Громкий женский стон разорвал тишину кабинета.
Страх превратился в ужас.
Гнев в боль.
Рука сжалась в кулак, словно там было мое сердце, сдавленно, также, как Стас, мой сладкий Стас, сдавливал в объятиях заведующую больницы.
Из которой уволился пару дней назад.
А она стонала, как тварь. Как последняя сука, хищно улыбаясь, вглядывалась в красивое лицо Стаса. Моего Стаса!
Боль острая, острее той, что я испытывала, когда меня настиг перитонит, заполнила все тело.
Рубашка белая, уже повлажнела от слез, бурным потоком стекавших по моим щекам. Но я и не чувствовала влаги, я уже ничего не чувствовала.
Тем временем экранный Стас сменил позу и поставил брюнетку раком, войдя сзади резко и глубоко. Я видела его напряженное лицо, но глаза были закрыты. Знал ли он, что его снимает скрытая камера? Знал ли он, что это увижу я?
– Когда закончишь, отправляйся-ка на класс с подготовительной группой, – тем временем наказала куратор, словно я тут не стою, тихонько воя от боли, а жду команд.
ААА, Господи! Разве может так разрываться сердце. Где, черт возьми, анестезиолог с его волшебным веществом, когда он так нужен. Когда хирург разрезает скальпелем твою грудь пополам.
Теперь все признания, все испытанные эмоции казались фальшью… Но ведь Стас не разу не соврал, потому что не разу не получал прямого вопроса: «Ты изменял мне?»
Сколько я так простояла, слушая визгливые стоны бывшей начальницы Стаса, и наблюдая, как он вколачивает ее в рабочий, современный стол, не знаю.
Очнулась только, когда почувствовала вибрацию своего телефона в кармане.
Трясущейся рукой отложила чужой, свой взяла. Сообщение.
«Малыш, если ты сейчас не спустишься, то я сам поднимаюсь и отшлепаю тебя».
Трагично было, что в тишине, как раз прозвучал стон женщины:
– Сделай мне больно, мой сладкий, отшлепай меня.
Да, Стас очень хорошо умел причинять боль. Вопрос только в том, готова ли я с ней жить. Готова ли я танцевать с ним на стеклах?
Часть I. Глава 1. Маша
– Лучше бы ты пошла на юриста учиться, или врача, – проворчала под нос Маргарита Синицына, ополаскивая тарелку под сильной струей теплой воды. – Совсем же изведешь себя этими танцульками.
Думая, что разговаривает сама с собой, она вздрогнула, когда за спиной раздался мой тихий смех.
– Мама!
Я обняла ее со спины и положила голову ей на плечо, плотно прижимаясь щекой.
– Танцульки – это в клубах и домах культуры, а я занимаюсь Балетом, – восторженно, словно уже исполняла соло в Большом театре, заявила я. – К тому же, каждый должен делать то, что он умеет лучше всего. Разве не так говорил папа?
– Всё так, – вздохнула мама и, выключив воду, повернулась ко мне. Она осмотрела худое, осунувшееся лицо. Не смотря на это, в глазах словно сияли софиты, стоило мне заговорить о сцене. – Посмотри на себя, кожа да кости.
Я мягко улыбнулась, и чтобы мама не сильно беспокоилась, схватила со стола яблоко и показала ей.
– Это не завтрак, это еда для птиц, – я на это только фыркнула. Не набивать же мне желудок перед репетицией? Я должна порхать по сцене, а не напоминать бегемота в балетной пачке. – Не зря у тебя живот болит второй день. Тебе надо больше есть.
– Ладно, ладно. После репетиции поем нормально, – как всегда согласилась, внутренне закатывая глаза. Я поцеловала мать в щеку и отправилась собираться, потому что до начала занятий в Академии оставалось чуть более часа.
Я выходила из подъезда пятиэтажного дома, прекрасно зная, что за мной пристально наблюдают такие же, как и у меня, синие глаза матери.
Она, как всегда, беспокоилась за дочь. И, наверное, впервые за много лет это было оправдано. Поступление и подготовка к первому концерту дались мне нелегко.
Я ложилась спать позднее обычного и еще раньше просыпалась, а о нагрузках, сравнимых разве что с подготовкой к олимпийским играм, и говорить нечего.
Я знала, что мама будет смотреть в окно до тех пор, пока я не скроюсь за крупными тополями, которые привычно рассматривала по пути на остановку.
Лето уже закончилось, и осень только-только начала заявлять о своих правах. В городе с миллионом одиноких и не очень сердец начинался новый день. Солнечные лучи пробивались сквозь утреннюю дымку, в которой кружились чуть пожелтевшие листья.
Люди разбегались по делам, будто муравьи. Москва не терпела неторопливости ни в людях, ни в их действиях, и порой сильно мстила за промедление. Этот день не был исключением: шумное рабочее утро уносило людей в новые или привычные дела, словно корабль, отправляющийся в не очень далекое плавание и обещающий к вечеру вернуться в родную гавань.
Я уже давно привыкла к этому ритму и не боялась трудностей. Я встречала их, как старых друзей – тепло, радостно и без страха. Ведь они закаляли характер, они делали меня сильнее. Так учил меня отец, который показал мне в пять лет мир балета и умер ещё через пять от сердечного приступа, так учила моя мать, которая осталась одна содержать троих детей – меня и двух близнецов, Марка и Кирилла.
Преподаватели в балетной школе тоже были щедры на жизненные уроки: упала – встань и танцуй дальше, ошиблась – сделай вид, что так было нужно, больно – терпи и улыбайся.
«Тебя ждет большое будущее, – утверждали они, – и трудности только помогут приблизить минуту славы”.
– А также создадут возможность выбраться из той ямы, в которую загнала их семью смерть отца, – добавляла я про себя.
Но сегодня старые друзья подводили. Тянущая боль в правом боку не давала покоя, а выступление, на котором недавно поступившая студентка лучшего хореографического вуза в стране должна блистать, было близко. «Но-шпа» – а я закидывала в себя уже третью пилюлю – не помогала. Лекарство лишь приглушало тянущую боль, словно накрывая прозрачным колпаком.
Я вышла из трамвая, проигнорировав заинтересованный взгляд незадачливого ровесника, который смотрел на меня всю дорогу, и помчалась в здание с колоннами – построенное еще в восемнадцатом веке, теперь оно было домом для Академии Танцевального Искусства имени Марии Павловой. Солнце уже позолотило лепнину вдоль крыши и теперь слепило, вынуждая меня щурить глаза на красивом лице.
Привлекательная внешность помогала продвижению в балетной карьере, и я не стеснялась пользоваться благами, которыми одарила меня природа: длинными ногами, тонким станом и густыми темными блестящими волосами.
Очередной спазм боли в животе накрыл на лестнице, от неожиданности я охнула и едва не упала, но тут же постаралась взять себя в руки, посмотрела на ноги – основной инструмент моего ремесла, и выдохнула с облегчением.
Просто подвернула. С кем не бывает.
На самом деле не бывает. Осознание этого протянуло через тонкое тело нить липкого страха.
Я открыла тяжелую дубовую дверь и с удовольствием вдохнула запахи дерева, мрамора и мела. Процокав низкими каблуками по паркетному полу, я сняла верхнюю одежду и сразу поспешила в актовый зал, на ходу закидывая в себя очередную порцию обезболивающего.
Спустя полчаса изнурительной репетиции главной партии – Терпсихоры, я почувствовала, как темнеет в глазах. Но воля и самонадеянность не дали ни единого шанса проскочить искре сознательности – мысли о том, что стоило бы попросить перерыв.
Я продолжала парить по сцене, как лебедь, изящно взмахивая руками и выполнять гран-жете, пока меня не накрыл очередной сильнейший приступ боли.
– А-а, – закричала я, перекрывая даже музыку, и тут же партнер испуганно выпустил меня из рук.
Раздался глухой звук удара, как будто кто-то разрубил топором полено, но даже боль в копчике от падения не перекрыла ту, что в животе.
Адскую боль!
Шёпот голосов затих и все посмотрели на меня. Кто-то вскочил с места, а кто-то уже достал смартфон и в предвкушении разноса, который неминуемо ждал меня, включил кнопку видеозаписи.
– Машка, ты чего творишь-то? – прокричал мой постоянный, еще с детства, партнер Андрей, ошеломленно взирая на скрючившееся тело у себя в ногах. Он давно подбивал ко мне клинья, но я с завидным упорством игнорировала все потуги молодого и красивого блондина.
