– Genug![4] – сказал Юрген и вновь крикнул в ухо мальчишке: – Wo ist eine Mine?

– Nein, – прохрипел мальчишка.

Специально по-немецки сказал, чтобы лучше дошло до «фашистской сволочи». Но Юрген и так понял, что «нет». Твердый мальчишка попался. Эту твердость Юрген чувствовал и рукой, и носом – не было кислого запаха страха.

– Noch nicht genug[5], – сказал Брейтгаупт и сжал свои тиски.

– Бесполезно. Мальчишка. Не понимает еще ценности яиц для мужчины.

Это сказал Красавчик, вошедший в караульное помещение.

– Как там? – спросил Юрген, не поворачивая головы.

– Всё путем! Все вымелись в сорок секунд. Фельдфебель Шпилькер организовал прочесывание двора. В помещение и развалины пока не суются.

– Отлично!

– А этот все героя-партизана изображает?

Партизан?.. Юрген вновь втянул носом воздух. Да нет, какой он партизан? От партизана должно пахнуть дымом костров и давно не мытым телом. А от этого пахнет только тротилом. Чистый мальчик, домашний. Домашний…

– Я тебя сейчас порежу на куски, – свистящим шепотом сказал он мальчишке, не задумываясь перейдя на русский, – а потом обойду с твоей окровавленной головой весь город, показывая ее всем женщинам. Так я найду твою мать, она не сможет сдержать крика ужаса. А потом за нее примутся парни из гестапо. За нее и за твоих сестер, если они у тебя есть. Они их будут насиловать, в гестапо много крепких парней, они их будут пытать, не так, как мы тебя, много больнее. А потом их повесят, рядком, на главной площади, чтобы другим мальчишкам неповадно было.

Пробило! Мальчишка по-настоящему испугался. Он попал в точку!

– И всего, что ты сказал, я понял только слово «гестапо», но вышло очень убедительно, – раздался голос Красавчика.

И Брейтгаупт разомкнул хватку. Даже он понял, что дело сделано.

– Нет! – воскликнул мальчишка. – Я покажу!

– Gut, – сказал Юрген, отпуская мальчишку.

Тот упал на пол, сжался в комок. Юрген дал ему двадцать секунд, чтобы прийти в себя, потом рывком поднял, встряхнул, развернул лицом к дверям.

– Vorwärts!

Мальчишка медленно пошел вперед на негнущихся ногах. Но через несколько шагов разошелся. Побитость и покорность судьбе, которые являла вся его фигура, исчезли. Вместо них появилась какая-то даже решимость, отчаянная решимость. Юргену, которой внимательно наблюдал за мальчишкой, это сильно не понравилось.

Мальчишка уже не просто шел, а почти бежал, направляясь к дверям конюшни.

– Здесь, – сказал он и положил руку на засов. Рука слегка дрожала.

Юрген резким ударом отбросил руку мальчишки в сторону. Он прокрутил в памяти мгновения ночи перед появлением мальчишки. Тот появился как бы ниоткуда. И единственным звуком в ночной тишине был хлопок, донесшийся из города. Никакого скрипа! А петли двери конюшни скрипели. Юрген сам вчера приказал рядовому Эггеру смазать петли, а тот не смазал! Потому что петли скрипели, когда дверь закрывали на ночь. Наряд вне очереди рядовому Эггеру! И пачка сигарет премии лично от ефрейтора Вольфа!

– Нет, – сказал Юрген, обернувшись к Красавчику, – он вышел не отсюда. Оттуда, – он показал на отрытый проем в следующем отсеке. – Посмотри, там должен был лаз в конюшню. Фонарь возьми!

– Не учи ученого! – ответил Красавчик. Он уже шел к караулке.

Красавчик зажег фонарь и зашел в хозяйственный отсек. Через пару минут оттуда донесся его крик: «Есть!» И мгновением позже: «Я проверю!»

– Давай! – крикнул в ответ Юрген.

Больше он ничего не добавил. Красавчик сам разберется, что к чему. И мину найдет, и обезвредит. Красавчик в этом спец, он даже специальные курсы закончил. Сам вызвался. Ему нравилось возиться со всякими хитроумными устройствами. И устройства его слушались. У него были чуткие, нежные руки. А с лошадями у него не складывалось. Вот и сейчас они беспокойно всхрапывали.

Юрген был настолько уверен в товарище, что даже не отошел в сторону. Стоял и Брейтгаупт, его лицо не выражало ни страха, ни напряжения ожидания. Было непонятно, осознает ли он грозящую всем им опасность. Один лишь мальчишка дрожал, дрожал всем телом, чем дальше, тем сильнее.

Наконец Юрген услышал, как Красавчик подошел к дверям, повозился немного, крикнул: «Открывай!» Он отодвинул засов, распахнул дверь, шагнул внутрь.

– Растяжку поставил, – сказал Красавчик, показывая на лежащую на полу проволоку. – К дверям привязал. С утра открыли бы дверь и – каюк.

Проволока тянулась к чеке русской гранаты, зажатой между зубьями вил. Граната была обложена неровно нарезанными желтоватыми брусками, толщиной сантиметров в пять и длиной в десять.

– Килограммов шесть, – прикинул Красавчик, – рвануло бы – мало бы не показалось.

Он присел на корточки и стал складывать куски тротила в валявшийся рядом самодельный заплечный мешок, в нем мальчишка принес взрывчатку. А тот как-то сразу сник, потеряв всякий интерес к происходящему, да и к собственной судьбе. Несколькими минутами раньше он уже пересек черту жизни, ожидая взрыва и желая его.

– Он хотел убить лошадей, – сказал Брейтгаупт.

– Да нас он хотел убить, – сказал Красавчик, поднимая голову, – и сейчас хочет. Не так ли, парень? – он даже подмигнул мальчишке, ничего не понявшему из его слов. – Геро-ой!..

– Он хотел убить лошадей, – упрямо повторил Брейтгаупт и уставился на Юргена тяжелым, вопрошающим взглядом.

Юрген пожал плечами, кивнул головой. Брейтгаупт взял мальчишку за плечо, толкнул в сторону пустого стойла. На входе в стойло толкнул еще раз, сильнее. Мальчишка пролетел вперед и, ударившись о заднюю кирпичную стену, кулем свалился на пол, развернулся, привалился спиной к стене. Брейтгаупт между тем перекинул автомат из-за спины, дернул затвор и, когда мальчишка повернулся к нему лицом, разорвал ему грудь очередью.

Юрген недовольно поморщился.

– Одиночным, Ганс, – сказал он. – Столько шума! Лошади нервничают.

Лошади не сильно нервничали. Они были привычные к звукам стрельбы.

– Вы убили пленного!

Юрген повернулся к дверям конюшни. Там стоял рядовой Граматке. Юрген вспомнил, что он посылал его к командиру роты. Подсознательно послал самого неуклюжего солдата, чтобы ненавистный командир появился как можно позже, не мешался под ногами со своими бестолковыми приказами. Юрген усмехнулся своей мысли и тут же построжел.

– Рядовой Граматке! Вы доложили капитану Росселю о чрезвычайном происшествии в расположении роты?

– Доложил. И доложу еще об одном: вы убили пленного.

– Это не пленный, это диверсант, – сказал Юрген.

– Убит при попытке к бегству, – словоохотливо пояснил Красавчик. – Он, наверно, и сам хотел быть убитым при попытке к бегству, коли не удалось геройски погибнуть при взрыве казармы с сотней немецких оккупантов. Которые мирно спали в своих постелях и видели во сне своих родителей, девушек, жен, детишек, – нажал он. – А если и не хотел, то по зрелому размышлению, там, – Красавчик поднял глаза к небу, – у него будет много времени для размышлений, он признает, что такая смерть для него – лучший исход. Все равно бы его повесили, но до этого он бы навел много напраслины на невинных людей, которых бы тоже повесили. Так что Ганс поступил очень гуманно. Он вообще большой гуманист, наш Ганс Брейтгаупт!

Брейтгаупт весело осклабился. Похоже, из речи Красавчика он ухватил только последнюю фразу, до и то спутав гуманиста с юмористом.

Но этот рядовой Граматке ничего не хотел понимать. У него были другие представления о гуманизме. И он не видел разницы между пленным и диверсантом. Он видел только залитый кровью труп. Ему это было впервой. Он еще не был в бою. После первого боя, если он, конечно, выживет, у него поубавится чувствительности. А пока…

– Рядовой Граматке! Доложите командиру роту, что опасность взрыва ликвидирована, – скомандовал Юрген. – Кругом!

– Передай капитану в качестве доказательства, – сказал Красавчик.