Мэр небольшого шахтерского городка Белогорска Степан Иваныч Брыгин должен был подъехать через полчаса.

«Люблю народ я открытой душой, готов с ним всегда поделиться лапшой», – выводила на чистом листе бумаги рука Саши Зырянова.

– Надо же, совсем от ручки отвык, все компьютер да компьютер, – улыбнулся он своим мыслям. – Так скоро совсем писать разучусь. Да оно, в общем-то, и не нужно теперь. Только росписи ставить.

Росписи Саше приходилось ставить на разных изданных им же приказах и банковских чеках. Приказов было, к счастью, немного. Зырянов не был бюрократом. Он был владельцем издательского дома, в который входили: очень зубастая еженедельная газета с нехитрым, но отражающим суть названием «Еженедельник», ежемесячный журнал «Папины дети» и пиар-агентство с пафосной вывеской «Центр эффективной журналистики». Взгляд Зырянова остановился на выведенной им «лапше». Он представил себе грузного Брыгина, стоящего с огромным армейским черпаком и раздающего шахтерам лапшу «Доширак». В памяти всплыло глупое лицо армейского сослуживца – повара Тутаева. Тот хитро подмигнул и по-проводницки предложил:

– Чайку не желаете?

Дверь кабинета резко открылась. Зырянов вздрогнул.

В комнату ворвался возбужденно пыхтящий и потирающий руки управляющий пиар-агентством Даня Скворцов.

– Ну чего, Сань, на сколько этого борова разводить будем?

Зырянов поморщился.

– Во-первых, сто раз тебе говорил: не врывайся в комнату, как ОМОН. Меня так и тянет на пол рухнуть и голову руками закрыть. А во-вторых, боров – это кто?

– Да ладно тебе, – пританцовывал на месте Даня. – Два месяца мы Брыгина загоняли. И вот контрольный выстрел сегодня.

«Скворец изрядно перевозбужден, – подумал Саша. – Уже, небось, свои проценты в голове и сосчитал, и потратил».

– Дань, а почему об этом, как видно, для тебя веселом событии ты говоришь «мы»? Загоняли-то я и Жорик.

– Ну ладно, никто в твоей гениальности не сомневается. А доводить дело до конца все равно мне, – широко улыбнулся Скворцов.

– Ты вот что, доводильщик, как мэр приедет, чтобы рта не вздумал открывать, пока не скажу. Сиди и фиксируй. Сорвется сделка, пойдешь пресс-службу областного министерства спорта укреплять. Ясно?

– Да ладно, чего ты? – умерил веселье Даня. – Все будет шикарно.

– А то смотри, я договорюсь, если что, – решил развить неожиданно понравившуюся ему идею про пресс-службу Минспорта Зырянов. – Будешь им слоганы придумывать.

«Быстрее, выше, сильнее!» уже неактуально. Выдашь что-нибудь типа: «Толще, дальше, забористей!»

Скворцов сделал круглые удивленные глаза:

– А почему забористей?

– Ну как?! Ты ж сам мне недавно доказывал, что слоган должен цеплять взгляд необычностью и даже откровенной неграмотностью. Ну чтобы все сразу внимание обратили. Вот поставишь на плакате строгое и немного грустное лицо нового министра и рядом цепляющий слоган.

Даня сделал серьезную мину.

– Тебе бы, шеф, все шутки шутить. А я, между прочим, второй год без отпуска.

– Ты еще мне про больничные расскажи, – улыбнулся Саша. – Вся твоя деятельность здесь – один сплошной отпуск. Ладно, иди, не озлобляй меня. Скоро Брыгин подъедет. И Жорику напомни, чтобы не вздумал смыться. А то когда что-то важное, у него аппетит просыпается. Я вообще думаю, что его кабинет нужно в «Кипарис» перенести. Чего он бегает из кафе в офис и обратно?! Негоже на дорогу время терять.

– Ага, скажу, – снова повеселел Скворцов, довольный тем, что за бездельника держат не только его, но и главного редактора «Еженедельника» Жорика Рюмина.

Комбинация с мэром Белогорска была, как сказали бы в милиции, хорошей оперативной разработкой. В городе через пару месяцев начинались очередные выборы мэра. Действующий глава, по его словам, очень устал от непосильной и неблагодарной ноши. Но по многочисленным просьбам и ходатайствам земляков решил послужить им еще один, а может, и не один срок. Хотя злые языки утверждали, что если Степан Иваныч не получит очередной мэрский срок, то, скорее всего, получит внеочередной, но тоже срок. Вот эти-то злые языки и принялся искать Зырянов.

В далеком 1981 году Степа Брыгин был комсоргом Белогорской средней школы №5. К сожалению, особых талантов в учебе активист не выказывал. Но, как нынче принято говорить, четко рубил фишку. В свои шестнадцать лет Степа понял, что не хочет быть ни космонавтом, ни полярником. Не то чтобы парня не прельщала романтика. Просто Степа был, если уж говорить до конца откровенно, изрядным ссыкуном. И выход в открытый космос или дрейфующий лед не вызывали у мальчика прилива энтузиазма. Зато с раннего детства ему очень нравились шагающие на демонстрациях под красными флагами люди. На 1 мая или 7 ноября он просил родителей отвезти его в областной центр. Там на Театральной площади на трибуне стояли люди в необычных красивых шапках. И когда из громкоговорителя в очередной раз неслось что-то типа: «Да здравствует трудовой коллектив завода «Ростсельмаш», выполнивший пятилетний план за три года!», – толпа принималась радостно реветь, а люди в красивых шапках улыбались и приветственно махали руками.

В этом порыве всеобщего единения мальчика наполнял дикий восторг. Он хотел, очень – очень хотел быть одним из тех замечательных персонажей на трибуне. Ему казалось, что все эти люди с флагами и транспарантами шли сюда только за тем, чтобы выказать свое почтение и преданность этим красавцам.

И хотя бог не наградил парня талантами, но в виде компенсации наделил изрядным упрямством и хитростью. Брыгину нелегко давался школьный курс, но зато с 13 лет он знал все знаменательные даты партии и цитировал наизусть длинные заголовки «Правды» – главной газеты страны. У учителей, которые в большинстве своем «Правду» не читали, мальчик вызывал умилительные улыбки и смутную тревогу в душе. Ставить плохие отметки такому политически грамотному ребенку рука не поднималась. Отличником, однако, Степа не стал, но вышел в твердые хорошисты. Друзей среди одноклассников Степан не завел. Но это его особенно не удручало.

Все свободное время школьник посвящал общественной работе. Будучи неглупым малым, Брыгин быстро смекнул, что львиная доля этой самой работы была фикцией и показухой. И все же он принял правила игры и вместе с другими активистами изображал бойкий бег на месте.

Они организовывали сбор макулатуры и вели специальные ведомости учета для каждого класса. Отстающих прорабатывали на собраниях. До того, что потом все это добро годами пылилось в гаражах, никому не было дела.

В специальные альбомы Степа собирал подписи в поддержку чилийских детей-патриотов, истязаемых кровавой хунтой. Лицо при этом у него пылало скорбью и решительностью так, словно он лично собирался бросить эти листы в харю Пиночету.

После школы Брыгин без особого труда поступил на горный факультет политехнического института. Годы его студенчества совпали с годами перестройки. Стоит ли говорить о том, что активный студент и к тому времени молодой коммунист целиком и полностью поддерживал инициативу руководства государства по обновлению и еще более решительному движению к светлому будущему. После получения диплома горного инженера Брыгина распределили не на шахту, а инструктором в райком комсомола Белогорска. Вроде все складывалось отлично. Но перестройка стала стремительно превращаться в раздолбайку. В газетах начали писать, что Сталин был палачом. Причем с каждым номером выяснялись все новые и новые пикантные подробности. Появлялись необычные версии и экзотические жертвы. Но когда Степа прочел, что, оказывается, и сам Ленин умер не от того, что долго болел после предательского выстрела Фанни Каплан отравленными пулями, а от сифилиса, то понял, что пути назад уже не будет.

К тому времени, а на дворе был 91-й, по городу шатались люди с трехцветными значками на груди. Себя они гордо называли демократами. Взглянув в их светлые, интеллигентные лица, Степа Брыгин понял, что он – демократ.