Моими друзьями и учителями в Большом театре стали и многие артисты оркестра, среди которых были замечательные музыканты. Например, концертмейстер оркестра Жук. Он пользовался огромным авторитетом, и получить от него одобрение своей игры и пения считалось большой честью. Он часто делал мне замечания, высказывал различные пожелания, но относился весьма тепло.
Первоклассным мастером был контрабасист профессор Иосиф Францевич Гертович. Как-то он предложил мне спеть арию Моцарта, в которой солируют бас-певец и контрабас в сопровождении оркестра. Я выступил в этом концерте, и публика приняла нас очень тепло. Позже я записал эту арию на пластинку, но партию контрабаса играл тогда молодой артист Валерий Куренин, так как Гертович у нас уже не работал.
Замечательные виолончелисты Леонид Адамов, Владимир Матковский, Исаак Буравский, Лев Вайнрод, Федор Лузанов также часто аккомпанировали мне в концертах. Моим другом был трубач Тимофей Докшицер.
Не только дружеский, но и творческий контакт связывал меня с Юлием Реентовичем. Я часто выступал с ансамблем скрипачей, которым он руководил. Мы исполняли романсы Глинки, Чайковского, а кроме того, записали на пластинку произведения зарубежных классиков. Там были "Колыбельная" Моцарта, "Сурок" и "Застольная" Бетховена, "Шарманщик", "Серенада" и "Нетерпение" Шуберта, "Аве Мария" Баха - Гуно, "Агнус Деи" Бизе, "Ты, как цветок, прекрасна" Листа и многие другие романсы. Сейчас этой пластинки уже не достанешь.
Моими помощниками на спектаклях были и замечательные мастера своего дела - суфлеры Большого театра. Представители старшего поколения А.Лангфиш и А.Альтшулер работали еще в дореволюционных театрах. Они помнили Шаляпина и Собинова, Нежданову и Григория Пирогова и рассказывали об этих артистах много интересного, потому что из своей суфлерской будки видели их совсем рядом.
Добрым словом мне хочется вспомнить и суфлеров более позднего времени - М. Смирнова и Н. Дугина.
Яркие, интересные впечатления я вынес и из общения с нашими композиторами, с которыми мне пришлось работать в Большом театре и на концертной эстраде.
Одним из них был Юрий Александрович Шапорин, очень симпатичный и обаятельный человек, интересный и внешне - высокий, просто-таки гренадер. Первое мое знакомство с Юрием Александровичем произошло в филармонии. Ставилась его оратория "Сказание о битве за русскую землю". Партия баса Старого воина - была написана в ней, как и в кантате "На поле Куликовом", из расчета на возможности голоса Александра Степановича Пирогова, что, конечно, создавало много трудностей для других исполнителей. Ведь Пирогов обладал мощным голосом очень широкого диапазона и большим дыханием. Однако, когда мне предложили также выучить эту партию, я с удовольствием взялся за работу, потому что музыка Шапорина мне очень нравилась. Хотя его музыку и упрекали в излишней связи с традициями классиков, но мне кажется, что это не является ее недостатком. Музыка Шапорина, очень мелодичная, эпическая, никого не оставляла равнодушным.
Работая над партией Старого воина, я часто пользовался советами Юрия Александровича, который помогал мне войти в образ моего героя.
Во время войны этой ораторией дирижировал чудесный музыкант и обаятельнейший человек Александр Васильевич Гаук. Через несколько лет на сцене Большого зала консерватории Евгений Федорович Светланов предложил свою трактовку произведения, которая была ближе его большому таланту. Со Светлановым мы записали ораторию на пластинку.
С Евгением Федоровичем я работал и над кантатой Шапорина "На поле Куликовом". Басовая партия в этой кантате даже труднее, чем в "Сказании...", но я учил ее с большим удовольствием, и она принесла мне много радости.
Еще больше я сблизился с Юрием Александровичем Шапориным в те годы, когда в Большом театре ставилась его опера "Декабристы". Я с удовольствием пел в ней партию Бестужева, а затем мы записали эту оперу на пластинку. Почти ежедневные встречи с композитором, его огромное обаяние, его рассказы о замечательных поэтах, писателях, пианистах, с которыми он дружил, были очень интересны и давали нам много пищи для размышлений.
Творческие контакты связывали меня и с другим замечательным музыкантом и педагогом - Дмитрием Борисовичем Кабалевским. Это был человек высокого роста, чрезвычайно худой, похожий, пожалуй, на Паганеля из романа "Дети капитана Гранта", веселый и очень привлекательный, наделенный чувством юмора. Помню, пришел он как-то на репетицию и заявляет: "Вы знаете, что со мной произошло? Ехал я на машине с дачи и вдруг чихнул. А был гололед. Не успел опомниться, как смотрю - уже лежу в кювете".
Впервые я встретился с Дмитрием Борисовичем, когда он мне предложил исполнить только что написанные им сонеты на стихи Шекспира. У меня сохранились ноты, отпечатанные на стеклографе, на которых стоит надпись: "Дорогому Ивану Ивановичу Петрову с искренним уважением и симпатией. Дмитрий Кабалевский. 7.IX.1954 года".
Я, конечно, с удовольствием исполнял эти сонеты, и многие из них остались в моем репертуаре. Когда я был в Париже, то президент граммофонной фирмы "Шан дю Монд" Жан Руар предложил мне записать новые произведения советских композиторов. Я назвал сонеты Кабалевского, и он ухватился за эту идею. Все семь сонетов были записаны. Позже Дмитрий Борисович дописал еще три сонета. Во время войны в Большом театре ставилась опера Дмитрия Борисовича "Никита Вершинин". Я был назначен на партию главного героя, но, видимо, она мне не очень удавалась. Я чувствовал, что композитор не удовлетворен, нервничает, и премьеру пел Алексей Филиппович Кривченя. К сожалению, хотя в этой опере много хорошей музыки, спектакль не произвел цельного впечатления и в репертуаре театра не удержался.
Несколько лет тому назад я вел на телевидении цикл передач "Камерная музыка русских советских композиторов", и очередь дошла до произведений Кабалевского. Я рассказывал о его фортепьянных и скрипичных пьесах, квартетах, вокальных сочинениях. Рассказывал очень тепло, потому что музыка их мне чрезвычайно нравилась. И буквально через день или два после передачи я получил от Дмитрия Борисовича письмо из больницы, где он в это время находился. Кабалевский писал: "Дорогой Иван Иванович! Я с такой радостью прослушал Вашу передачу. Сколько вы сказали теплых прекрасных слов, которые меня так обрадовали и согрели! Большое Вам спасибо".
Познакомился я и с величайшим композитором Дмитрием Дмитриевичем Шостаковичем. В жизни это был чрезвычайно застенчивый, даже робкий человек. Если ему приходилось высказать замечание, то он делал его с таким видом, как будто упрашивал исполнителя, когда по праву мог бы настаивать.
С Дмитрием Дмитриевичем я впервые встретился в очень интересной работе над ораторией "Песнь о лесах". Пели Ивановский и я, а дирижировал А. Юрлов. Это настолько интересное произведение, что даже фирма "Шан дю Монд" записала ораторию с нашим участием. Пластинка с большим успехом разошлась среди любителей классической музыки и во Франции, и в других странах. И когда я сравнительно недавно был в Париже, то видел вновь изданную "Песнь о лесах" в магазинах, она продается.
Кроме "Песни о лесах", я исполнял романсы на стихи Долматовского, написанные Шостаковичем: пел "День обид", "День встреч", "День радости". Эти разные по настроению романсы я включал в свои сольные, а иногда и в сборные концерты, и всегда они встречали теплый прием у публики.
Исполнял я также партию баса в Тринадцатой симфонии Шостаковича, написанной для хора, симфонического оркестра и баса, для которого создана очень трудная партия. Большая, широкая по тесситуре и сложная интонационно. Эта симфония также вызывала горячий отклик у нашей публики.
Доставила мне большую радость и работа над очень сложным и очень ярким творением, производившим всегда большое впечатление,- "Казнь Степана Разина". Эту ораторию я впервые исполнил в Большом зале консерватории, дирижировал Г. Рождественский. В концерте принимали участие наш хор и оркестр. Затем мы исполнили эту ораторию на гастролях в Монреале, и публика встретила ее овациями.
