– Не торопись, сделают сегодня перевязку, тогда и глянешь, – не отрываясь, посоветовала Надежда и продолжила вязать крючком, что-то ярко-красное. Заметив мой взгляд, она улыбнулась. – Это для моего внука Коленьки. Он обожает все красное.

– Здорово, – кивнула я вежливо и подумала о братьях, которые категорически не переносили этот цвет. Возможно, я вспомнила о них из-за больницы, в которой семья проводила так много времени, когда умирал отец. Даже палата была похожая, только народу в два раза больше, и на окнах висела, не красивая прозрачная органза, а что-то наподобие старого покрывала зеленого цвета.

Я приподнялась на локтях, чувствуя, как затекли мышцы всего тела. Сделав усилие, я выпрямила спину, расправила плечи и стала разминать шею. Выполняя стандартный комплекс упражнений, я про себя проговаривала его: «По кругу – в одну сторону, потом в другую».

– А где здесь можно переодеться? – спросила я уже вслух.

– В душевой, напротив палаты, но ты бы далеко не уходила, здесь переоденься, скоро тебя позвать должны, – в который раз напутствовала «нянечка». Наверное, не стоило даже в мыслях её так называть. Если я проговорюсь, то женщина может и обидеться. А еще неизвестно, сколько им дней провести в одной палате.

Подняв руки к волосам, я в ужасе охнула, привлекая к себе внимание.

– Что-то заболело? – участливо спросила Катя.

– Только чувство прекрасного, – прохныкала я и краем глаза заметила скептические усмешки женщин.

Но меня сейчас больше волновали свои, сбитые в клок волосы, ибо я привыкла к безупречности своей внешности. Понимая, что с этим справится только бальзам-ополаскиватель, и расчёской туда даже не стоит лезть я оставила в покое голову и наклонилась посмотреть на пакет. Рядом стояла сумка, с которой я выходила из дому. Меня посетило ощущение, что все это случилось не со мной. Такие резкие изменения даже пугали.

За один день может произойти все что угодно: человек может измениться, мир вокруг него может измениться, а может, и ничего не случится, но это не про меня. Еще с утра я планировала провести весь день в репетиционном зале, а вечером выполнить реферат по хореографическим спектаклям девятнадцатого века, а теперь лежу в больнице, не зная, как смогу прожить неделю или больше без движения и музыки.

Я, совершенно погруженная в себя, спустила босые ноги на холодный кафель и вдруг вздрогнула, когда услышала вскрик.

– Ого! Это что с тобой такое? – ужаснувшись, воскликнула Катя, внимательно рассматривая мои непривлекательные пальцы.

Наверное, во всём должна быть гармония. Если природа наделила её привлекательностью и способностями к балету, то она должна была чего-то и лишить. Отца, красоты ступней, друзей, отношений, с которыми никогда не складывалось.

– Точно, балерина. А я думала, ты сочиняешь.

Я хмыкнула и сразу потянулась к пакету, чтобы достать носки и скрыть уродство. Если девушка в открытых босоножках говорит вам, что она балерина – врёт. У профессиональных танцовщиц пальцы ног всегда чем-то прикрыты.

Я выругалась, когда попыталась разобрать бардак в пакете.

Его явно собирал Марк. Только у него есть привычка всё запихивать. С облегчённым вздохом я все-таки нашла носки, завёрнутые в пижаму.

– Значит, ты и правда балерина? Вот же здорово. Многие мечтают, а тебе вон как повезло.

– Ну да.

Бессмысленный ответ, не отображающий и доли тех чувств, что бушевали во мне.

Повезло? Повезло?! Кричала я про себя от возмущения.

Можно ли назвать удачей ежедневные тренировки, недосып, недоедание и слёзы безысходности, если кто-то оказался лучше тебя на городских соревнованиях. И нет, я не жаловалась. Это всё приближало меня к цели, пусть и медленно, как на пуантах, но верно, как движение поезда по рельсам, у которого нет права свернуть не туда.

Я уселась на кровати и достала из сумки старенький айфон. Посмотрев на пропущенные от матери и Сальникова, я лишь пожала плечами. Это было ожидаемо, а вот беспокойство Валентины Марковны было удивительным и приятным. Всё-таки чудесная женщина. Строгая и требовательная к своим студентам, но мне это только импонировало.

Глава 6.

Поговорив с матерью, я стала набирать Сальникова, но он меня опередил:

– Привет, Машка. Ты ещё жива?

– Живее всех живых, а ты уже сделал батман фондю с Таней? – спросила я с ехидцей в голосе и как будто бы недовольно, но он-то знает, что это проявление ревности не к новой партнерше.

– Ей до тебя как пешком до луны, во всех смыслах, – начал говорить он с придыханием, на что я только закатила глаза. – Не переживай. Я после выступления заскочу на минутку. Хорошо, что тебя в другой район не увезли.

– А что, не приехал бы? – прошептала я, чувствуя, как меня охватывает отчаяние. Он будет выступать, а я прозябать здесь. Ужасно.

– Да почему, просто это было бы сложнее. Тебе долго лежать?

– Дней семь вроде, хотя, я бы прямо сейчас на сцену выскочила.

С этими словами я зажала плечом телефонный аппарат, предполагая, что разговор затянется. Нам с Андреем всегда было о чем поговорить. И начала разворачивать пижаму, чтобы переодеться.

Двигаться было еще тяжело, и мышцы казались одеревенелыми, но это не помешало мне, разговаривая, наклониться низко, чтобы вдеть ноги в брюки. Я приподняла сорочку, чтобы натянуть пижамные брюки и отвечала на какой-то глупый вопрос Сальникова про дизайн помещения больницы. Хихикнула в трубку. Андрей с детства был эстетом.

В этот момент, неожиданно и совершенно неловко, произошли три вещи.

Послышался скрип открываемой двери, и в этот же момент Катя закричала:

– Какая у тебя родинка на заднице!

Я, вздрогнув от двойной неожиданности вскрикнула, и, подпрыгнув, плюхнулась животом поперёк своей кровати, оттопырив, так и не зачехлённую в брюки, ладную попку. Телефон, естественно, как кузнечик от меня отпрыгнул на пол.

Хорошо, в чехле, не разбился.

– Вид, конечно, замечательный, Синицына, но, по-моему, мы с вами оперировали живот, – произнес строгий очень знакомый голос. Соседки засмеялись, очень напыщенно и как-то фальшиво.

Ну, еще бы. Еще, поди, и ресницами захлопали.

Я с досады чуть вслух не застонала, еле сдержавшись. Повернув голову и, выглянув из-за пелены волнистых волос, я посмотрела на серьёзное лицо Станислава Алексеевича, в темных глазах которого, как угольки, тлели смешинки.

Я, ворча себе под нос что-то о неуёмных женщинах и наглых мужчинах, рывком натянула брюки. Я ощущала жар в пояснице, там, где Станислав Алексеевич взглядом касался обнаженной кожи.

Благодарно улыбнувшись Надежде, которая протягивала выключившийся из-за падения телефон, я взяла его и убрала под подушку. Сев на кровать, я из-под нахмуренных бровей прожигала взглядом дыру, в дорогом на вид, галстуке врача.

Впрочем, он своей вины явно не чувствовал и выглядел даже слишком довольным всей ситуацией.

– Ну, как вы тут дамы? Я смотрю, не скучаете.

– Нет, Станислав Алексеевич, – в один голос, как на параде перед генералом, ответили Катя с Надеждой.

Я только закатила глаза. Неужели и мне предстояло в скором времени встать по струнке перед этим местным языческим божком? Влюбляться в него не было никакого смысла. Боги лишь могут одаривать своим светом и вниманием, но никогда не полюбят смертных.

– Синицына, вы сильно не располагайтесь, – посмотрел он строго на то, как я сижу, скрестив ноги.

– Мне разве уже можно ходить?

– Ходить-то вам нужно, а вот выполнять акробатические трюки, что вы сейчас продемонстрировали, еще рановато. По коридору третья дверь направо.

С этим он и вышел, опалив взглядом, прикрытую тонкой сорочкой, грудь, отчего я ощутила удушение, словно на шее повязали атласную ленту – гладкую, нежную, но сжимающую до хрипа. С губ слетел еле слышный стон, но тут же был заглушён восклицанием: