две-три комнаты, человек на сорок-пятьдесят), который находится неподалеку от "Гранд-Опера". Туда же пришли шикарно одетые солистки оперы и многие артисты. Дамы сняли свои норковые и каракулевые манто, бросили их на ворсистый ковер, который покрывал пол, сели на него и пригласили последовать их примеру и меня.

Нам подали закуски и шампанское, и мы стали пить за здоровье французских артистов и за здоровье артистов Большого театра. В промежутках между тостами велась непринужденная беседа, все шутили, веселились.

Наконец настал и тот торжественный момент, ради которого мы все собрались. Президент ассоциации французских артистов Эдмонд Шастене вручил мне адрес от Общества артистов Национального оперного театра и удостоверение почетного члена "Гранд-Опера" за выдающееся исполнение ролей Бориса Годунова и Мефистофеля в опере "Фауст". При этом Шастене сказал, что все будут рады, если я приеду в их страну, и что бы я ни захотел спеть, они всегда будут к моим услугам. После этих слов я с надеждой подумал, что мне еще придется петь в "Гранд-Опера", и не ошибся.

Через год я был снова приглашен во Францию, чтобы выступить в "Борисе" и "Фаусте". Кроме того, планировались гастроли в других городах. Я, конечно, ехал с большой радостью и приятным волнением. Мои выступления в "Борисе" и "Фаусте" публика принимала так же горячо, как и в первый раз, хотя рецензий было уже гораздо меньше. Я немного удивился этому, но мне объяснили, что критики просто не хотят повторяться.

В Париже я познакомился с генеральным секретарем "Гранд-Опера" Фабром Лебре, который является также генеральным секретарем кинофестиваля в Каннах. С ним у меня связан один смешной эпизод, который запомнился и мне и ему надолго.

Как-то после спектакля Лебре подошел ко мне, поздравил с успехом и предложил провести день вместе. Я с удовольствием согласился и спросил, что мы будем делать. "Там посмотрим,- ответил он.- Я заеду за вами завтра на машине".