– Обслуге камнемёта надо пристреляться, а между выстрелами корабль будет двигаться, – Адриен засомневался. – Вот если зарядить требюше, что мечет снаряды через стену, дюжиной булыжников, два-три из них могут попасть, поскольку полетят россыпью.

– Крепостной лук верней, – настаивала Альберта, – и чаще бьёт стрелой. Наш мастер Ламбер – заправский наводчик, в поросёнка за триста шагов стрелу всадит. А если корабль упадёт, к нему надо подкатить мангонно и разрушить настильной стрельбой. Станут разбегаться – так ударить верхом в копья! Сечь мечами!

– Если молва не врёт, Ваше Сиятельство, они могут ослеплять лучистым светом, утягивать людей незримыми арканами и…

– …и затемнять рассудок, говори уж прямо. Да, согласна. Но заметь, сьер Адриен, они это делают на близком расстоянии, меньше, чем в полёте камня из пращи. Поэтому вперёд надо послать лучников и арбалетчиков, не давать врагам собраться с духом и пустить в ход их нечистые уловки. Хотела бы я взглянуть, как эти магонцы будут молить о пощаде!.. Убить, подкравшись ночью сверху по-совиному, подло захватить безоружного монаха или женщину, напасть на свинопаса – на это они способны, а что запоют, встретив бойцов?!

Углубляясь в чащу, они продолжали разговор. Неясным оставалось то, где и как подстеречь летающих по небу. Ночью нетрудно поднять по тревоге лансхольмских всадников и служилых людей, а вот мастеру Ламберу во тьме сложно будет целиться.

По мнению Альберты, все приметы совпадали – жаркое лето, ночные явления, налёты с целью утащить или обезумить людей. Она вполне резонно полагала, что летучие разбойники где-то отсиживаются днём, что у них есть логовище на земле. Где-нибудь рядом с Лансхольмом?

– Егерям и вилланам надо объявить – кто увидит чужих людей или что-то незнакомое, укрытое в потаённом месте, пусть немедля сообщит в замок. Я богато награжу за весть. Мы окружим логово и подвезём на катках мангонно, а потом устроим незваным гостям достойную встречу. Кажется, днём и на твёрдой земле они не так сильны, как ночью в воздухе.

– Одного не пойму, – признался Адриен, – что их сюда привлекло, в ваши земли. Урожай не соспел, скот не откормлен – «плодов земли», как писал Агобар, взять можно мало. Серебро, золото, одежду они, согласно разным записям, не ищут. Чего же ради?

Альберта напрягла ум, стараясь представить себе страну Магонию. Голые скалы и мёртвые пустоши, среди которых к небу поднимаются столбы дымов, и слышен звон молотов в кузнях. Багровый щит солнца в пепельно-сером небе. Магонцы нарисовались ей тенями людей, говорящими на клекочущем, гортанном наречии. В глубоких кельях, в пещерах плетут их бесплотные руки колдовство. Вот раскаляется в горне железный глаз, что испускает лучи умоисступления. Вот из колеблющегося над огнём воздуха вьются арканы на людей. Они черпают радость в злодействе.

– Я читала о людях, породнившихся с древним миром. Тот мир жил до Христа и был проклят. Может, это народы Гога и Магога. Не от того ли и название – Магония? Они исторгнуты на бесплодный край земли, где всё их волшебное могущество не в силах вырастить ни колоса, ни корня. Вот они и похищают снедь у нас, а зло, которое они творят – от лютой зависти к нам, живущим с хлебом. Они прилетают, чтобы любоваться на причинённые нам несчастья. Как по Писанию – пёс всегда возвращается на свою блевотину.

– Ваше Сиятельство! Альберта, слезьте с ковра! Вы его когтями в паклю издерёте, или он со стены рухнет вместе с вами. Знаете, во сколько он обошёлся монсьеру Бертольфу? Пять марок и шесть эйриров деньгами, три красно-бурых удойных коровы и восемь телег навоза. Вот расскажу матушке, какая вы негодница и баловница, матушка вас выбранит!

Скатившись на пол («Ах, ах, вы убьётесь!»), Альберта в четыре руки одёрнула на себе сбившуюся одежду. Замковый господский швец ум сломал, гадая, как сшить для быстро подросшей Бертольфин камизу и блио. Нижняя часть блио в итоге стала похожа на конскую попону, чтоб закрыть брюшко и все ноги. Рукава оказались длинны, и Альберта постоянно их закатывала.

Матушки Альберта не боялась, кроме тех случаев, когда Эрменгарду донимали звуки в голове. «Это она вспомнила свой горький день, – шептала Готлинда, торопливо уводя испуганную девочку из матушкиного покоя. Чаще Эрменгарда сидела, раскачиваясь и напевая, ходила вдоль стен, касаясь их ладонями, или слушала у окна доносящиеся снизу голоса. В таком состоянии она никого не замечала. Но порой на неё находило – она принималась метаться, часто дыша и издавая бессвязные крики, между которыми вырывались слова – «Отпустите! Не троньте меня! Мне больно!» – и порывалась биться головой о стену, но служанки оттаскивали Эрменгарду к постели и укладывали, от чего она ещё громче кричала, пока не теряла силы.

– У неё в голове чужой голос, – объясняла Готлинда примолкшей Альберте, – голос и стук. Она страшится, что за ней придут те, кто испортил ей голову.

– А если они придут, кастелян их не впустит, – храбрилась Альберта. – У нас высокие, крепкие стены и лучники.

– Да, дитятко. Здесь мы в безопасности.

– Надо поймать их и повесить на дереве, – вслух рассуждала Бертольфин, донельзя обиженная тем, что мама даже слова ей не скажет. – А чьи они были вассалы? или просто разбойники?

– Ох, если б знать. Они ни следа не оставили, только копыто. Его нашли вместе с вашей матушкой.

Белое копыто, сохранявшееся в ларце у капеллана, Альберта потребовала показать позднее. Оказалось, никакое это не копыто, а усечённый конус высотой и шириной в полпяди, с вырезанными по кругу у основания знаками. Был крупный знак, похожий на раздавленного паука, и на плоской вершине копыта. Капеллан не мог прочесть знаки.

– Должно быть, Ваше Сиятельство, эта вещь сделана из рогов зверя по имени слон. Слон живёт в Африке, и во рту слона растут рога, а на носу – хвост.

Слон ужаснул Альберту, но копыто содержало некую загадку, и, возможно, помогло бы найти обидчиков матери. И так, и сяк она вертела копыто, царапала когтем и пыталась раскусить, но белая кость не поддавалась. Даже острый железный резец её не повреждал! Значит, не кость.

Альберта велела скопировать надпись и послать мудрым людям, сведущим во всех искусствах и науках, в разные города – и в Марбург, и в Маэн, и в Дьенн, а также в Эрль и Бремен. Но никто те знаки не растолковал.

На лысой вершине пологого холма громоздились глыбы камней. Средний, самый большой, вздымался от травы к небу на семнадцать локтей; боковые, кряжистые, стоящие кзади – локтей в десять высоты, и на них непостижимым образом наложена была каменная поперечина. Вилланы, сохранившие изустные предания о прошлом, говорили, что их пращуры, тогда вольные люди со своим князем-язычником, выжили из этих мест племя мелкорослых и черноволосых, вскапывавших землю корягой, и тот дикий чернявый народ поклонялся камням на холме, называя их наследством старых великанов. И посейчас верили, что пройдя в каменные врата с нужными словами, можно обрести второе зрение и знание того, что человеку не положено.

– Что, если пройти под поперечиной, читая «Отче наш» наоборот? – промолвила Альберта, спрыгивая с Резвого у подножия камней-столпов. – Грешно ли это будет?..

Из предосторожности, чтоб бес не внёс её слова на хартию грехов, она тут же перекрестилась правой верхней рукой, а правой нижней тронула навершие меча; нижняя левая ощупала рукоять охотничьего кинжала. Здесь, на возвышенном и открытом месте, она отчётливо ощущала, что их всего двое. Благо, у таких мест никто засад не устраивает.

«Будь я вожаком магонцев, – думала Альберта, вскинув голову и изучая верхушку главного столпа, – я бы дневала с отрядом здесь, выставив туда, на верх, дозорного, а по опушкам у холма – сторожевых. Отсюда и кораблям лёт свободный. В лесу, между стволов, не разлетаешься, мачты и вёсла поломаешь».

«Крылья теней, – размышляла она, обходя столп, – что это, вёсла или паруса?..»