– Да ну вас, – отмахнулась Мария.

– Родители, я должна вам сообщить, что в мед я поступать не буду.

– Так, я что-то пропустил?

Гранин отодвинул от себя тарелку с нетронутым салатом.

– Мы… Короче, я буду поступать в наш пединститут на исторический факультет. Буду историком, как наша мама. Кто против? Воздержался?

– Елка, мы поддержим любой твой выбор, – Гранин сделал удар на слове «мы» и посмотрел на жену, тем самым дав понять, что спорить дальше не намерен. К чаепитию Гранины подошли в полном молчании.

– Я к себе. – Елка прихватила кусок пирога и пошла в комнату.

– Максим, почему ты ей постоянно потакаешь?

Мария дождалась, когда дочь закроет за собой дверь и задала вопрос мужу.

– А что плохого в ее выборе?

– Я не о том. Меня беспокоит ее компания. Поговори с Елкой. И еще этот парень. Даже не знаю, что и думать.

– Маша, ты все преувеличиваешь. Подобное тянется к подобному. А что парень? Одногруппник. Или ты считаешь, что наша дочь не должна ни с кем встречаться? А что историей увлеклась, так как не увлечься? Город такой. Сплошные тайны и легенды, – вздохнул Гранин и поднялся из-за стола.

Она все понимала. И город такой. И тайны. И легенды. И пусть бы Елка увлекалась бы историей. И пусть у ее мужа не было б любовницы. И пусть бы коллеги шушукались у нее за спиной о его похождениях просто так, от скуки.

– Ты ничего не ел.

– Устал. Пойду спать. Спасибо за ужин.

– Максим, я хочу с тобой поговорить.

Она сама вдруг решила покончить раз и навсегда со всеми тайнами и легендами. И будь что будет… А если окажется все правдой, тогда как ей жить дальше с этой правдой? Что тогда останется от ее семьи?

– Маша, если это не срочно, то давай поговорим завтра. Честное слово, я так устал.

– Хорошо. Это не срочно, – облегченно вздохнула Гранина.

Отдыхать Стрельников никогда не умел. Праздное безделье быстро утомляло, и уже через несколько дней его неумолимо тянуло на работу.

В начале лета, когда отпуск был еще впереди, он легко соглашался на все предложения жены и готов был лететь куда угодно. И радовался в душе, когда Саша[1] перенесла отпуск с июля на август. Оказалось, что Дудника в пятьдесят лет настиг душевный кризис и отпуск ему нужнее, чем Саше.

В августе неожиданно заболела заведующая неврологическим отделением городской больницы, и свалить всю работу на одного Дудника, недавно пережившего возрастной кризис, Саше совесть не позволила. И только когда начали регулярно звонить родители и приглашать в гости, они наконец-то выбрались в Заозерск, оставив две недели законного отпуска на декабрь.

И вот наступил тот день, когда Стрельникову уже с утра хотелось оказаться дома, поехать на работу и приняться за текущие дела.

В первый день отпуска они искупались в бухте, побродили по городу и остаток вечера провели с родителями. На следующий день все вместе поехали на дачу. Шашлыки удались на славу. После этого, уставшие от еды и вина, они опять улеглись на горячем песке и лениво подставили бока щедрым солнечным лучам.

На третий день они выбрались на экскурсию за пределы Заозерска и побывали в недавно отстроенном женском монастыре.

Непривычная к длительным пешим прогулкам Саша под вечер так устала, что, когда они вернулись обратно в город, на ночное купание у нее не осталось сил.

И вот теперь она сидела на террасе, вытянув босые ноги, и молча пила вино.

– У нас еще десять дней отдыха, и, если так дела пойдут и дальше, мне нечего будет надеть на работу.

– Купишь новое платье, – нашел выход Стрельников.

– Нет. Предлагаю перейти на менее вкусную, но более полезную пищу и прекратить пить вино.

– Я против. Отдых человеку дается для удовольствия, – сказал Стрельников и долил вино Саше в бокал.

– Чего по тебе не скажешь. У тебя прямо на лбу написано – верните меня на работу!

Она хотела показать, какими буквами написано желание вернуться домой, как в стену кто-то постучал. Саша замолчала на полуслове.

– Марк, – обрадовался Стрельников и тут же постучал в ответ. – Сто лет не виделись!

На его лице мелькнула озорная улыбка, и от усталости не осталось и следа.

– Марк у нас кто?

Саша поставила на стол бокал и вопросительно смотрела на мужа.

– Сейчас сама узнаешь.

Стрельников поднялся из-за стола, чмокнул на ходу жену в висок и спустя минуту за стеной послышался шум, а еще через некоторое время этот же шум переместился в старую квартиру Стрельниковых.

– Знакомься, это моя Саша, а это – Марк, Марк Казанцев, – уточнил Стрельников. – Сосед и друг в одном лице.

– Очень приятно. Мне о вас Паша говорил. Я вас приблизительно так и представляла.

Саша сказала неправду. Стрельников никогда не вспоминал о Казанцеве, но в глазах и облике незнакомого мужчины, стоящего посреди гостиной, было что-то такое, что ей показалось, что она его давно знает.

Казанцев был на полголовы ниже Стрельникова, с такой же короткой стрижкой и спокойным взглядом. И если бы не военная выправка, которую не спрячет ни одна штатская одежда, его можно было б принять за клерка из какой-нибудь конторы. И Саша улыбнулась ему, как старому знакомому, и протянула руку.

Она еще слышала голос Марка Казанцева и ощущала прикосновение его руки, как неожиданно откуда-то взявшаяся темнота начала окутывать комнату.

В узком коридоре мигала лампочка, и откуда-то доносились голоса. Саша напрягла слух. Люди говорили на чужом языке. Она попыталась определить, откуда именно долетает звук, но там, наверху, что-то громыхнуло, и ей на голову посыпалась земля. Страх и безысходность сковали все тело. Она сделала шаг обратно и очутилась… в квартире и почувствовала, как задрожала рука Казанцева.

– Это после контузии, – смутился Казанцев и отпустил ее руку.

– Когда вы спуститесь в подвал, дрожь сама пройдет, руки станут послушными, и тогда вы сможете заниматься своим делом. Останки тел надо захоронить, – еле слышно прошептала Саша.

В гостиной стало совсем тихо.

– Извините, – первой опомнилась она. – Вы только не сочтите меня за городскую сумасшедшую. Иногда так бывает, что я вижу какие-то картинки из чьей-то жизни. Вы прикоснулись к моей руке, и я увидела… войну.

– Все верно. Я часто бывал на войне, – успокоил ее Казанцев.

– Да что мы стоим посреди комнаты? Пойдемте к столу, – предложил Стрельников.

«Интересно, это излишек вина или солнца так действует на отдыхающих?» – улыбнулся себе Казанцев.

– Саша, а чей прах я должен захоронить? – спросил под конец вечера Казанцев.

Зачем он задал этот нелепый вопрос, он и сам не знал.

– Не знаю. Я только ощущаю, но не вижу. Вы… – задумалась Саша, – как бы ходите по трупам… Возле вас смерть…

Надо было остановиться и не говорить последнюю фразу, спохватилась Саша и беспомощно развела руками.

– Смерть, говорите… Это изъян профессии, – улыбнулся Казанцев.

– Воевали?

– Как вам сказать… Скорее нет, чем да. Я военный хирург. Вначале – Кавказ, потом миссия ООН: Либерия, Конго, Ливия. И смерти, и трупы – все это, конечно, было. Куда без этого? – грустно улыбнулся Казанцев.

– Марк, не берите в голову. Здесь столько солнца и вина, – подтвердила догадку Казанцева Саша.

Ужин затянулся далеко за полночь, мужчины из гостиной переместились на террасу и уже там продолжили пить вино. Их неразборчивые слова долетали в гостевую комнату и убаюкивали Сашу. Она уснула мгновенно, как только коснулась подушки.

– Ты в целом как? – спросил Стрельников.

– Да никак. В отставке. Не прошел медкомиссию. Руки перестали слушаться, а хирург со скальпелем в дрожащих руках – сам понимаешь…

Марк сделал последнюю затяжку сигареты и аккуратно затушил окурок в ракушке, приспособленной под пепельницу.

– Это лечится?

– Нет. Обследовался, пытались лечить, но… Дорога в хирургию мне закрыта навсегда.