Анна знала, что она не должна этого делать. Она помнила строгий наказ Ротчева, никому из обитателей форта не выходить за ворота ночью, но искушение было слишком большим. Она не боялась. Никакого страха ночи, и того, что она будет одна в этой кромешной темноте, у нее не было. В такую темную ночь, если она не могла видеть никого, то и ее никто не увидит, если она наденет, что-нибудь темное. Зато, какое будет наслаждение сидеть там, на берегу и прислушиваться к шепоту океана. Каким еще более величественным и могучим должен быть океан в такую темную ночь!
Анна была как лунатик, которого какая-то неведомая сила тянет наружу, на воздух. Какая-то непонятная сила подталкивала ее и заставляла ее пойти и посидеть у океана, в эту особенную ночь.
Ничто не могло остановить ее. В этом царстве сна не было никого, кто мог предотвратить ее от этой сумасшедшей мысли… ведь это было только на час или два..!
Анна, осторожно, не шумя, встала, накинула большую темную шаль на плечи… Она знала, что на берегу будет прохладно… Так же осторожно, медленно, она открыла двери своей спальни, тихо прошла через гостиную и также бесшумно открыла дверь в передней. Ей везло. Все двери были хорошо смазаны и ни одна из них даже не заскрипела. Она вышла на веранду и потихоньку прикрыла дверь. Постояв неподвижно минутку на веранде, она пристально посмотрела в сторону ворот и блокгаузов. Там не было слышно ни шороха. Часовые, видно, отдыхали внутри блокгаузов.
Медленно и бесшумно Анна подошла к громадным воротам, запертым болтами и большим замком. В воротах, однако, была небольшая дверь или калитка, тоже из таких же тяжелых бревенчатых плах, и эта дверь была заперта только на задвижку. Остановившись у ворот, Анна еще раз оглянулась… как-будто никто ее не видел. С сильно бьющимся, от возбуждения, сердцем она медленно, стараясь не шуметь, отодвинула задвижку и также тихо и медленно стала открывать дверь. Плохо-смазанные шарниры двери слегка заскрипели и Анна замерла. Она прильнула к темному дереву ворот, чтобы ее не было видно и прислушалась. Нет, как видно, никто ее не слышал. Еще раз, она медленно стала открывать тяжелую дверь. С каждым, малейшим, скрипом шарниров, она останавливалась, прислушивалась и потом опять все больше и больше открывала отверстие в двери. Скоро она смогла протиснуться сквозь узкое отверстие и оказалась снаружи, за воротами. Так же осторожно Анна прикрыла дверь, чтобы внезапный порыв ветра вдруг не стал бы хлестать и хлопать ею и не вызвать тревоги в крепости.
Очутившись снаружи, Анна осмотрелась крутом. Теперь ее должны бы были видеть из маленьких амбразур блокгаузов, если бы ночь не была такой темной. Кроме того, на ее плечах была темная шаль, под прикрытием которой она совершенно сливалась с темной стеной форта. Было так темно, что она не могла даже различить этих маленьких отверстий в угловой башне и поэтому часовые там, тоже вряд ли, могли видеть ее в такой кромешной темноте.
Анна медленно направилась к берегу по узкой тропинке, так хорошо ей знакомой по почти ежедневным прогулкам у океана. Ночью, однако, пришлось идти почти ощупью… с трудом можно было различить очертания тропинки; итти можно было скорее по догадке и больше по привычке.
Повинуясь какому-то внутреннему импульсу, Анна, уверенно, шла по тропинке вдоль высокого берега океана, нависшего над песчаной, прибрежной полосой у самой воды. Ее влекло, как-будто, таинственной силой к тому удаленному месту берега, в самом южном конце залива, где она так часто сидела, высоко над скалами и водой и так любила наблюдать за бесконечной, никогда не прекращающейся борьбой между силами воды и земли. В этом месте, острые прибрежные скалы представляли препятствие для волн, которые стремились накатиться на берег и затем, пенясь, лениво откатиться назад в лоно океана. Острые, почерневшие от воды, скалы мешали волнам, раздражали их, и разъяренные волны здесь бешено кидались на них, стараясь сокрушить их, снести с пути, чтобы можно было без помех накатываться на покорный берег и упорно подтачивать высокую стену утеса. Эта извечная борьба океана со скалами продолжалась день и ночь, без передышки, и сидя высоко на утесе можно было наблюдать вспенившиеся воды, сердито пробивающиеся между скалами, дождем брызг взлетающие высоко в воздух и обдающие ими утес. Внизу вода бурлила водоворотами, кипела, пугая и маня к себе своей суровой красотой и мощью.
Анна уверенно шла к своему обычному месту на утес, над острыми скалами и водоворотами. Она шла, как завороженная или зачарованная, настолько иным и различным было все то, что она видела и осязала теперь по сравнению с тем, что она так часто видела днем. Тропинка вела вдоль берега от лестницы, ведущей вниз к верфи, по направлению к любимому месту Анны. Она извивалась следуя очертаниям высокого берега и Анна шла больше подчиняясь инстинкту, чем своим глазам. Она чувствовала себя возбужденной и ей казалось, что она плыла вдоль берега, вместе с облаками, высоко над водой, которой не было видно в темноте, кроме пенистых барашков набегавших волн. Можно было только догадываться о присутствии воды, если остановиться и внимательно прислушаться. Тогда можно было услышать тихий шепот воды, ленивыми всплесками, накатывавшейся на берег.
Вот скоро и то место, где она так часто любила сидеть. На момент она приостановилась, потому что ей показалось, что она услышала легкий шорох позади, на некотором расстоянии от нее. Анна боязливо прислушалась, но нет… ни звука, ни шороха … все было тихо и спокойно. — Может-быть птица или зверек зашевелился во сне, — подумала она. Самообладание вернулось к ней. — Что-то мне сегодня все чудится, пугает меня. — Она решила идти дальше, больше не оглядываясь и не останавливаясь. — Не будь трусихой, — старалась она уверить себя, — ничего со мной случиться не может в таком месте и в такое время. Темно, хоть глаз выколи.
Уверенно, Анна продолжала путь. Совсем близко, около знакомых камней, ей опять показалось, что она услышала шорох, напоминавший легкие, осторожные шаги. Остановившись, она замерла и стала прислушиваться. Опять ни звука, ни шороха, ничего, кроме глухого, неумолкаемого рокота океана, внизу, у берега. Каждый раз, как она делала несколько шагов вперед, ей казалось, что она опять слышала несколько приглушенных шагов позади, но стоило ей остановиться, как шорох замирал.
— Что это, воображение?.. Чепуха, какая-то!.. — подумала она. — Никогда не думала, что я буду такой пугливой в темноте. Она сделала попытку рассмеяться, чтобы убить в себе довольно возраставший страх.
Вот, наконец, и место, где она так часто сидела, любуясь могучим океаном. Анна нащупала рукой плоский камень, на котором она всегда сидела, постелила на него уголок шали и, сев на камень, закутала плечи остальной частью шали, опираясь спиной на другой камень позади. Как хорошо здесь! Она одна, совершенно одна, и весь мир природы у ее ног!
Шагах в двух-трех перед ней, утес круто обрывался и заканчивался где-то далеко внизу, футах в ста от верха, среди острых скал и бурлящей воды. Можно было чувствовать и слышать, как разъяренные волны кидались там к подножию утеса, так как они кидались веками, пытаясь сокрушить монолитную силу каменного берега.
Ночь была особенно прекрасной. Было прохладно, как обычно, на берегу океана, но не холодно. Чистое, безоблачное, чернильно-черное небо было покрыто миллионами блестящих звезд, которые казались особенно яркими в эту безлунную ночь. Иногда можно было слышать тяжелую волну, ударявшую в берег и скалы, которая затем шипя и пенясь откатывалась назад. Волн не видно в темноте, но пристально всмотревшись можно было различить, а, может-быть, догадаться, вспененные белые гребни волн.
Анна сидела на камне совершенно неподвижно и внимательно прислушивалась к говору океана, к шепоту ветра, дующего с океана, и ко всем звукам и шорохам, которые доносились до нее. Это была настоящая, ночная симфония приглушенных ночных звуков. Казалось, что Анна сама была частью этой ночной картины. С темной шалью на плечах, неподвижно сидящая на камне, она, как-будто, была частью этих скал. Единственной частью, выдававшей ее присутствие, были ее светлые, золотистые волосы, свободно развевающиеся на ветру.
