Так я впервые столкнулся с абсурдными требованиями работников архивов. По идее, свидетельство о смерти призвано доказать: человек, о котором я хочу узнать, уже умер и не будет против того, что я интересуюсь его судьбой. Абсурд состоял в том, что год рождения Паулины – 1904-й. То есть на момент запроса ей должно было быть ни много ни мало 111 лет. Работники архива прекрасно это понимали, но требовали от меня доказательств ее смерти. Свидетельства у меня не было. Пришлось взять паузу.

В УМВД Саратова информации не оказалось, запрос отправили в УФСБ по Саратовской области «по месту возможного хранения документов». Оставалось только ждать.

А через месяц я получил заказное письмо из УФСБ Санкт-Петербурга. Открыл – и не поверил своим глазам. Помимо официальной справки, где кратко говорилось о сути дела в отношении Вольдемара и о том, что я могу приехать и лично с ним ознакомиться, в конверте лежали копии нескольких листов материалов дела: анкеты и части одного из протоколов допросов. До этого момента я никогда не думал, что эти документы можно получить вот так, по почте. Я сел за стол прямо в почтовом отделении и все прочитал. В горле стоял комок, я вытирал влажные от слез глаза – ничего не мог с собой поделать, настолько сильно на меня подействовал вид настоящих документов того времени. Сейчас, когда с начала моего исследования прошло три года, я уже успел привыкнуть. Но первые ощущения от прикосновения к истории своей семьи помню до сих пор.

И понимаю, как мне тогда повезло: далеко не всегда дела содержат подробную биографическую информацию. А в анкете моего прадеда, помимо сведений о составе его семьи, были данные о других родственниках – сестре и трех братьях. Еще больше об этих людях говорилось в протоколе допроса, который как раз был посвящен биографии Вольдемара. На допросе прадед рассказывал о своих родителях, родителях жены, давал краткие биографические справки о каждом из братьев и сестре. Упоминал даже двоюродного брата Карла, который в начале XX века покинул родину и уехал в США – как сделали десятки тысяч немцев после того, как отношение к ним властей стало неуклонно меняться в худшую сторону.

В моих руках оказался настоящий клад. Никто из нашей семьи ничего не знал об этих людях. Я – первый.

Мне повезло, и не в последний раз. В Москве живет дочь самой младшей из дочерей Вольдемара, Изольды, – Ольга Александровна Аврамова, моя тетя Оля. Она рассказала мне о том, что в последние годы своей жизни Паулина жила у них в городе Гай Оренбургской области. Там же она умерла. И свидетельство о смерти Паулины хранилось у тети Оли. Она сделала для меня нотариальные копии – так появилось основание для ознакомления с делом Паулины в МВД Санкт-Петербурга. Я отправил копию туда и получил положительный ответ.

Вскоре написали и из УФСБ Саратова: действительно, дело Вольдемара от 1931 года на хранении имеется, я могу приехать в Саратов и ознакомиться с ним самостоятельно.

Итого – три приглашения из двух городов. Пришла пора ехать в архивы.

Поездка в Саратов оказалась напрасной. Я совершил наивную ошибку: позвонил в архив УФСБ Саратовской области, спросил, могу ли приехать такого-то числа посмотреть дело Вольдемара Вагнера, – и даже не узнал имени и должности того человека, который ответил «да». Разумеется, дело мне никто не подготовил. Поэтому на месте я смог только показать оригиналы документов, подтверждающих мое родство с Вольдемаром, чтобы в следующих запросах уже ничего не доказывать. Написав в приемной заявление с просьбой о том, чтобы мне изготовили копии дела и выслали их по почте, я немного погулял по городу и уехал в Москву.

К поездке в Петербург я подготовился основательнее. Написал предварительно письма в ИЦ ГУ МВД и УФСБ, указал, какого числа я хотел бы посетить архив. Дождался официальных ответов с подтверждением. Перед поездкой созвонился с архивами и все уточнил еще раз.

В Питере было пасмурно, и накрапывал тот самый питерский мелкий дождь. Осень, раннее серое утро. «Большой дом» на Литейном, 4, – а точнее, целый квартал, занятый силовыми ведомствами, – производит сильное впечатление. Мощная неприступная громадина, молчаливая. Всегда закрытые окна, множество дверей без вывесок – только звонки и глазки. Настоящая крепость. Теперь перед одной из этих закрытых дверей без таблички – со стороны улицы Шпалерной, недалеко от перекрестка с Литейным проспектом, – стоял я и думал о том, что без особой надобности оказываться в этом районе не хочется. Рядом открытия ждали еще несколько посетителей.

Наконец дверь отворилась, все вошли внутрь. Оказалось, что архив следственных дел интересовал только меня, остальные пришли по личным вопросам (получить справки, выправить документы). Меня пригласили. Комната для чтения была небольшая. Два стола напротив друг друга, внутренний телефон. Сотрудница проверила документы, запретила фотографировать и положила передо мной дело. На старой пожелтевшей картонной обложке от руки было написано: Вагнер Вольдемар Богданович. Я держал в руках дело своего прадеда (стр. 42–56).

Сказать, что я волновался, будет неточно. Сложно описать эту смесь чувств: боль минувшей трагедии вместе с радостью открытия. Как будто сейчас приоткроется дверь в прошлое, о котором до тебя никто не знал.

Дело было довольно объемным. Прадед провел под следствием во внутренней тюрьме на Литейном полгода. Его арестовали в марте 1935-го, а осудили в сентябре. Часто вызывали на допросы. Некоторые листы в деле оказались полностью закрыты бумажными конвертами, другие – прикрыты частично. Обычно так скрывают информацию о тех, кто вел следствие или давал показания против подозреваемого. Фамилии были открыты, но фотографировать не разрешалось – только делать пометки от руки.

В первый раз я просто прочитал все дело от начала и до конца. Не торопясь, не пропуская ни строчки, перелистывая старые желтые страницы одну за другой. Потом достал блокнот и стал делать пометки. Взгляд выхватывал упоминавшиеся в деле фамилии сотрудников НКВД и тех, кто проходил по делу. Меня предупредили о том, что при изготовлении копий эти фамилии закроют. Поэтому я тщательно, страницу за страницей, все переписал – и так перечитал все дело еще раз. А на третий раз выписал номера страниц, копии которых хотел бы получить: довольно много, около пятидесяти.

Я читал, и прадед представал передо мной совсем не таким человеком, каким я его себе представлял. Вольдемар был пастором одной из старейших лютеранских общин Ленинграда – общины церкви Св. Екатерины на Васильевском острове. Но я и не подозревал о его «высоком» круге общения. Оказалось, он был близок епископу Артуру Мальмгрену[7], и тот предлагал «если что» увезти его самого и семью в Лейпциг (куда епископ, кстати, потом и смог выехать, избежав репрессий). Как пастор Вольдемар участвовал в мероприятиях, где присутствовал консул Германии и другие известные люди.

Основным мотивом для ареста моего прадеда (конечно, формальным, так как в это время просто шла кампания по уничтожению Лютеранской церкви) стала именно его пасторская работа. Исполняя обязанности пастора и проявляя заботу о членах общины, он составил список из 24 человек, которым, по его мнению, была нужна финансовая помощь.

В список вошли инвалиды и старики, бывшие работники церкви, а также братья Вольдемара – Александр и Иван. Список через немецкого консула отправили организаторам программы помощи «Брудере хильфе» (Bruders Hilfe), созданной в 1920-х годах немцами – выходцами из России, которые при помощи лютеранского союза «Мартин Лютер бунд» (Martin-Luther-Bund) помогали своим собратьям из-за границы. Когда список достиг Германии, перечисленные в нем начали получать небольшую, но регулярную помощь в виде денежных переводов на адрес Торгсина. Но поскольку к власти в Германии пришел Гитлер, советские чекисты сделали вывод: если в стране правят фашисты, то и все организации там тоже фашистские. Это и стало поводом для ареста. Финансовая помощь из Германии явилась также основной причиной ареста Ивана, брата Вольдемара, и упоминается в деле их брата Александра.