- Может, останешься?
- Зачем? - спросила Малышка.
- Зачем-зачем! - разозлился Липовецкий. - Сама должна знать - зачем!
- Я не знаю, - простодушно ответила Малышка, и лифт поехал.
Троллейбусы уже не ходили, и Малышка с Иваном Семеновичем Козловским долго шли по плохо освещенным улицам. Недалеко от дома, в котором жила Малышка, Иван Семенович Козловский остановился, и тут Малышка увидела, что он совсем не так пьян, как это ей показалось раньше.
- Послушай, - сказал Иван Семенович, - девочка, у меня к тебе будет просьба.
- Какая? - спросила Малышка.
- Обещай!
- Я буду стараться... - сказала Малышка.
Тихо было на улицах, Город спал, но Иван Семенович Козловский придвинулся к ней поближе, как будто их могли услышать.
- Ты знаешь, что такое время? - спросил Иван Семенович Козловский.
- Немного, - ответила Малышка.
- Это среда, в которой существует живое. Мы плаваем в нем, как рыбы в воде, а вода течет... Поэтому перемены - закон жизни. Даже если кажется, что все застыло и стоит на месте... Время не спит. Время движется...
Иван Семенович Козловский на секунду замолчал, а потом добавил:
- Надо ждать...
- Что? - спросила Малышка.
- Новое время... - Иван Семенович Козловский заговорил еще тише и взволнованней. - Только надо зафиксировать... Это важно! Новое время тоже должно на чем-то стоять! Не все были рабами!!! Даже когда царил рабовладельческий строй... - и Иван Семенович Козловский вдруг охрип.
Тихо было. Город спал.
- Что я должна сделать? - спросила Малышка.
- В Музее есть Книга, в которой записана история Театра от самого начала... - сказал Иван Семенович Козловский.
- Я слышала, - сказала Малышка.
- Ты должна записать туда... правду...
- Про Фадеева и про вас?
- Да, - сказал Иван Семенович Козловский.
Он довел ее до подъезда и, уже отойдя на несколько шагов, обернулся и изо всех сил прохрипел:
- Не все! - и погрозил кому-то невидимому пальцем.
В фойе верхнего яруса была небольшая, всегда запертая дверь, которая вела в Музей. За все время работы в Театре Малышка не побывала там ни разу.
Основоположником Театра был курчавый, солидный господин, друг Станиславского, которого называли не иначе как - Сам. Его портреты висели в кабинете Директора и в нижнем фойе. В Музее хранились кое-какие его личные вещи и личные вещи его актеров, костюмы, эскизы и макеты декораций, а также История Театра, пережившего несколько войн и революций, записанная в знаменитой Книге.
Слышала Малышка и такую версию, что никаким другом Станиславского Сам никогда не был. Был даже такой случай. Однажды они пили чай, и Сам сказал Станиславскому:
- Милый мой, Станиславский!
На что Станиславский ему заметил:
- Разве мы с вами на "ты"?
Слышала Малышка, что был он агентом НКВД и именно он когда-то подставил Мейерхольда и целый ряд других лиц, был японским, немецким, американским, английским, а по совместительству и своим родным, отечественным шпионом. Имел пристрастие к малолетним детям и мальчикам-подросткам, а попутно, между делом, переспал со всеми женщинами в Театре, невзирая на возраст и внешние данные. В довершение ко всему - лечился по поводу шизофрении.
С портрета на Малышку смотрел скорее положительный господин, курчавый, с простоватым лицом и чванливо оттопыренной нижней губой... Разное о нем говорили. Но одно оставалось неизменным во всех версиях - он был великим артистом.
Несколько раз Малышка подбиралась к заветной двери - дверь была прочной, обитой жестью, с маленьким отверстием для ключа. Как-то именно там ее застал зам. директора Шнип-маленький - огромный, рыхлый детина. (Не путать с его отцом, администратором Шнипом.) Малышка живо отскочила от двери и сделала вид, что прогуливается.
- Пошли! - закричал ей Шнип-маленький. - Директор зовет!
В этот момент Малышке очень захотелось ответить ему так, как Станиславский ответил основоположнику их Театра:
- Разве мы с вами на "ты"?
Но она сдержалась.
Шнип-маленький исчез за тяжелой дверью кабинета Директора, и его подозрительно долго не было. Потом он наконец появился, торопливо что-то дожевывая. Малышка было уже направилась в кабинет, но Шнип-маленький сказал:
- Не туда. Он обедает в ресторане.
Директор сидел у окна в ресторане "Потсдам" и ел салат "по-берлински" сосиски вперемежку с луком и солеными огурцами. (Что олицетворяло в этом салате Восточный Берлин, а что - Западный, оставалось загадкой.) Рядом ждало его следующее блюдо - "Сан-Суси", где возвышалось над несколькими сортами мяса очаровательное гнездышко из картофельной соломки с несколькими белыми грибочками внутри. Шнип-маленький подвел Малышку к столику, предложил стул и тотчас угодливо исчез.
- Есть будешь? - спросил Директор, плотоядно обозревая "Сан-Суси".
Наверное, ему тоже стоило бы сказать то, что ответил Станиславский основоположнику их Театра: "Разве мы с вами на "ты"?", но воспитанная Малышка сказала только:
- Спасибо.
Директор кивнул официанту, и тот живо поставил перед Малышкой тарелку с салатом.
Малышка с удовольствием ела сосиски, хотя бы потому, что редко их ела. В магазинах они почти не появлялись, а когда появлялись, за ними выстраивалась такая огромная очередь, что ей, нерасторопной, как правило, ничего не оставалось.
- Ну... - сказал Директор, хрустя очаровательным гнездышком. Он был крупным, дородным человеком, с тугим животиком, с чванливо выпяченной нижней губой. - Ну?.. Слышал, тебя видели с Ванькой Козловским...
Директор не ждал ответа. Он спокойно догрыз гнездышко и приступил к мясу:
- Пока в этой стране столько пьют, он, конечно, с голоду не умрет... Но мы могли бы предложить что-нибудь получше. Так и передай.
- Хорошо, - сказала Малышка.
- Передай, - повторил Директор. - Если он поможет нам довести до ума эту проклятую пьесу... Мы примем его условия.
- Я знаю его условия, - сказала Малышка. - Его условие, чтобы Фадеев смог поставить "Ромео и Джульетту".
Директор отреагировал неожиданно, с каким-то особенно радостным оживлением:
- Так тебе нравится Фадеев?
На этот вопрос Малышка не ответила, но так как разговор принял какой-то интимный характер, она осмелела:
- Я могу познакомиться с Музеем?
- Зачем? - поморщился Директор. - Зачем тебе эта рухлядь?
- Он дружил со Станиславским, - сказала Малышка.
- Между нами, сволочь он был порядочная, - огрызнулся Директор. И почему-то вскрикнул: - Мерзавец! Мейерхольда заложил!
Директору принесли кофе с пирожным, и Малышка поняла, что кроме салата из сосисок ей больше ничего не положено.
- Ладно, иди, - сказал благодушно Директор. - Все поняла?
- Все, - сказала Малышка.
Не прошло и двух недель, как Фадеев, еще худой и прозрачный после больницы, начал первые, застольные репетиции "Ромео и Джульетты". А Малышка стала курсировать между большим залом и комнаткой литчасти с листами пьесы, исчерканной рукой Главного снизу доверху.
Иван Семенович Козловский аккуратно раскладывал эти листки на столе и долго колдовал над ними, что-то бормотал, напевал, притопывал ногой, а иногда даже имитировал звук трубы, топот коней или барабанную дробь. Потом он брал другой, совершенно чистый лист бумаги и начинал писать на нем какой-то новый текст, вроде бы очень похожий на прежний, чтобы не задевать авторское самолюбие, но в то же время совсем иной. В такие моменты он даже испытывал что-то вроде вдохновения. Зато между ними взгляд его тускнел, весь он съеживался и выглядел каким-то ужасно несчастным, гораздо более несчастным, чем тогда, когда собирал бутылки в Центральном парке. И тогда Малышке становилось совестно из-за того, что она так до сих пор и не выполнила своего обещания, не записала в знаменитую Книгу истории Театра, о чем он ее просил...
Много раз Малышка проходила мимо таинственной двери, много раз пыталась разузнать что-нибудь о Музее у самых разных людей, начиная от артистов и кончая билетерами, но все они так и не сказали ей ничего определенного. Большинство действительно ничего не знали, ну а те, кто что-то знал или догадывался - это тоже чувствовала Малышка, - отводили глаза и делали вид, что не понимают вопроса.
