Подскочившая маленькая и толстенькая хунвейбинка с двумя парами поношенных туфель в руках повесила одну пару на шею Ян Линю, а другую – тетушке. «Контрреволюционерка, шпионка – эти обвинения еще можно вынести, – рассказывала впоследствии тетушка, – но чтобы тебя обзывали „драные туфли“[41] – никогда. Это же позор, да еще высосано из пальца!» Тетушка тут же эти туфли скинула и с силой отшвырнула прочь. И те, словно у них глаза выросли, упали прямо на лицо Хуан Цюя.

Хунвейбинка подпрыгнула, ухватила тетушку за волосы и с силой потянула вниз. Тетушка держала голову и не поддавалась. Да склони ты голову, тетушка, оторвут ведь тебе волосы вместе с кожей! В пухлой девице цзиней сто весу, тянет твои волосы обеими руками, уже чуть не повисла на тебе. Тетушка мотнула головой, как норовистая лошадь гривой, – и девица, сжимая в руках две пряди волос, свалилась на сцену. На голове тетушки выступила кровь – у нее до сей поры остались два шрамика размером со старинную медную монету, – струйки крови побежали на лоб, на уши. Но она оставалась стоять прямо. Под сценой стояла мертвая тишина, разнесся лишь мощный крик запряженного в повозку осла. Плача матушки было не слыхать, и в душе у меня захолонуло.

Тут эта Хуан Цюя подняла валяющуюся перед ней пару туфель и быстрой поступью забралась на сцену. Полагаю, она не понимала, что там произошло, иначе никак не стала бы этого делать. Выйдя на передок сцены, она замерла. Швырнула туфли и, что-то пробормотав, стала шаг за шагом отступать. С сердитым криком «Ну ты, Вань Синь, совсем распоясалась!» на сцену широким шагом взошел Сяо Шанчунь. Размахивая рукой, он сам выкрикивал лозунги, пытаясь изменить атмосферу собрания, вывести его из этого тупика, но внизу никто не откликнулся. Пухлая хунвейбинка отшвырнула зажатые в руках пряди волос, словно змей, заревела и, спотыкаясь, бегом бросилась со сцены.

– Стоять! – рявкнул Сяо Шанчунь отступавшей со сцены Хуан Цюя, указывая на валяющиеся туфли. – А ну, повесь-ка их ей на шею!

Алая кровь стекала с ушей тетушки на шею и по бровям в глаза. Она подняла руку и вытерла лицо.

Подобрав туфли, Хуан Цюя робко приблизилась к тетушке. Но подняв на нее глаза, издала дикий вопль, изо рта у нее пошла пена, и она упала навзничь.

Подбежавшие хунвейбины оттащили ее со сцены, как дохлую собаку.

Схватив Ян Линя за ворот, Сяо Шанчунь заставил его выпрямиться.

Тот стоял, руки болтаются, ноги колесом, все тело расслабленно. Казалось, отпусти Сяо Шанчунь руку, и он рухнет на сцену.

– Упорствуя до конца, Вань Синь загоняет себя в тупик! – сказал Сяо Шанчунь. – Коли она не признается, давай признавайся ты. К признавшему вину проявляется великодушие, те, кто не признается, будут строго наказаны! Говори, вступали вы во внебрачную связь?

Ян Линь молчал.

По знаку Сяо Шанчуня подошел здоровенный верзила и, орудуя обеими руками, надавал Ян Линю десяток оплеух. Звуки звонких ударов достигали верхушек деревьев. На сцену упали какие-то белые штуковины. Я догадался, что это зубы. Тело Ян Линя раскачивалось, было видно, что он сейчас упадет, но верзила ухватил его за воротник.

– Говори, вступали или нет?!

– Вступали…

– Сколько раз вступали?

– Один раз…

– Правду говори!

– Два раза…

– Неправду говоришь!

– Три раза… Четыре… Десять… Много раз… Точно не помню…

С пронзительным визгом, от которого волосы дыбом встали, тетушка бросилась на Ян Линя, как львица на добычу. Тот рухнул на сцену, а тетушка что было силы вцепилась ему в лицо… Нескольким дюжим «дружинникам» пришлось приложить немало сил, прежде чем им удалось оттащить ее от Ян Линя.

В это время над поверхностью озерца разнесся странный звук, лед стал трескаться, и многие оказались в ледяной воде.

Уважаемый господин Йошихито Сугитани,

Я растроган и исполнен раскаяния в связи с тем, что Вы потратили столько вашего драгоценного времени и терпеливо прочли до конца мое длинное письмо, которое я писал с перерывами два месяца и из экономии отправил бандеролью, а также придали мне своим признанием столько вдохновения.

Мной овладели самые различные чувства, потому что в письме я упомянул про Сугитани, командующего гарнизоном японской армии в Пинду во время вторжения Японии в Китай, а это, как выяснилось, Ваш отец. В связи с этим Вы от имени уже покойного отца попросили прощения у моей тетушки, нашей семьи и всех наших земляков, Ваше отношение к верному взгляду на историю, Ваш настрой не бояться взять на себя ответственность глубоко тронули нас. Вообще-то Вы тоже пострадали от войны. В письме Вы упоминаете о том, как Вы с матерью жили в страхе во время войны и в голоде и холоде после нее. На самом деле Ваш отец тоже пострадал от войны. Если бы не война, как Вы говорите, перед ним открывалась бы блестящая карьера хирурга. Война изменила его судьбу, изменила его характер, из человека спасающего сделала его человеком убивающим.

Ваше письмо я прочитал тетушке, отцу и многим другим, кто прошел у нас здесь через войну. Когда я закончил читать, все были в слезах и без конца вздыхали. Когда Ваш отец находился в Пинду, Вам было всего четыре-пять лет, и у Вас нет оснований нести ответственность за совершенные им в Пинду преступления. Но Вы взяли ее на себя, Вы смело взвалили на свои плечи совершенные поколением отцов злодеяния, а кроме того, хотите приложить все усилия, чтобы искупить эту вину. От этого Вашего стремления взять все на себя болит душа, но мы понимаем, что подобный дух дорогого стоит, ведь такого в современном мире больше всего и не хватает. Если бы каждый смог трезво оценить историю, задуматься о самом себе, человечество могло бы избежать многих глупостей.

Тетушка, отец и мои земляки были бы очень рады вновь увидеть Вас в гостях в нашем дунбэйском Гаоми. Тетушка говорит, что хотела бы съездить с Вами на экскурсию в Пинду. Еще она сказала мне по секрету, что Ваш батюшка не произвел на нее плохого впечатления. Среди офицеров японской оккупационной армии наверняка были злодеи, жестокие и бесчеловечные, но были и воспитанные, вежливые люди, как Ваш батюшка. О нем тетушка выразилась так: не такой плохой человек среди многих плохих.

Я вернулся в Гаоми в начале июня, пробыл здесь уже месяц с лишним и за это время провел кое-какие социальные исследования, чтобы подготовиться к написанию пьесы о тетушке. Одновременно по Вашей просьбе продолжаю рассказывать Вам о ней в форме писем. По Вашему наказу стараюсь по мере возможности включать в эти письма кое-что пережитое мной самим.

Тетушка и отец просят передать от них привет Вам и Вашей семье!

Земляки из дунбэйского Гаоми будут рады Вас видеть!

Кэдоу

Июль 2003 года, Гаоми

Седьмого июля тысяча девятьсот семьдесят девятого года, сенсей, – день моей свадьбы. С моей невестой Ван Жэньмэй мы учились вместе в начальной школе. С длинными журавлиными ногами, как я. Как увидел ее длинные ноги, сердце так и затрепыхалось. Мне было восемнадцать, когда я пошел по воду и встретил ее у колодца. Она упустила туда ведро и, переживая, ходила вокруг. Я встал на край колодца на колени и помог ей выловить его. В тот день мне повезло, вытащил с первого раза.

– Эй, Сяо Пао, – восхищенно вздохнула она. – Да ты просто спец по вылавливанию ведер! – В то время она работала в начальной школе, подменяла учителя физкультуры. Высокая, с длинной тонкой шеей, головка небольшая, две косички сзади.

– Ван Жэньмэй, – запинаясь проговорил я, – хочу вот что тебе сказать.

– Что же это, интересно?

– Ван Дань с Чэнь Би любят друг друга, знаешь?

На миг она застыла, а потом вдруг расхохоталась.

– Полную чушь ты городишь, Сяо Пао, – продолжала смеяться она. – Ван Дань такая малюсенькая, а Чэнь Би что твой жеребец заморский, как они могут поладить? – Потом, будто о чем-то вспомнив, залилась краской и аж согнулась от смеха.