- Если ты не прекратишь, я тебя придушу!
- Попробуй! - сказал ребенок.
Жена Ивана Семеновича Козловского все рыдала, выковыривая из китайской прически кусочки хлеба.
- Простите, я не хотела, - повторила Малышка.
Все еще продолжая всхлипывать, жена Ивана Семеновича Козловского нашарила в кармане своей необъятной юбки маленький телефон.
- Сынок! - сказала она в трубку с той самой отдышкой, о которой во всех подробностях рассказывала еще совсем недавно. - Сынок! Отвези Малышку к папе...
Если все дети Ивана Семеновича Козловского были для Малышки как бы на одно лицо и когда-то просто путались в ногах, то для них Малышка, как это и бывает, осталась лицом значительным. Сын Ивана Семеновича Козловского появился почти мгновенно - бородатый, ростом с дверной косяк. Прежде всего он расправился с распоясавшимся ребенком, он взял его за шиворот, как котенка, и выбросил за дверь, вслед полетели пистолет, пулемет и несколько винтовок. Мальчишка рвался обратно, колотился в дверь и вопил.
- Поехали, - сказал сын Ивана Семеновича Козловского, опять появившись в комнате, и, робея, посмотрел на Малышку.
- Не забывай! - закричала ей вслед жена Ивана Семеновича Козловского, давно забытая собственным мужем. - Не забывай! - и опять заплакала.
Сын Ивана Семеновича Козловского привез Малышку в больничный городок, в одном из корпусов которого лежал когда-то с язвой двенадцатиперстной кишки бывший ассистент Фадеев, а теперь в самом дальнем, бездарно выкрашенном двухэтажном строении уже по собственной воле томился Иван Семенович Козловский. Дело в том, что он давно уже мог вернуться домой, но наотрез отказался это сделать, заявив, что не все додумал и не закончил свои "дела". К тому времени уже разбогатевшие его сыновья выкупили у больницы здание и даже обнесли его невысоким забором. Переменить обстановку, одежду и больничную еду Иван Семенович Козловский не захотел.
Сын Ивана Семеновича Козловского открыл наружную дверь своим ключом и, миновав еще несколько дверей с тяжелыми замками и запорами, повел Малышку по лестнице на второй этаж - там по длинному, узкому, как кишка, коридору от одного зарешеченного окна к другому в сером больничном халате и сваливающихся с ног не по размеру больших шлепанцах ходил Иван Семенович Козловский. Он совсем не изменился и не постарел, скорее, даже стал бодрее.
- А! - закричал он, увидев Малышку. - Пришла?!
- Как ваше здоровье? - спросила Малышка.
- Прекрасно! - сказал Иван Семенович Козловский.
В коридоре не было ровным счетом никакой мебели, поэтому сын Ивана Семеновича Козловского вынул из кармана два апельсина и положил на пол. Потом он простился с Малышкой и, стараясь ступать как можно тише, ушел. Иван Семенович Козловский провел Малышку в палату - там была кровать с привинченными к полу ножками и такой же стул у зарешеченного окна. Малышка села на стул и даже немного съежилась.
- Не нравится? - спросил Иван Семенович Козловский. - А ведь только в неволе можно понять, насколько наш дух свободен!
- Да, - сказала Малышка. - Возможно...
Она еще раз оглядела голую палату, где глазу не за что было зацепиться, и только за решеткой окна наливалось синей чернотой вечернее небо.
- Я должна извиниться, - сказала Малышка. - Я не сдержала обещания - не нашла Книгу и ничего не записала там про вас.
- Это уже неважно, - сказал Иван Семенович Козловский. - Думаю, туда уже вписали свои имена совсем другие люди. Они умеют обращаться с Историей!
- Откуда вы знаете? - спросила Малышка.
- Это логично.
- Я проспала все это время, - сказала Малышка.
- Бывает... - сказал Иван Семенович Козловский. - Тут целые народы могут проспать от нескольких десятилетий до нескольких веков, а может, и того больше... - он немного помолчал, как будто перебирал в памяти все проспавшие народы, а потом спросил: - Как дела в Театре?
Малышка стала рассказывать Ивану Семеновичу Козловскому про Театр, про то, что она увидела сегодня, когда выбралась из литчасти, но скоро поняла, что о том, что там происходит, он знает лучше нее. Она сказала:
- В Театре новый режиссер Петров.
- Он вот уже несколько лет как новый, - сказал Иван Семенович Козловский и добавил после небольшой паузы, скорее ворчливо: - Конечно, хочет ставить "Ромео и Джульетту"?
- Откуда вы знаете? - спросила Малышка.
- Знаю, - ответил Иван Семенович Козловский, а потом сказал: - Я в тебе не ошибся, - и бросил на нее быстрый взгляд.
- В смысле? - сказала Малышка.
- Ты принадлежишь к породе защитников. Во всяком случае, ты становишься защитником, когда в тебе нуждаются. - Иван Семенович прошелся по палате и опять посмотрел на Малышку. - Это редкая порода, я бы сказал аристократичная. Если, конечно, защитник истинный, то есть действует бескорыстно и по порыву.
Иван Семенович Козловский остановился у самой стены, и только тут Малышка заметила, что вся стена испещрена какими-то знаками и волнистыми линиями.
- Что это? - спросила Малышка удивленно.
- Так... Размышляю... - заметил Иван Семенович Козловский и добавил скороговоркой: - Если взять за аксиому, что все повторяется, интересно выяснить - насколько... - тут в его голосе появилось раздражение, и он резко и даже сварливо закончил: - Поздно уже. Тебе пора.
И Иван Семенович Козловский проводил Малышку к выходу, ловко открывая многочисленные замки многочисленных дверей своими ключами. Дохнуло свежим ночным воздухом. Сквозь набежавшие облака тускло светился лунный серп.
- Как ты нашла мою жену? - спросил Иван Семенович Козловский.
- По-моему, нормально, - сказала Малышка.
- В каком она была образе?
- Китайской принцессы.
- Опять? - сказал Иван Семенович Козловский. - Она повторяется.
Он закрыл за собой дверь, и Малышка услышала лишь, как приглушенно щелкнул замок.
Через несколько дней у Малышки появился Шнип-маленький. Он владел в Театре несколькими небольшими кафе и совместно с Анжелой Босячной - одной из лестниц, поэтому последнее время в его манере вести себя появилась какая-то особенная наглость.
- Эй! - лающим, отрывистым голосом сказал Шнип-маленький. - Давай! Главный зовет!
- Зачем? - спросила Малышка.
- Иди, раз зовут! - сказал Шнип-маленький.
В кабинете у Главного Малышка увидела Ивана Семеновича Козловского. Он был в малиновом пиджаке одного из своих сыновей и клетчатых брюках, гладко выбрит и выглядел просто великолепно. Фадеев, напротив, еще немного пополнел, и чувствовалось, что одежда, как панцирь, со всех сторон сдавливает его тело, и он все ерзал в кресле, меняя положение, но облегчения не находил.
- Иван Семенович! - говорил Фадеев неожиданно тонким голосом. - Что ты от меня хочешь? У меня - Театр! Мне нужна касса! Мне нужна Публика! Что ей твои возвышенные страсти! Ей подавай сам знаешь что! Здесь, здесь и здесь! Юмор ниже пояса. Голые задницы ей подавай! - при этом он уже как-то совсем неприлично взвизгнул.
Иван Семенович Козловский какое-то время оставался неподвижным, потом вскинул вверх руку и торжественно воскликнул:
- Песцова!
- Что Песцова? При чем здесь Песцова? - засуетился в своем кресле Фадеев и покраснел.
- Вспомни Песцову! - сказал Иван Семенович Козловский. - Вспомни ее великий талант! Вспомни, как ты клялся на ее могиле!
- Как? Как я клялся? - закричал Фадеев.
- Искусством. Ты клялся - искусством. Она... - и Иван Семенович Козловский кивнул на Малышку. - Она - свидетель! Не надо нарушать клятвы, которые даешь в молодости.
- О, Господи! - закричал Фадеев. - При чем здесь все это, черт побери? О, Господи!
В плену тесной одежды ему было уже совсем плохо, он дышал тяжело и даже немного задыхался.
- Ладно! Заели! - сказал наконец Фадеев, расстегивая верхнюю пуговицу рубашки, а потом, через секунду, и следующую. - Заели! Только, чур, Иван Семенович, надо отработать! У меня - Театр!
