Иллюстрации

Ирина Капралова

© Северинец А. К., 2020

© «Время», 2020

Это был тот неловкий момент, когда ты идешь вся такая из себя, а из штанины торчат забытые там со вчера колготки. Волочатся за тобой, как облезлый хвост, а ты почему-то этого не замечаешь и шпаришь по улице с высоко поднятой головой. И только спустя десять минут понимаешь: а ведь происходит что-то странное.

Вегас к этому, вообще-то, привыкла.

Это ведь она умудрилась надеть свои первые каблуки в самый тот день, когда случился ранний октябрьский заморозок, и она ковыляла по тонкому льду и продержалась всю дорогу до школы, а когда вырулила на школьный двор, то там и загремела со всех своих каблучищ, прямо под ноги Антохе и Сырнику.

И это она, Танька Вегас, как-то раз влетела на урок с минутным опозданием и застыла у двери под свинцовым взглядом Крысы Алексеевны, а рубашка-то у Вегас надета наизнанку, всеми ярлыками на ветру трепещет, швами подмигивает, даже Боярышева, тоже мне подруга, не удержалась, подавилась смехом, что уж говорить про остальных…

А еще именно она когда-то на турбазе, куда их по старой своей советской памяти вывезла физичка типа на тренинг лидерских качеств, именно Танька Вегас была приглашена в первый раз в своей недотепистой жизни на танец, однако кавалер оказался сильно выпившим, а она – к этому не подготовленной… Да-да, это только Вегас могла зарыдать, оттолкнуть несчастного пацана и выбежать вон из комнаты, как будто она не Танька с Малиновки, а тургеневская барышня из дворянского гнезда.

А почему Вегас?.. Это тоже история. Мама разжилась где-то джинсами. Успела в какой-то секонд-хенд до того, как там все приличное разметут. Радостная прибежала. Ну Танька, по своей привычке особенно не разбираясь, в них впрыгнула и на репетицию побежала. А там на попе, еле заметно так, просто как бы нитки переплетались по-другому, было четко прописано: VEGAS.

Непонятно, почему шмотки так бунтовали против Таньки. Но они бунтовали. Оттого Танька одевалась лишь бы как и в зеркало смотрела только в случае крайней необходимости.

Поэтому колготкам из штанины она уже не сильно-то и удивилась. Остановилась, вытащила, сунула в рюкзак и побрела дальше. Совсем не вся из себя такая, а несколько поблекшая. И правильно. Нечего хорохориться. Все равно жизнь не удалась.

Вчера гуляли с Антохой по Малиновке. Хотелось бы думать, конечно, что это было романтическое свидание, но – нет. На самом деле они просто друзья. Хотя и насчет друзей – это Танька по своему обыкновению выдает желаемое за действительное. Просто пацаны иногда любят потрепаться с Вегас: она прикольная, говорит, что думает, не обижается на шутки, много читает и не строит глазки.

Так вот вчера Танька зачем-то разоткровенничалась на тему «Сплина»: мол, Васильев – он как я, только мужчина, он относится к миру так же, как относилась бы я, мы вообще, видимо, две половинки, и, если так сложится, что мне удастся попасть к нему за кулисы и я перекинусь с ним хоть парой слов, он все поймет и… «Вегас! – серьезно спросил Антоха, наморщив лоб. – Ты вообще на себя в зеркало смотрела?»

Ну не очень-то смотрела, и что? Для настоящей любви внешность не помеха. И он, между прочим, отлично это знает.

Ей удалось сделать вид, что она не обиделась, и они еще с час трепались про всякое, меряя шагами туда-сюда пыльный проспект Космонавтов, но настроение было безнадежно испорчено. Поэтому в школу сегодня не хотелось. И думать о том, что Антоха уже снисходительно посмеялся с Сырником над ее любовно-музыкальными мечтами, тоже не хотелось. И жить особенно не хотелось, а если учесть еще и колготки…

В общем, если кто думает, что Вегас – это шутки, смех и веселье, тот сильно ошибается.

Танька швырнула сумку на лавку, шлепнулась на нее всем весом и выхватила книжку. Полчаса до физики. Таньке физика вообще-то до фонаря – она поступает на филологический, но идти на урок все равно надо – разнюхать, что там в мире делается. Ладно, время есть еще. Можно сунуть нос в добычу: в стопке книг, вывезенных из бабушкиной квартиры, обнаружилась одна, без начала и конца, без обложки и опознавательных знаков, но такая древняя и такая затрепанная, что было очевидно – книжка что надо.

Это было непросто: продумать и нарисовать эскиз, заказать витую решетку с контурами будущего витража, подобрать в лавке у Мауриньо подходящие стекла. Рубиновые и нежно-серебристые обещали привезти из Венеции только к новому году, черные, для глазков в перьях, – и вовсе к весне, поэтому торопиться было некуда, и Абигайль отшлифовывала нижнюю половину витража до миллиметра.

Ее комната была в башне, самой высокой из четырех круглых башен королевского дворца. Вообще таких комнат было пять: две в этой, западной, башне и по одной в восточной, северной и южной. Прямо над комнатой Абигайль была комната ее старшей сестры Эммелины. Иногда, когда стража обходила противоположную стену замка, им удавалось обменяться записками при помощи пеньковой веревки с грузиком: Эммелина спускала письмо вниз, Абигайль крепила ответ и дергала веревку.

Если подойти к окну, из которого виден двор, можно увидеть окна комнат других принцесс: Лилианны, третьей сестры, живущей в восточной башне, Урсулы, самой младшей, которой когда-то отдали башню южную, и наконец окно в северной башне: кто там живет и складывает свой витраж с обратной, невидимой стороны, Абигайль не знала.

Она совсем ничего не помнила о себе, кроме этой комнаты, из которой она не выходит вот уже двенадцать лет, если верить письмам Эммелины. Не выходит совсем, если не считать ежедневных прогулок на верхней площадке башни: кружевные арки по кругу, красная черепица над головой, бескрайние поля, пока хватает взгляда. Ее время – до обеда, время Эммелины – после. Другим повезло больше: они могут сидеть на своих площадках хоть целый день, пока не надоест. Ах да: еще раз в год – путешествие в наглухо закрытой карете в лавку Мауриньо. Там можно выбрать себе все, что душа пожелает – и что понадобится для витража.

Витраж был любимым занятием Абигайль. Она любила думать о нем, представлять его в деталях и цвете, менять его то так, то эдак, любила продумывать, какие именно стекла и какой контур отыщет себе в лавке и как будет потом наверху, на широком столе резать стеклышки маленьким алмазным ножиком с серебряной ручкой.

Вегас захлопнула книжку. Понятно. Башни, принцессы, замки, витражи… Что эта книжка делала у бабушки, книжной гурманши, заведующей центральной городской библиотекой, понять было трудно. Самое легкое, что можно было отыскать у бабушки на полках – «Сердца трех» Лондона или «Овод» Войнич, все равно было «высокой» литературой, а принцессы встречались разве что в сборнике легенд о короле Артуре. Кто-то скажет, нельзя растить девочек без книжек о принцессах, но назад дороги нет – Танька таких в детстве не читала.

Ладно, ничего не попишешь, надо идти. Может, Антоха ее как раз пожалел, никому ничего не рассказывал, сам все забыл и вообще прогуливает первый урок.

У физички был странный бзик. Как бы она ни одевалась, ногти обязательно красила в ядовито-зеленый. Когда она задергивала черные шторы перед тем, как показать какой-нибудь образовательный фильм, ногти характерно поблескивали на тяжелой ткани, как будто веселая стайка мух-навозниц вылупилась из личинок и теперь оживленно тусуется на жирной земле… Мухи были толстые, откормленные, отборные, длиннющие и крепкие; когда физичка упиралась ими в какую-нибудь запись в тетрадке (А это у тебя, извиняюсь, что? Формула плотности? Ты уверена, Самотина?), посреди клетчатого поля оставалась глубокая рытвина. Но по крайней мере, время на физике шло побыстрее, чем на других предметах: можно было думать про физичкины ногти.