– А ты говорил: ни за что, – с некоторым недоумением сказал Юрген.

– И сейчас говорю! Трактор-то летом вытащили! – Павел вновь рассмеялся.

– И сколько дали? – спросил Юрген.

– Десятку! Подвели под вредительство.

– Десять – чего? Месяцев?

– Ну, ты даешь! Лет, конечно.

Они оба замолчали. Юрген думал о том, что Павел совершил, несомненно, серьезное преступление, но десять лет за это – чересчур. И что он на его месте тоже попросился бы на фронт. Даже на своем, кабы дали ему десять лет, тоже попросился бы, если бы ему дали гарантию, что на Восточный фронт не направят. А Павел думал о чем-то своем и, судя по выражению его лица, о невеселом.

– Тихо. Тишина на фронте – не к добру, – продлил он свои невеселые мысли. Юргену тоже было не по себе от неизвестности, от лежащих неподалеку трупов русских солдат, от сидения в яме, где взгляд все время упирается в стенку, как в тюремной камере.

– Я посмотрю, – сказал он и, поднявшись на ноги, полез наверх.

– Стопори! – Павел схватил его за ногу и стащил вниз. – Каску давай!

Юрген послушно снял каску, протянул Павлу. Тот водрузил ее на штык винтовки, поднял винтовку вверх, держа на низ приклада. Едва каска высунулась над бруствером, как – дзинь! Винтовка завалилась набок, каска покатилась по дну рва, моргая пробоиной.

– Дрянь у вас каски, – заметил Павел, сплевывая.

Юрген обиделся за каску, она ему жизнь спасла в первой схватке, там, наверху.

– У вас и таких нет! – запальчиво сказал он.

– Есть. Только не подвезли. У нас каски знатные, от них пуля рикошетит.

– Ага, на складе.

Юрген подобрал каску, посмотрел в просвет отверстия, нежно погладил ее рукой, водрузил на голову – послужит еще!

– А с вашей стороны нас не достанут? – спохватился он.

– Ты кого-нибудь видишь? – спросил Павел.

– Не-а, – ответил Юрген, проводя взглядом поверх вала.

– Вот и они нас не видят. Око не видит, зуб неймет.

– Хорошо, – сказал Юрген, но опустился на землю, от греха подальше. – И сколько тебе искупать? – спросил он через какое-то время.

– До первой крови, – ответил Павел, – кровь – она все искупает.

– Это точно. Это правильно. И гуманно, – Юрген одобрительно кивал головой в такт словам.

– А у вас что – не так? – спросил Павел.

– Нет, не так. Мы же не искупаем вину, мы испытание проходим. А прошли или не прошли, это начальство решает.

– Начальство решит! – издевательски протянул Павел. – Ему дай волю… У нас пуля решает. Пуля надежнее. И честнее. Если уж она тебя помиловала, то после госпиталя ты чист.

– Это правильно, – повторил Юрген.

– У нас в штрафбате не задерживаются, – продолжал Павел, – три дела – это край. Большинство, правда, навсегда освобождаются, от всех земных забот, а…

– У меня сегодня третья атака, – прервал его Юрген.

– Ты – везунчик, – сказал Павел.

Юрген замолчал, копаясь в памяти: что есть «везунчик»? А Павел его уже за рукав шинели дергает.

– А у вас что – так и не освобождают?

– Да мы же недавно на фронте.

– А вообще? Что солдатское радио говорит?

– Солдатское радио? Ах, да, понял! Нет, ничего такого не слышал. Да и какая разница? Переведут в другую часть, тоже на фронте, один черт!

– Ну не скажи! Это нас, штрафников, со старыми винтовками валом в атаку гонят – и ни шагу назад! Сзади-то заградотряд с пулеметами стоит, враз срежет. Куда ни кинь, всюду клин. А в обычной части хоть какой-то шанс есть выжить. Там-то пулеметы впереди ставят, не сзади.

– У нас, рассказывают, тоже ставили, – сказал Юрген, – чтобы назад не бежали.

– Ну, у вас-то понятно! Фашисты, одно слово! – с каким-то удовлетворением заметил Павел. – А пленных у вас расстреливают?

– Как это – пленных расстреливать? – удивился Юрген. – Это никак не можно. Это как лежащего бить. – Тут Павел одобрительно кивнул головой. – У нас все время говорят, что красные пленных расстреливают, всех. Все верят. Плена боятся больше фельдфебеля и русской зимы, – улыбнулся Юрген. – А я не верю. Не может такого быть!

– Точно! – воскликнул Павел. – Расстреливали бы – так уж на месте, а их в тыл отправляют, в лагерь, значит. Я сам видел. Сотню, не меньше. Мы на передовую, а они – в тыл. Бредут, носы повесили, вояки, ети их мать!

– Я тоже видел, – тихо сказал Юрген, вспоминая кадры кинохроники.

– Да-а, плен, – протянул Павел и тоже затих, задумавшись.

Вновь загрохотали пушки, застрекотали пулеметы.

– Наши сейчас в атаку пойдут, – сказал Юрген, – тут вам и капут выйдет.

– Это еще бабушка надвое сказала, кому капут выйдет, – ответил Павел, – и кто в атаку пойдет. Наши сегодня с утра должны были через дорогу прорваться и высоту разблокировать, – выдал он одну военную тайну и тут же по инерции другую: – а то у нас ни патронов, ни жратвы, ни водки. Погнали бы нас иначе в эту идиотскую контратаку! А вместо водки подбодрили тем, что сейчас наши из-за дороги нас поддержат, накатят вторым эшелоном. Да видно, что-то там не заладилось.

– Я и говорю!

– А че тут говорить? Ты слушай! Бой-то с той стороны идет, – Павел махнул рукой на высоту, – наши жмут!

– Нашим тут ближе, – уперся Юрген, – они первыми тут будут.

– Что ж, чему быть, того не миновать, – покорно согласился Павел, – ваши так ваши. Придется мне тогда тебе в плен сдаться, – выговорил он, наконец, давно бередившую его мысль. – Кому другому бы не сдался, дорого бы шкуру свою продал, а тебе, пожалуй, сдамся, не драться же нам по новой.

– Ну а если твои первыми придут, тогда я тебе сдамся, – великодушно сказал Юрген, нисколько не веря в такую возможность и посему позволяя себя шутливые фантазии, – слушай, а давай я тебе кровь пущу, – он достал нож из кармана шинели, выкинул лезвие, – ватник порежу и грудь немного кольну, а еще лучше – по щеке полосну, все лицо в крови будет, любой увидит, а заживет – только маленький шрам останется, как память о войне.

Сказал вроде как в шутку, а Павел задумался. За ним и Юрген посерьезнел, принялся горячо уговаривать:

– Тебе же амнистия выйдет!

– Нет, Бога не обманешь, – с тяжелым вздохом сказал Павел.

– Это точно, не обманешь, – согласился Юрген, – бог – он все видит. Я это только на фронте понял.

– Бога на мякине не проведешь, – сказал Павел и пояснил: – Мы Богом майора Яхвина зовем, особиста. Въедливый мужик! И редкая гнида! От него и жизнь наша и смерть зависят.

– Если жизнь и смерть, да еще майор, тогда точно – бог, – сказал Юрген, – надо мной такой же – майор Фрике. А гнида – это что?

Павел снял шапку, запустил пальцы в свою жесткую шевелюру, выдернул волос, сначала рассмотрел его сам, потом поднес к глазам Юргена.

– Видишь белые пятнышки? – сказал он. – Это гниды и есть. Яйца вшей. Что такое вошь, знаешь? А то сейчас поймаю, покажу.

– Знаю, знаю, – замахал рукам Юрген. – Но почему майор – гнида, а не вошь?

– Потому что не вошь ест, а гнида точит, – ответил Павел.

– А-а-а, – протянул Юрген, нисколько не понимающе.

Он убрал лезвие ножа, хотел положить его в карман шинели, но рука сама потянулась к голенищу сапога. «С чего бы это и к чему?» – подумал Юрген.

Бой между тем разгорался. Немец с русским, сидя плечом к плечу, напряженно вслушивались в его отзвуки да провожали взглядам снаряды, пролетавшие над ними.

– Как стрижи, – сказал Юрген.

– Ага, – кивнул головой Павел, – хорошо, что сегодня небо ясное, – усмехнулся он и, наткнувшись на непонимающий взгляд Юргена, пояснил: – Высоко летают.

Сидеть молча, ожидая решения своей судьбы, было невмоготу, и они опять разговорились.

– А стрижи в Германии есть? – спросил Павел.

– Конечно, есть, – ответил Юрген, – но я их еще с детства помню, с Волги, у нас обрыв был, высо-о-кий, и весь в дырках, как сыр. А стрижи…

– Так ты с Волги?! – запоздало среагировал Павел.

– Да. А я разве не говорил?

– И я с Волги! – радостно воскликнул Павел. – А откуда с Волги-то?