— Кристин, моя любимая Кристин, — его голос дрожал, я в удивлении уставилась на своего учителя, сжав ткань белой накидки, — я обманул вас — я не ваш Ангел Музыки, мне пришлось им притворяться, чтобы вы не отвергли бедного Эрика.

— Вас зовут… Эрик? — тихо спросила я, рассматривая его маску и фигуру. Высокий и стройный мужчина в черном костюме влюблял меня в себя. Я была не в обиде за обман, но не понимала, зачем он это сделал.

— Вашего Ангела зовут Эрик, Кристин, — я тяну его за руку, чтобы он встал с колен и хлопаю по месту рядом с собой на диване, — я понимаю, что Кристин больше не хочет видеть Эрика, он поступил ужасно…

— Эрик, мы знаем друг друга очень долгое время, вы мой настоящий друг, какая разница — Ангел вы или обычный человек? — я держу его за руку, но он не отвечает, странно реагируя на мои прикосновения — пристальным взглядом, — Эрика обнять я могу, а вот Ангела — нет. Я так давно хотела увидеть вас…

— Кристина не печалится из-за того, что Ангелом оказался Эрик? — я улыбаюсь его манере разговора.

— Нет, Кристина не печалится, — повторяю за ним и тянусь за объятиями, но он резко встает с дивана, поэтому я смущенно краснею.

— Эрик не смеет коснуться Кристин, он этого не достоит, — я расстраиваюсь, он видит это, поэтому протягивает мне руку, я аккуратно касаюсь её.

— Мой Ангел, что за чушь вы несете? Скорее я не достойна говорить с таким гением, как вы, — я обнимаю его, чувствуя, как в груди у него бешено бьется сердце. Эрик неловко обнимает меня в ответ, потом его объятия крепчают, он совсем не хочет меня отпускать, пытаясь впитать этот момент глубоко в своем сознании.

— Кристин, не издевайтесь, Эрик ведь не Ангел…

— Для меня вы будете им всегда, — я отстраняюсь от него, уловив тяжелый вздох Эрика, — почему вы носите маску?

— Кристин ничего не угрожает, пока она не пробует снять с Эрика маску. Если Кристин снимет маску Эрика, ее ждут большие неприятности, — он отходит подальше от меня, отвернувшись. Совсем не догадываясь о том, что в моей душе разгорелось любопытство.

— Почему? Мне очень интересно… я ведь ваш друг, что вы прячете под… — я касаюсь его маски рукой, за что он силой откидывает меня на диван, я шиплю от боли.

— Эрик не хотел обидеть Кристин, но ей не суждено увидеть лица Эрика, её Ангела Музыки, — я хочу вставить слово, но он, склонив голову, начинает петь. Я забываю о том, что может скрывать под маской, ступая за ним по пятам, — «ночь и свет сроднились воедино, ты пришла сюда, чтоб петь со мною… тайна отступает, а музыка играет… слушай, чувствуй, музыку поэта. Слышишь, муза, ты мое творенье? Я не смел представить, что ты придешь ко мне, что покажу я тебе музыку свою, музыку, что скрыта в тьме ночей. Закрой глаза и отправься в мир теней со мной, позабудь все, что было позади. Закрой глаза и начни со мной… парить! Только так… ты будешь принадлежать лишь мне… »*, — его руки ложатся ко мне на талию, разворачивая меня к себе спиной. Он гладит меня, а я поддаюсь этим порочным ласкам, не в силах совладать с собой, когда он поет. В голове лишь одна мысль: «не останавливайся, иначе я умру, Эрик!». Неужели это именно тот мужчина, что был уготован мне? Чем же я тогда заплачу? Слушать и говорить с ним — одно удовольствие, он чертовски красив и загадочен, отчего всё сильнее хочется быть с ним, чтобы разгадать загадки его души.

— Моя любимая, вы делаете своего Эрика счастливым, он никогда не забудет этого, — я томно выдыхаю, когда его рука гладит мои волосы, он и не представляет, как мне сейчас хорошо.

— Вы очень красивый, Эрик, мне кажется, что вы мне нравитесь, — Эрик грустно улыбается, но я не понимаю, почему… неужели он не рад, что его чувства взаимны?

— Эрик не достоин того, чтобы его любили ради него самого, — он отстраняется от меня, чувство окрыленности пропадает, какая-то пустота в груди приходит на смену, как тогда, когда я пела Маргариту…

— Ради него самого? — я пытаюсь понять, что это значит.

— Ради него самого, — повторяет мужчина и идет в сторону какой-то из комнат, — вы хотите посмотреть мою комнату? В ней есть много чего любопытного, — он переводит тему, я лишь киваю, ступая к нему. Мужчина садится на колени и обувает мне на ноги черные тапочки, они мне большие, видимо, принадлежат ему. Это так необычно, когда мужчина сам тебя обувает, словно относится к чему-то хрупкому — я наклонюсь, чтобы обуться и разобьюсь из-за этого «тяжкого труда».

— Спасибо, — я думаю над тем, стоит ли входить в его комнату. Он приоткрывает дверь, выставляя руку вперед. Мой Ангел… нет… Эрик не такой человек, чтобы воспользоваться моей слабостью. Настолько галантный, что не станет трогать меня, пока я сама не попрошу. А когда я попрошу? Он собирается на мне жениться? Почему я думаю о свадьбе с человеком, о котором так мало знаю?

Я захожу в комнату, чтобы не нервировать хозяина дома своей нерешительностью. Первое, что бросается в глаза — это гроб. Настоящий гроб, при виде которого я попятилась назад, упиревшись в грудь Эрика. Он отстранился.

— Эрик? Тут гроб…

— Я в нем сплю, — он прикрывает дверь и проходит в комнату, рассматривая меня. Я была напугана, и ему это не совсем нравилось.

— Простите мою любопытность, но почему вы спите в гробу?

— В жизни ко всему нужно привыкать, даже к вечности, — я хмурюсь, но принимаю его ответ достаточным для моего понимания. Каждый вправе сам выбирать себе постель…

— «Торжествующий Дон Жуан»? Моцарт? — я захотела похвастаться своими познаниями в музыке перед Эриком (да, я не хотела вспоминать о том, как он растягивал мой диапазон голоса с фа второй октавы до ми третьей, не хочу вспоминать этот позор!), но он лишь брезгливо мотнул головой.

— Нет, это мой «Дон Жуан», я начал его двадцать лет назад… и как только я его закончу, я умру, забрав свою работу с собой, — он взглянул на ноты, я тоже посмотрела на них — нотные листы, исписанные красными чернилами небрежным почерком.

— Я бы не хотела, чтобы вы умирали… — тихо шепчу я, косо поглядывая на него.

— Ох, не волнуйтесь за судьбу Эрика. Я работаю две недели, а потом отдыхаю годами.

— Сыграете мне его? — я была не уверена, что он согласиться.

— Нет, вы не готовы к прослушиванию такой музыки. Моцарт писал своё произведение под впечатлениями от своевольной жизни, мой же «Дон Жуан» — порождение губительных чувств, — он аккуратно берет меня за руку и ведет обратно в гостиную, я все еще оборачиваюсь, смотря на таинственный клавир, — понимаете, моя дорогая Кристина, есть музыка, которая испепеляет человеческую душу, ломает ее настолько сильно, что после он уже не может петь чистым небесным голосом, как у вас. Я не хочу, чтобы вы потеряли себя, Кристина. Если хотите, я могу сыграть вам Моцарта так, что вы расплачетесь. Лучше пойдемте споем оперу, — он приглашает меня присесть на диван, я послушно сажусь на мягкую мебель, раздумывая над тем, чем же отличается его «Дон Жуан» от моей «оперы». Сказано им это слово так небрежно, что я хмурюсь.

Мы поём вместе, его голос вновь изменился до неузнаваемости — бас превратился в тенор, что так несвойственно людям. Какие же еще секреты ты таишь в себе, Эрик? Он стоит спиной ко мне, я поднимаюсь на диване и обнимаю его со спины за шею, мужчина тяжело дышит.

Мне было жаль. Если бы я только знала, что меня ждёт!

Сорвав с него маску, я быстро спрыгиваю с дивана и смотрю ему в лицо. О, ужас! Ужас! Моё собственное лицо исказила гримаса ужаса, и я заверещала так громко, что испугалась своего крика. Маска Эрика падает на пол из моих рук, а он, задыхаясь от возмущения, хватает меня за волосы, поднося к своему лицу. Я кричала от боли и страха, вырываясь из его рук.

— Прошу, отпусти! — я жалобно молю, глотая соленые слезы, бегущие по лицу. Его лицо ужасно — передо мной самый настоящий труп. Местами обгорелая кожа, но в основном она почерневшая, натянутая на кости, глаза большие и впалые, у него нет носа, а на верхней губе порез с образовавшимся шрамом. Глаза, их золотой блеск во тьме, всё в нем внушало страх!