И голос. Шершавый, неприятно острый, вовсе не девичий. Так говорил шут-карлик при дворе короля Готфрида, где Адриену довелось бывать.
– Почему ты решил просить покровительства моего отца?
– Ваше… Ваше Сиятельство, – Адриен скованно, принуждённо поклонился, – я оказался в распре с родом графа Мидельбергского. Поссорившись, я смертельно ранил одного из них. Платить вергельд мне было нечем, да родичи умершего и не хотели брать выкуп за кровь, искали моей жизни. Я бежал. Меня настигли в землях, подвассальных Вендельскому герцогу. Я принуждён был защищаться и… долг мой перед Мидельбергом возрос вчетверо. Герцог, ваш отец, оказал мне великую милость, взяв под свою защиту.
– Поистине, батюшка хочет собрать в Лансхольм всех изгоев и отверженных, – Бертольфин не встала, а как-то неуловимо проворно стекла с резного стула, быстро передвигая похожими на сучья ногами. – Здесь, да будет тебе известно, полным-полно невест, изрытых оспой, и горбатых женихов. Клара, младшая дочь графа дан Рюдль, в малолетстве упала в очаг и сожгла половину лица. Другая моя фрейлина, Юстина, дочь барона Лотьерского, познакомилась с зубами пса, и с тех пор носит повязку, открывающую лишь глаза. Но рядом со мной они – красавицы. Ведь я уродлива, не правда ли? Что скажешь, удалец? Говори честно!
– Ваше Сиятельство, я не льстив, и потому отвечу вам словами Иова Многострадального: «Неужели доброе мы будем принимать от Бога, а злого не будем принимать?»
Воцарилась тишина. Кастелян ожидал, что за молчанием последует вспышка негодования. Но Бертольфин, обойдя твёрдо стоявшего Адриена, свесила голову на грудь, и её губы скрыли оскал челюстей.
– Зачем ты не прочёл начало этого стиха – «Ты говоришь, как одна из безумных»?
– Затем, что его читать не следовало, Ваше Сиятельство.
– Ты учился в монастыре?
– Да, у святого Корнелия в Нордларе.
– Почему не принял постриг?
– Суетный мир позвал меня.
– Ты мог бы возглавлять посольства от государей к государям. Боюсь, сьер Адриен, ты станешь сожалеть, что оказался в Лансхольме. Ступай.
Менее чем за месяц Адриен услышал об Альберте всё, что надо было знать. Год или около того всплывали из глубин умолчания подробности, знать которые не обязательно, но любопытно. Один вопрос остался без ответа, и Адриен не спешил задать его, разумно опасаясь, что его слова дойдут до Бертольфин, но однажды понял, что произносить этот вопрос имеют право единственные уста в Лансхольме – уста с челюстями, подобными створкам дверей.
Дело было зимой. Альберта, закутавшись в медвежье покрывало, сидела на тюфяке у самого камина, и из меховых складок высовывались только тёмные сухие пальцы и часть вытянутого вперёд лица. Она походила на одну из каменных химер, что Адриен видел в марбургском соборе. На выпуклых чашках её глаз отблёскивало пламя очага, губы слегка шевелились, и порой Альберта издавала шипящие вздохи, тихо радуясь уюту и любимому ею теплу. Клара Полуликая, сидя рядом, вышивала, а Юстина Безликая грела в корце медовое питьё для госпожи. Адриен (он был без доспехов и оружия) читал хозяйке «Сад примеров для проповедника» Руперта Сализианца. Хотя это была обязанность Сильвиана, сегодня госпожа пожелала, чтоб её исполнял грамотный и для рыцаря довольно сведущий в Писании телохранитель.
Лились благочестивые строки. Изогнув губы и сложив челюсти как горсти, госпожа отпивала мёд с мятой. Она сместилась ближе к Адриену, заметив в книге лист миниатюр. Там были рядами изображены человеческие монстры – псоглавцы, люди с копытами, с лицом на животе, с головами медведей.
– Адриен, – негромко спросила она вдруг, – я человек или нет?
Вопрос был серьёзней, чем тот, заданный при первой встрече. Искусство красноречия и мастерство увёрток не могли тут помочь. Адриен обратил внимание, что игла в руке Клары дан Рюдль стала двигаться медленней, а Юстина дан Лотьер перестала помешивать питьё в чаше. Бертольфин задала свой вопрос в их присутствии – значит, они знали правильный ответ и были связаны с Альбертой узами единодушного согласия. Теперь и его приглашают в их союз, и как при всяком посвящении, его ждёт испытание.
– Ваше Сиятельство, человек есть всякий, принявший Святое крещение и верный Господу Богу, своему роду и своим клятвам, соблюдающий свою честь. Поэтому, госпожа, вы – человек. Я готов повторить это перед любым собранием равных.
Уцелевшая половина лица Клары улыбнулась. Адриену показалось, что красивые глаза Юстины блеснули ласковей, чем обычно, и без опаски. Альберта втянула голову в меха и слабо чирикнула; телохранитель знал, что это – смех.
– Я рада, сьер Адриен, что мне есть на кого положиться. Велите подбросить дров в очаг.
Готлинда не была сдобной молодухой, какими обычно представляют кормилиц. Годы её свежести миновали, она находилась в поре женской зрелости, манеры и черты её лица были полны достоинства, и она знала себе цену. Герцогу она поклонилась почтительно и плавно.
– Для меня это великая честь, Ваша Светлость.
– Но ты ещё не видела ребёнка.
– Я видела многих детей, государь, и выкормила их.
Герцог Бертольф, венценосный владетель Гратена, чей престол в Ламонте, выглядел усталым и был болезненно бледен; странно было видеть таким громогласного, высокорослого и храброго воителя. Он дал знак слуге, и вскоре фрейлина с выражением крайне истощённого терпения внесла спелёнатого младенца. Звуки, исходившие от свёртка, удивили и насторожили Готлинду.
– Покажи ей.
Это было вовсе не детское личико. Из обрамления свивальника к Готлинде дёрнулась морда, складчатые губы обнажили два частокола зубчиков, и выпростались две лопаточки, обросшие кошачьими усами. Скрип, верещание и цокот. Готлинда удержалась от того, чтоб сотворить крестное знамение, а на губах замерло: «Спаси и помилуй!..»
– Ну что, возьмёшься? – исподлобья, мрачно глядел герцог. – Две марки серебра в год ты получишь, женщина, три льняных рубахи, верхнее платье из шерсти, чулки и сапожки, а сверх того кров, дрова для очага и пищу. Когда окончишь службу, награжу тебя деньгами и скотом.
Готлинда безмолвствовала. Тварь в свивальнике тянулась к ней, шевеля губами и трепеща усатыми лопатками. Ворочаясь, она высвободила лапку… Господи, это рука! Трёхпалая, когтястая, как пыточные клещи. Сухая, словно рука святых мощей Моллинга Нетленного, но живая.
– Всё, кроме награды, ты получишь сразу, если откажешься – это будет плата за молчание. Но тогда берегись распускать язык, баба.
Голос твари, сперва громкий, ослаб до сипения. Из глубины рта показался… язык? плоский стручок. Голова свесилась набок.
– Его… её кормили, государь?
– Её тошнит. Она не может пить… или не умеет. Давали жвачку из хлеба – отрыгивает, – ответила фрейлина.
– К груди прикладывали? – уже спокойней спросила Готлинда. Она, пересилив испуг, поняла, что тварь голодна, до боли голодна. Видно было, как она… оно… это живое существо мучается.
– Никто не решился. Зубы… она кусается.
– «Ох уж мне эти знатные дамочки, – презрительно подумала Готлинда. – Ну, зубки. Наверняка ещё мягонькие. И такую малость не стерпеть!..»
– Дайте-ка мне, монсьорэнн.
Тонкая, будто лакированная рука слепо заскребла по плечу Готлинды. Пасть стала тыкаться ей в шею, щекоча.
– Так ты согласна?
– Да.
«Но ведь это чудовище, – брезгливым взглядом сказала фрейлина.
«Это дитя, – взглядом же ответила Готлинда.
Впрочем, пока маленькая Альберта выучилась кормиться, покусы бывали. Так что вкус молока и крови она узнала одновременно.
Всадники въехали под сень леса. Альберта, продолжая мысль об охоте, рассуждала вслух, но речь шла не об оленях или кабанах.
– Агобар, архиепископ Лиона, писал в девятом веке от рождения Христа о людях, сошедших с воздушного судна. Он воспретил их побивать камнями. Я точно помню его слова: «Местные жители так темны, что верят в существование страны Магонии, откуда по облакам приплывают корабли и уносят с собой плоды земли в эту страну». Был этот пастырь недоверком, вот что я скажу! Не уберёг его высокий сан от скудоумия. Толпа людей видела, как приплыл корабль с неба и сошли наземь магонцы, а Агобару вздумалось, что это сказки. Судить надо было пришельцев за кражи сеньориальным судом и казнить, а в другой раз прилетят – разбить их корабль и спалить огнём! Разве они лучше викингов тем, что летают, а не плавают? Викингов-то мы не милуем!.. Я думаю, Адриен, можно сбить их корабль на лету из камнемёта или большого крепостного лука.
