Нельзя не сказать, что еще тогда нередко можно было слышать: сохранение старой задолженности – это тяжелая ошибка, так как она усложнила приватизацию. Вряд ли можно, однако, признать это утверждение верным, поскольку в приватизационных договорах обременение старыми долгами в разумных пределах было учтено, и это факт. Вполне вероятно, что во внутренних отношениях между Советом и вверенными ему предприятиями даже было целесообразно сохранить старую задолженность в их балансах, поскольку такая мера позволяла Совету как холдинговой структуре оказывать определенное давление на руководство отдельных предприятий, побуждая его к большей эффективности и производительности[18]. Как бы там ни было, в конечном счете, т. е. после приватизации, старые долги все-таки вернулись к государству в виде уменьшенной на соответствующую величину выручки от продажи приватизированного имущества. То есть приватизационная сделка была закрыта с большим дефицитом, который на долгое время стал тяжелой ношей для так называемого «фонда погашения унаследованного бремени».
Недооценено было не только влияние старых долгов. Также очевидно, что изначально существовали иллюзии и относительно чисто физического качества основных производственных фондов. Парк машинного оборудования на большинстве предприятий оказался в еще более запущенном состоянии, чем ожидалось. Особенно в тех отраслях и в производственных подразделениях, где в результате нефтяного кризиса 1970–1980-х гг. в рыночной экономике Запада произошел сильнейший рывок в деле модернизации, связанный с огромными инвестиционными вложениями в энергосберегающие технологии, которые сделали экономически ненужным устаревшее оборудование. К этому следует добавить многочисленные федеральные законодательные акты, которые были приняты в то время в связи со структурной перестройкой экономики и которые резко ограничивали возможности использования многих устаревших видов оборудования по экологическим причинам и в целях обеспечения техники безопасности на рабочих местах.
Вопрос о том, имел ли парк машинного оборудования сам по себе вообще какую-либо положительную имущественную ценность, действительно чрезвычайно важен. Сомнения по этому поводу вполне уместны, по крайней мере по прошествии времени. Ведь после приватизации на подавляющем числе предприятий основные фонды были радикально обновлены; почти не осталось таких предприятий, которые продолжали бы работать, используя старую технику времен ГДР. Очевидно, почти все инвесторы исходили из того, что нет никакого смысла попытаться вступить в конкурентную борьбу с устаревшими машинами и оборудованием, по крайней мере в рыночных условиях недалекого будущего. А они, эти условия, были таковы: производство высококачественных специализированных товаров при относительно высоком уровне издержек, прежде всего заработной платы. Именно в этом заключалось существенное отличие ситуации в Восточной Германии от экономических условий в Центральной и Восточной Европе. Там можно было вынужденно вести производство на старом оборудовании, выплачивая работникам заработную плату во много раз меньшую, чем заработная плата в Западной Европе. Напротив, в Восточной Германии с самого начала было понятно, что здесь размер заработной платы надолго не должен был слишком сильно уступать ее размеру на Западе страны, что практически исключало массовое использование устаревших технологий, по крайней мере на длительную перспективу.
Видимо, так эту проблему видели и предприниматели, и политики. Казалось, что динамика заработной платы после создания валютного союза подтверждает их точку зрения. Если в январе 1990 г. заработная плата в промышленности на Востоке составляла 31 % заработной платы на Западе, то к октябрю 1991 г. – несмотря на увеличивающуюся безработицу – уже 49 %. Впоследствии в научных кругах о причинах этого роста много писали, высказывая самые разные догадки. Действительно, это необычный (и возможно, уникальный в мире) феномен, когда коллапс промышленного производства сопровождается резким повышением уровня заработной платы.
До сих пор говорят, что такой рост произошел благодаря (западногерманским) профсоюзам[19]. И в историческом аспекте это будет справедливо. Они, как и все другие объединения, приступили на Востоке к созданию своих организаций, в руководство которых поначалу были делегированы главным образом опытные функционеры с Запада. Их первая и главная задача состояла в том, чтобы сохранить на промышленных предприятиях профсоюзное влияние, а для этого добиться в интересах наемных работников включения в тарифные договора положений о соответствующих тарифных ставках. С учетом конкретной ситуации этот путь казался самым правильным, чтобы укрепить на Востоке свои позиции, завоевать симпатии восточногерманских рабочих и служащих и в результате привлечь в свои ряды больше новых членов. Для этого к месту оказалось традиционное требование: равная оплата за равный труд, т. е. речь шла об основополагающей философии профсоюзов при заключении региональных тарифных договоров, которую они на протяжении четырех десятилетий реализовывали в Западной Германии – хотя и не всегда со стопроцентным успехом. Речь шла о том, чтобы по крайней мере внутри соответствующих отраслей не допустить на длительное время существующего между Западом и Востоком замораживания разрыва в уровнях заработной платы. Разумеется, имея при этом в виду, что для значительной части членов профсоюзов в Западной Германии была неприемлема перспектива, когда им пришлось бы конкурировать с коллегами из региона внутри Германии с низким уровнем заработной платы. А их интересы имели в крупных профсоюзных объединениях, прежде всего в профсоюзе металлистов, очень большой вес.
Для проведения тарифных переговоров профсоюз должен иметь партнера по переговорам, а таковым на восточногерманских промышленных предприятиях, по сути, мог быть только Попечительский приватизационный совет. А кто кроме него? Хотя это обстоятельство имело прямо-таки причудливые последствия. Поскольку как холдинговое общество на государственном содержании Совет был почти никак не мотивирован, чтобы вести переговоры жестко. Ведь после приватизации предприятия новый собственник в любом случае заявил бы новую переговорную позицию, а до тех пор можно было относительно легко перекладывать результаты собственных огрехов на налогоплательщиков. Так что случилось то, что должно было случиться. Профсоюзы смогли добиться существенного повышения заработной платы, что они сумели подать своим членам или заинтересованным лицам как значимый успех, по крайней мере на какое-то время. Поскольку в перспективе было совершенно неясно, каковы будут уровень заработной платы и ее структура после приватизации и будет ли новый владелец предприятия вообще следовать положениям подписанного ранее тарифного договора.
Такова история вопроса, в отношении которой существует далеко идущее единство мнений. Авторитетные ученыеэкономисты, в первую очередь Ханс-Вернер Зинн, ставший впоследствии президентом мюнхенского Института экономических исследований, сделали из этого следующий вывод: за счет повышения заработной платы профсоюзы в начале 1990-х годов в решающей степени способствовали снижению стоимости основных фондов в промышленности Восточной Германии[20]. Они осложнили, как считают, ее реструктуризацию и перекрыли восточногерманской экономике путь, на котором можно было бы обеспечить более высокий уровень занятости, меньшие затраты капитала в пересчете на одно рабочее место и более низкую заработную плату. Короче: они лишили восточногерманскую экономику возможности двигаться вперед хотя бы на немного быстрее, чем в странах Центральной и Восточной Европы.
В основе такой оценки – теоретические выводы, которые являются общепринятыми в экономической науке. То есть в этом смысле она вполне обоснованна[21]. Вместе с тем возникает вопрос, в какой степени она на самом деле помогает лучше понять реальную ситуацию начала 1990-х годов, по крайней мере ту ситуацию, которая существовала на протяжении очень короткого временного отрезка. Да, не вызывает сомнений, что более высокий уровень заработной платы на предприятиях в ведении Попечительского приватизационного совета увеличил издержки и тем самым потребность в государственных дотациях. Тем не менее главный вопрос заключается в том, в какой мере все это на самом деле оказало долгосрочное воздействие на перспективы приватизации и планы инвесторов.
