– Возьми мою.

Как в тумане, Торак отыскал маленький резной флакон из рога оленя, некогда принадлежавший его матери, вытряхнул на ладонь черную дубовую затычку, высыпал немного порошка красной охры и… вдруг замер.

– Я не могу, – признался он.

– Можешь. Ради меня.

Сдерживая рыдания, Торак смочил порошок слюной, прямо на ладони замешал густую кашицу – влажная охра была похожа на темно-красную кровь земли – и нарисовал на коже отца маленькие красные кружки; эти кружки должны помочь душам узнать друг друга и остаться вместе после смерти тела.

Вначале он очень осторожно снял с отца башмаки из шкуры бобра и на каждой его пятке нарисовал по кружку, пометив его телесную душу. Затем поставил кружок над сердцем, обозначив душу племени. Сделать это оказалось непросто – мешал старый шрам, так что на груди у отца получился не кружок, а кривоватый овал. Но Торак надеялся, что сойдет и этот.

И наконец он сделал самую важную отметину: кружок на лбу, обозначавший Нануак отца, его внешнюю душу. К этому времени Торак был уже не в силах сдерживать слезы, ручьем побежавшие по щекам.

– Теперь мне лучше, – прошептал отец, но Торак заметил – и ужас сжал ему сердце, – что пульсирующая жилка на шее у отца бьется все слабее.

– Ты не можешь умереть! – вскричал он. – Не можешь!

Отец посмотрел на него долгим тоскливым взглядом.

– Я не оставлю тебя, отец, я…

– Торак. Ты дал клятву. – Отец помолчал. – Все. Возьми себе… рожок с охрой. Мне он больше не нужен. А теперь принеси воды из ручья и сразу же уходи.

Торак пошарил среди веток, но бурдюк для воды оказался разорванным в клочья. «Ничего, – решил он, – я сорву листок конского щавеля покрупней и принесу отцу напиться. А плакать больше ни за что не буду». И, словно приказывая себе не плакать, больно надавил на глаза кулаками.

Он встал, собираясь бежать к ручью, и тут услышал, как отец снова прошептал его имя.

– Что, отец? – обернулся к нему Торак.

– Помни. Когда охотишься, всегда смотри, что у тебя сзади. Я… всегда напоминал тебе об этом. – Слабая улыбка тронула губы отца. – А ты всегда… об этом забывал. Охотник должен знать, что у него за спиной. Ты понял?

Торак кивнул. И тоже попытался улыбнуться. А потом опрометью бросился сквозь мокрые папоротники к ручью.

Светлело. В чистом воздухе разливались утренние ароматы. И повсюду вокруг кровоточили израненные медведем деревья, роняя на землю свою золотистую кровь-смолу. А духи покалеченных деревьев тихонько стонали от боли под утренним ветерком.

Торак подбежал к ручью. Над густыми папоротниками плыл туман; ивы макали в темную холодную воду свои длинные пальцы. Быстро оглядевшись, Торак сорвал самый крупный лист конского щавеля и шагнул к воде, тут же увязнув в мягкой красной глине.

И вдруг замер.

Возле правой ноги он увидел отпечаток передней лапы медведя. Чудовищный след был раза в два больше головы Торака и совсем свежий; были видны даже глубокие ямки, где страшные длинные когти глубоко вошли в землю.

ОГЛЯНИСЬ, ТОРАК!

Он резко обернулся.

Ивы. Ольха. Ели.

И никакого медведя.

Сердце глухо ударило в груди.

С соседней ветки слетел на землю ворон – мальчик даже подпрыгнул от неожиданности. Ворон, сложив жесткие черные крылья, внимательно посмотрел на Торака глазами-бусинами, тряхнул головой, коротко каркнул и полетел прочь.

Торак быстро повернулся в ту сторону, куда, как ему показалось, указывал ворон.

Темные стволы тисов. Обвисшие еловые лапы. Густая, непроходимая чаща.

Но в глубине этой чащи – в десяти шагах от него, не более, – ветки едва заметно шевельнулись. Там явно кто-то был! Кто-то огромный…

Торак попытался вздохнуть свободнее, сдержать разбегавшиеся в панике мысли, но разум отказывался ему повиноваться.

Отец всегда внушал ему, что главное в медведе – его способность двигаться совершенно бесшумно. Медведь может следить за тобой, находясь от тебя в десяти шагах, но ты об этом никогда не догадаешься. От медведя нет защиты. Ты не можешь бежать быстрее, чем он. Не можешь взобраться на дерево выше, чем он. В одиночку с ним ни за что не справиться. Но можно, говорил отец, изучить его повадки и попытаться убедить его, что ты для него – не угроза и не добыча.

Торак заставил себя стоять совершенно неподвижно. «Только не беги, – твердил он себе. – Не беги. Возможно, он и не знает, что ты здесь».

Тихий шорох. Снова шевельнулись ветви.

Торак затаил дыхание. И услышал, что жуткая тварь осторожно двинулась в сторону их шалаша. Туда, где отец!

Торак, застыв как изваяние, ждал, когда зверь отойдет подальше. «Трус! – звенело у него в ушах. – Ты дал ему уйти, ты даже не попытался преградить ему путь и спасти отца!»

«Но разве ты смог бы остановить его?» – возразил в душе какой-то тихий голосок. Видимо, Торак еще не совсем утратил способность мыслить разумно. «Отец знал, что так и будет. Именно поэтому он и послал тебя за водой. Он чувствовал, что медведь близко, что он уже идет за ним…»

– Торак! – донесся до него дикий крик отца. – Беги!

С деревьев разом сорвалось несколько воронов. Чаща наполнилась страшным ревом; рев повторялся, становясь все громче, и Тораку казалось, что от этого рева голова у него раскалывается…

– Отец! – пронзительно вскрикнул он.

– Беги!

И снова Лес содрогнулся. И снова раздался крик отца. И вдруг оборвался…

Торак сунул в рот кулак.

Он видел сквозь деревья, как над развалинами их шалаша мелькнула огромная темная тень.

Потом повернулся и побежал.

С трудом пробившись сквозь заросли ольхи, Торак упал на колени в какой-то болотистой низинке. Над ним шептались встревоженные его стремительным бегством березы, и он молча молил их не выдавать его медведю.

Рваную рану на руке жгло как огнем, да и поврежденные ударом о дерево ребра сильно болели, но передохнуть Торак не посмел. Ведь в Лесу полно глаз. Он только представил себе, как этот медведь гонится за ним, и тут же побежал еще быстрее.

И невольно вспугнул молодого кабана, искавшего земляные каштаны. Торак на ходу пробормотал извинения, желая предупредить возможную атаку, и кабан, раздраженно хрюкнув, дал ему пройти.

Росомаха злобно оскалилась, словно приказывая мальчишке держаться подальше, и Торак тоже оскалился в ответ с самым свирепым видом – ведь росомахи понимают только язык угроз. Эта, во всяком случае, действительно решила, что он ей угрожает, и залезла повыше на дерево.

Небо на востоке стало серым, как волчья шкура. Вдали слышалось ворчание грома. На фоне грозовой тучи зелень деревьев казалась совершенно изумрудной. «А в горах-то ливень, – мимоходом подумал Торак. – Надо опасаться оползней и наводнений».

Он заставлял себя думать об этой опасности, чтобы отогнать страх, что владел его душой. Но ничего не помогало; он снова бросился бежать.

Наконец голод вынудил его остановиться. Мешком свалившись на землю у корней большого дуба, он поискал узелок с едой – и застонал от огорчения. Еды-то он не захватил! А теперь слишком поздно было вспоминать об аккуратной связке вяленого мяса, забытой им у разоренного шалаша.

«Ну и дурак же ты, Торак! – ругал он себя. – Надо же было натворить столько глупостей в первый же день своей самостоятельной жизни! И своего одиночества…»

Нет! Это просто невозможно! Разве мог отец бросить его? Уйти навсегда?

Торак поднял голову и посмотрел на трепещущую под ветром темно-зеленую листву дуба. Листья шептались о своих тайнах, не желая посвящать в них какого-то мальчишку.

Впервые в жизни Торак остался совершенно один. Он больше не чувствовал себя частью Леса. Ему казалось, будто его внешняя душа разорвала ту нить, что связывала ее с душами всех прочих живых существ: деревьев и птиц, охотников и дичи, реки и скал. Никто во всем свете не знал, что он, Торак, сейчас чувствует. И никто не хотел этого знать.