Осуществляется все это примитивно, грубо, подчас просто нагло. Тут и бесконечные вызовы новых и новых свидетелей, и просьба объявить перерыв или каникулы для сбора новых доказательств, и длительность речей.

Немного в человеческой истории найдется имен, более ненавистных, чем имя Германа Вильгельма Геринга. Разве что сам Гитлер. И казалось бы, кому в голову может прийти на этом процессе, где его преступления лежат прямо на ладони, выставлять этого человека как… противника войны. Да, да, именно противника войны, не больше и не меньше. Но вот поднялся на трибуну доктор Штаммер. На доказательство сего недоказуемого тезиса он и направил своего первого свидетеля генерала Боденшаца. И этот генерал – близкий сотрудник Геринга, так и заявил с трибуны: «Господин рейхсмаршал Геринг по натуре своей миролюбец и миротворец». Помню, что в этот момент мы впервые услышали в этом торжественном и строгом зале довольно-таки веселый смех. Но ни доктора Штаммера, ни самого Боденшаца этот смех нисколько не смутил. Или, может быть, генерал не мог соскочить с заготовленной для него защитником речи. Развивая свою мысль, генерал брякнул, что Геринг был также «защитником евреев и делал для них все, что мог».

Тут уж не выдержал американский обвинитель Джексон. Вот диалог:

ДЖЕКСОН: Вы что же, заявляете, что Геринг все-таки ничего и не знал об акциях против евреев в ночь с 9 на 10 ноября 1938 года?

БОДЕНШАЦ: Он узнал об этом на следующее утро из газет и, узнав, был до глубины души потрясен.

ДЖЕКСОН: Вы хотите, чтобы мы поверили, что Геринг был потрясен и чувствовал себя оскорбленным тем, что произошло с евреями в эту ночь? И вам ничего неизвестно о том, что через три дня подсудимый Геринг собственноручно подписал приказ о конфискации имущества у еврейского населения на десять миллиардов марок и об исключении евреев из всей деловой и государственной жизни?

Свидетель молчал. Геринг на скамье подсудимых покусывал губы и кривил свой большой рот. В зале вновь слышался смех. Лорд Лоренс сердито смотрел через очки на развеселившийся зал и, вопреки обыкновению, стучал ногтем по микрофону, призывая к тишине.

Бред? Чушь? Нет, запись выступления одного из свидетелей, выставленного, кстати сказать, тем же «Слоном», самым видным адвокатом процесса.

А вот другой свидетель защиты, фельдмаршал Гергард Мильх, один из тех, кто посылал гитлеровскую авиацию на мирные города, автор весьма ходкого в немецких штабных кругах словечка «ковентрировать», то есть разом, за один налет превратить город в кучу руин, как это было сделано им в отношении английского города Ковентри. Этот смуглый, черноволосый, курчавый человек, который мечтал ковентрировать все непокорные города Европы и Советского Союза и непосредственно организовал зверскую эксплуатацию пленных, вызванный защитником на свидетельскую трибуну, просто валяет дурака.

По его словам, Герман Геринг вообще ничего не знал о мобилизации миллионов людей в оккупированных странах для работы в Германии.

– Сколько военнопленных работало в промышленности?

– В промышленности? Нет, они там не работали, их лишь изредка использовали в сельском хозяйстве.

В доказательство фельдмаршал извлекает из кармана солдатскую книжку и начинает под общий' смех цитировать десять заповедей солдата: «Мирное население нельзя ни грабить, ни обижать… С военнопленными надо обращаться по-братски».

Фельдмаршал-палач с солдатской книжкой в виде вещественного доказательства так смешон, что лорду Лоренсу приходится вновь и вновь стучать молотком по столу. Но защита не смущается. Сам Мильх, может быть, и дрогнул, ибо смуглое лицо его корчит тик, но адвокат Штаммёр продолжает его направлять по тем же заранее проложенным рельсам. Альберт Шпеер?

Министр вооружений? Да, ему, конечно, приходилось иногда мобилизовывать иностранных рабочих на строительство военных укреплений, подземных заводов и аэродромов. Но что поделаешь, война требовала жертв. Сам же он, Шпеер, мирный человек, в душе даже пацифист. Вопреки приказу Гитлера он даже во время войны… стал переводить военные заводы на мирную продукцию – на выпуск удобрений, сельскохозяйственных машин и потребительских товаров.

Уже не под смех, а под громкий хохот происходит диалог между свидетелем Мильхом и защитником Фрица Заукеля доктором Серватиусом.

СЕРВАТИУС: Будьте добры рассказать, как работалось в Германии иностранным рабочим?

МИЛЬХ: Они отлично работали. Они были очень довольны тем, что очутились в культурной стране, получили здесь хлеб и заработок. С ними обращались хорошо. Я, правда, не знаю этого точно, ведь я военный, но мне думается, что они получали продуктов даже больше, чем немцы… Доктор Заукель, ведавший этим, был очень мягкий, добрый человек. Он, как отец, заботился об иностранных рабочих.

Несколькими вопросами-ударами обвинители срывают со свидетеля Мильха маску благоглупости. Перед судом гитлеровский волк в мундире фельдмаршала. Это он организовывал опыты на людях в концентрационных лагерях, он, бросая военнопленных сотнями, тысячами на военные заводы, требовал, чтобы к тем, кто не может выполнить норму, применяли «особое обращение». Под тяжестью улик Мильх наконец опускает голову и признается:

– Да, я, кажется, об этом знал, но забыл.

Таков был свидетель защиты, вытащенный доктором Штаммером из тюремной камеры и делавший попытки выгородить «второго наци» Германии. Но Штаммер все-таки выглядит еще прилично, по сравнению с защитником Гесса доктором Зейдлем, которого здешняя пресса зовет «Мышонком». Маленький, длинноносый, юркий – он и впрямь похож на мышонка. Адвокаты в фиолетовых университетских мантиях стараются вести себя солидно, остерегаются выглядеть смешными. «Мышонку» все равно. Он не считает нужным скрывать свои симпатии к подсудимым. Он защищает Гесса и Франка, но постоянно крутится возле Штаммера, защищающего Геринга, и с готовностью бросается выполнять любое его поручение. Солидный «Слон» обычно посылает «Мышонка» на трибуну, когда надо задать провокационный вопрос или предъявить сомнительный документ.

Но хотя эта последняя линия нацистской обороны сражается умело и слаженно взаимодействует между собой, хотя защитники, по грубым подсчетам, отнимают у суда минимум вдвое больше времени, чем обвинители, а свидетелей защиты уже прошло перед судом раза в три больше, результаты этой обороны жидкие. Она сдает одну за другой свои позиции перед логикой и доказательностью обвинений. Иногда эта сдача позиций происходит при обстоятельствах весьма курьезных. Так, защитник мракобеса Альфреда Розенберга медлительный, очень солидный доктор Тома, пытаясь втянуть суд в длительную дискуссию по поводу нацистских теорий подсудимого, принялся читать выдержки из его трудов. Он стоял на трибуне, как монумент, и громким, рокочущим голосом оглашал документы, которые, как ему казалось, обеляли его подзащитного. Порою он, используя специальные приспособления на трибуне, отключающие микрофон, отдавал вполголоса распоряжения своему помощнику, доставлявшему ему документы.

И вот этот помощник, то ли не расслышав своего шефа, то ли не разобрав его приказания, протянул ему какую-то толстую книгу, как выяснилось потом, мракобесский трактат Альфреда Розенберга «Миф двадцатого века». Адвокат не сразу разглядел, что ему подали, а разглядев, так озлился, что забыв отключить микрофон, рявкнул на весь зал:

– Идиот! Зачем вы суете мне это дерьмо?

Говорят, по-немецки это было сказано даже крепче. Но девушка, переводившая на русский, несколько смягчила эту в общем-то правильную оценку розенберговского философского труда. Зал, разумеется, расхохотался, и даже внешне непроницаемый для человеческих страстей лорд Лоренс улыбнулся перед тем, как постучать ногтем по микрофону.

Но иногда даже этого опытного судью, с поразительным терпением относившегося ко всем – я не побоюсь употребить это слово – проискам защиты, ее не очень чистая игра выводила из себя. Впрочем, даже в таких случаях он находил изящную форму для того, чтобы поставить на место забывшегося «мейстерзингера». Однажды один из них, отнявший уже немало времени у суда, но продолжавший говорить, заявил: