Нет такого человека, который никогда не мечтал. Мечтают все, от мала до велика. Сводятся все мечты зачастую к сугубо материальному, реже духовному насыщению. Лично я называю мечты – полётом мысли над собственной несостоятельностью. Люди, у которых есть «всё», перестают мечтать. Они начинают раздумывать, как это «всё» сохранить и кому в итоге оставить. Я же, начиная лет с пятнадцати, мечтал иметь машину. Эта мечта казалась миражом в море бытовых проблем, но я неуклонно продвигался к ней окольными путями, интуитивно предугадывая шаги для реализации своей фантазии. В двадцать девять я сел за руль своего авто и на продолжительное время стал счастливым человеком, но это не было счастьем. Это был результат усилий, которые приложил для достижения своей цели. А вот состояние счастья я ощутил дней через десять после покупки машины, когда чудом увернулся от несущегося мне в лоб грузовика. На тот момент я имел жену, маленького сына, хорошую работу, и всё у меня было прекрасно, а счастья не было. Вот оно и прилетело ко мне в виде грузовика, управляемого скорее всего мертвецки пьяным водителем. Объяснить, что я почувствовал пять минут спустя, невозможно, но это было именно счастье.

– Эмми, ты готова?

– Да, а ты?

«– Я реанимировал свой счастливый эпизод и хочу им с тобой поделиться», – сказал я и провалился в прошлое.

Вместо кормления кота, как ожидал вначале, я увидел больничную палату, где на койке лежала женщина лет шестидесяти. Она не выглядела больной, только слегка бледная кожа и чуть покрасневшие глаза. Рядом у кровати стояло кресло, в котором сидела миловидная женщина средних лет с копной рыжих волос, чуть подкрашенными губами и розоватыми тенями вокруг глаз. Больничный белый халатик, накинутый на плечи, говорил о том, что она была посетителем, а некоторое сходство женщин позволяло предполагать, что это мать и дочь. Палата была одноместная, но достаточно просторная. На столике помимо бутылки воды и стакана стоял букетик цветов. В окно, почти прикрытое жалюзи, едва проникал дневной свет. Несмотря на то, что посетительница что-то говорила матери, внимание той было обращено на меня (Эмми), и её взгляд был невероятно тёплым, выражая материнскую любовь. В этот момент в палату вошёл врач. Седоватый мужчина под пятьдесят, невысокого роста, с коротко подстриженной бородкой без усов. В руках у него были бумаги, а под мышкой – несколько папок. Он поздоровался, затем широко улыбнулся, глядя на больную, и сказал небольшую речь. Как только он замолк, я почувствовал такой приток радостных эмоций, какой не переживал очень давно.

Бросив взгляд на Эмми, я догадался, что она испытывает похожие эмоции, и сделал паузу. Одновременно с расслаблением мысли замедлились, а потом исчезли совсем. Меня окружил вихрь мелких светящихся точек, пронзающих игл, оставляющих после распада неоновый свет. Возникали и исчезали обрывки видений, не поддающихся фокусировке. Огромный мир летел сквозь меня, оставляя частицу себя в моей памяти. Так и подмывало крикнуть: «Тпруу! Залётные, остановитесь! Дайте наглядеться на эту красоту». Немного позже, когда я вспоминал этот этап настройки наших с Эмми душ, пришло сравнение с ядерным реактором, который бомбардировал меня – маленькую плазменную частичку – своими протонами. Феерия закончилась внезапно. А меня поджидал сюрприз в виде изменения окружающего пространства, которое стало практически реальным, с полутонами и тенями, нюансами и оттенками цветов. Катя-Эмми была настолько живая, что я кинулся прижать её к своей несуществующей груди. Невероятно острое желание близости пронзило меня, несмотря на отсутствие тестостерона в моей плазменной башке. «Так и маньяком можно стать», – сыронизировал я мысленно.

– Как ты? – поинтересовался я у Эмми. – Что испытываешь нового?

– Фантастика! Я чувствую себя живее всех живых! Хочу пить шампанское и танцевать. По-моему, нам стоит озаботиться вопросом приобретения тел. Не в курсе, где тут зоомагазин? Начнём хотя бы с попугайчиков.

– Я предпочитаю начать сразу с млекопитающих. Чем тебе не нравятся, скажем, лабрадоры?

– Тогда я предпочту голубого вислоухого британца и бирманскую священную кошечку.

– Прости, я вспомнил, что ты без ума от кошек, – и продолжил: – Я задам один вопрос не по теме. Что было там с твоей бабушкой в больнице?

– Ей поставили смертельный диагноз, но потом оказалось, что перепутали фамилию, которая только на одну букву отличалась от бабушкиной. Это было чудом, что вовремя спохватились.

– Я так и подумал. Ты носишь фамилию бабушки?

– Нет, но, если тебе интересно, моя фамилия Эйртон. Ты всё равно узнаешь, ведь теперь, как я догадываюсь, можно путешествовать в воспоминаниях друг друга.

– Былов Илья, – представился я, – вот и познакомились.

– Значит, пришла пора перейти от мутуализма к конъюгации.

– Что ты сказала?! (Жаль, у меня нет бровей, они бы съехали на затылок.)

– Это термины из микробиологии. Мутуализм – взаимовыгодный симбиоз. Конъюгация – генетический обмен, сопровождающийся переносом генетической информации при контакте клеток между собой. Я понятно объяснила?

– Более чем.

– Тогда, если позволишь, я совершу прогулку по волнам твоей памяти. Обещаю, что буду ступать осторожно, не задевая острых углов, не залезая в тайники и шкафы, набитые скелетами.

– Дорогая, мне тоже хочется узнать тебя ближе настолько, насколько позволит конъюгация.

Жизнь – это сценарий, который пишут сообща, а перечитывают в одиночку. Листая страницы своей жизни, делая переоценки событий, повлиявших на судьбы других, и свою в том числе, мы просеиваем наши мысли и деяния через сито собственной морали. Не каждый может найти в себе отрицательные черты и осудить за неблаговидный поступок, но касательно других мы беспощадны. Такого внутреннего аудита, предоставленного малознакомой девушке, в практике человечества ещё не было. Я решился на это, прекрасно понимая, в какой ситуации мы с Эмми оказались. Не так важны для меня воспоминания молодой девушки, как возможности, которые получили в связи с объединением в одно целое, а это дорогого стоит. К тому же я не сделал ничего такого, за что мне было бы стыдно именно перед ней. Кроме того, когда она увидит свежим глазом со стороны мой внутренний мир, у меня появится уникальный критик, способный влиять на мои оценки и суждения. Это принесёт большую пользу в совместном поиске истины. Как гласит школьная поговорка: «Чему быть, о том не ныть». Пусть Эмми прочтёт сценарий моей жизни и огласит приговор, а я пролистаю короткую, но, надеюсь, увлекательную книгу под названием: «Эмми Эйртон».

Удивительно, почему я так надеялся сделать «открытие», побывав в прошлом Эмми? От раннего детства и до очень ранней смерти её жизнь укладывалась в рамки миллионов идентичных судеб. Семья, родня, игры, изучение мира, развлечения, учёба, первая любовь, обиды и потери – всё так же, как у прочих людей. Воспоминания индивидуальны, но мало чем отличаются от, к примеру, моих. Несхожесть в одном – ареале. Другая природа, иной уклад жизни и быта, любимые места времяпрепровождения – вот и все различия. Конечно, есть среди этого яркие моменты духовного подъёма и упадка, вызванные особыми обстоятельствами, но их можно пересчитать по пальцам. Взрослые, глядя на поступки чужих детей, умиляются, а родителей эти же поступки раздражают. Главное в оценке – восприятие. Будь я отцом Эмми, с большим интересом погрузился бы в её мир, учитывая фактор узнаваемости. Пожалуй, с ещё большим энтузиазмом я бы окунулся в память своей жены, но Эмми (хотя я представляю её в образе Кати) не смогла насытить мою жажду открывателя «психологических глубин». Единственным плюсом, который перевесил моё разочарование, была фотография на комоде в спальне бабушки. На этом фото была Эмми во весь рост в возрасте приблизительно двадцати лет, одетая в футболку и джинсы. На рамке этого фото в нижней части вензелем написано «Эмми». Такие рамки с разными именами продавались в детских магазинах. Их обычно покупали чадам, чтобы те с детства могли идентифицировать себя, теша раннее самолюбие. Теперь я знаю, как выглядит моя половинка, с которой нам приходится существовать в Эфире, где нет тел и лиц.