«Направо! Шагом марш на вокзал!» – хотел скомандовать майор Фрике. Но вместо этого он сам четко повернулся кругом и, печатая шаг, направился в свой кабинет, писать рапорт. «Я лучше отправлюсь на фронт с неполной штатной численностью, чем приму этот контингент, который при малейшей опасности подорвет боеспособность вверенной мне части», – выстукивал он двумя пальцами на пишущей машинке. Он яростно вырвал листы из машинки, размашисто подписал, передал делопроизводителю, приказал: «В управление кадров Резервной армии, немедленно, срочно!» Охолонув, он позвонил по телефону полковнику Хейму, своему давнему фронтовому другу, который возглавлял отдел в том самом управлении кадров.

– Прекрасно понимаю тебя, – сказал тот, выслушав жалобы Фрике, – контингент никуда не годный, разве что в строительные части. Враги народного сообщества, бывшие социал-демократы и коммунисты, а может быть и не бывшие, гомосексуалисты, умственно неполноценные, уголовные элементы, все – ранее признанные недостойными нести военную службу, но теперь призванные восполнить наши потери на фронте.

– Вот и восполняли бы, в Африке, – бухнул Фрике.

– Те, что направлены в твой батальон, признаны медицинской комиссией негодными к службе в жарком климате, – сказал Хейм.

– А к русской зиме, выходит, годны? – ехидно спросил Фрике.

– Это как врачи решат. Полагаю, они должны пройти у тебя повторное медицинское освидетельствование. Или я что-то путаю? – раздумчиво протянул Хейм.

– Никак нет, герр полковник! – радостно воскликнул Фрике после небольшой паузы. – Должны, обязательно должны! – и добавил, со слезой в голосе: – Спасибо! Ты настоящий друг!

– Только ты не переусердствуй, – озабоченно сказал Хейм, – скольких-то придется оставить, процентов двадцать – двадцать пять. Но никак не меньше пятнадцати.

– Слушаюсь, герр полковник! Пятнадцать процентов! – четко ответил Фрике и поспешил свернуть разговор.

Он вернулся на плац, где новобранцы зябко ежились под начавшимся дождиком, сеявшим как из сита. «Не любите жару, помокните под дождем. То ли еще будет!» – мстительно подумал Фрике.

– Смир-на! – запоздало крикнул дежурный унтер-офицер.

Новобранцы изобразили нечто, отдаленно похожее на стойку «смирно». Фрике молча шел вдоль шеренги, вглядываясь в лица, глаза. Ишь, в очках, а пуговицы на кителе болтаются на ниточках, пришить не может, социал-демократ, наверно. А этот стоит набычившись, в глазах ненависть – коммунист. Ты глазками-то масляными не поводи, я не по этой части. Ну и дебил! В какой деревне такого выкопали? А это что за фрукт? Взгляд наглый, кривая ухмылочка, фигура расслабленная. За что сидел, парень?

Так майор Фрике впервые встретился с Юргеном Вольфом. Увидел и тут же забыл, никак не выделил из толпы, потому что в тот момент интересовало его лишь общее впечатление. Его он выразил в короткой речи, произнесенной перед строем. Начал он как фюрер, тихо, задушевно, раздумчиво.

– Я задаюсь одним вопросом: какому умнику пришло в голову прислать в ударную часть, готовящуюся в выполнению специальных боевых заданий на Восточном фронте, толпу хиляков, не нюхавших пороху и зараженных вредоносными идеями и пагубными привычками? И не нахожу ответа! – голос пошел вверх, наливаясь рокотом. – Неужели кто-нибудь всерьез мог полагать, что из вас можно сделать отличных бойцов для Восточного фронта? Нет, и еще раз нет! Во всяком случае, не в моей части! – прогрохотал Фрике и, повернувшись спиной к строю, сделал два шага прочь, но тут же резко повернулся и истерически выкрикнул: – Через две недели вы вылетите отсюда, не будь я майор Фрике!

В ответ раздались размеренные хлопки. Аплодировал невысокий молодой парень, стоявший на левом фланге. Он расслабленно хлопал в ладоши и кривил рот в наглой усмешке.

– Два наряда вне очереди! – таков был первый приказ майора Фрике рядовому Вольфу.

Целую неделю три командира рот изучали личные дела прибывших военнослужащих, а врачи, прислушиваясь к их рекомендациям, находили у кандидатов на вылет неизлечимые хронические заболевания, делавшие их негодными к строевой службе на Восточном фронте. Так отсеяли три четверти призывников. Окончательный выбор предстояло сделать майору Фрике, который твердо вознамерился уменьшить количество остающихся до предписанных пятнадцати процентов – приказ есть приказ, даже если он дан в форме дружеской рекомендации. К делу он подошел неформально и, не ограничившись изучением личных дел, переговорил с каждым из кандидатов, как ни противно ему это было.

Дошел черед и до Юргена Вольфа. На фоне остальных призывников его ладная, крепко сбитая фигура произвела на майора Фрике благоприятное впечатление.

– Голубой? – спросил он.

Голубыми в Германии презрительно называли людей, признанных недостойными нести военную службу, о чем свидетельствовало выдаваемое им специальное удостоверение вышеозначенного нежного цвета. Собственно, все прибывшее в батальон пополнение было сплошь голубым, и майор Фрике задавал этот вопрос каждому заходившему в кабинет лишь для того, чтобы услышать, как тот будет отвечать. Рядовой Вольф ответил так:

– Был.

Лаконичный и прямой, без длинных объяснений и уверток ответ понравился Фрике. Он заглянул в содержащуюся в деле психологическую характеристику новобранца. Немец, уклоняющийся от воинской службы, был в глазах майора морально ущербной личностью. В этом он был полностью солидарен с психиатрами. Те разработали сложную систему классификации психических отклонений военнослужащих, которые выявляли с помощью разных тестов. Перед Фрике в тот день уже прошли «нравственно неполноценные, неспособные к усовершенствованию люди с проявлением психопатических дефектов; морально нездоровые; люди необузданных инстинктов; сексуальные извращенцы; нравственно безупречные, благонравные, но слабовольные психопаты, мечтатели, фантазеры, боящиеся жизни, которые не способны вынести суровую действительность; невротики с психическими подавленными состояниями и непроизвольными импульсами к бегству от действительности (и из части, добавлял Фрике); благонравные люди с интеллектуальными дефектами, иногда слабоумные, которые не могут ни воспринимать окружающую их среду, ни отдавать отчета о собственных деяниях, которые действуют исходя из момента, следуют за интуицией, а потому подчас пребывают в конфликте с законами; и, наконец, действительно трудновоспитуемые, с глубоко вжившимися ошибочными жизненными установками, которые мешают нормальной деятельности части». Вольф был отнесен к самой безобидной группе психопатов: «обманутые и дезориентированные элементы, которые могут прятать внутри добрую волю, могут наставляться на правильный путь небольшими искусными воспитательными методами». Искусством воспитания майор Фрике владел, по собственному мнению, в совершенстве.

– Кто вас обманул и дезориентировал? – спросил он.

– Жизнь, – по-прежнему коротко ответил Вольф.

– За что были осуждены? – спросил Фрике.

На этот раз ответ был чуть более развернутым:

– Врезал одному гаду. А он оказался членом партии.

– А если бы знали, что перед вами член национал-социалистической немецкой рабочей партии, то свершили бы противоправное действие? – поинтересовался Фрике.

– Врезал бы два раза, – ответил Вольф.

Фрике преклонялся перед фюрером, который возродил немецкий военный дух и славу Германии с ее главной опорой – вермахтом. Но функционеров национал-социалистической партии недолюбливал, особенно когда эти болтуны приезжали в его часть, выступали с нудными пропагандистскими речами и пытались давать ему дилетантские советы по управлению частью или, что стократно хуже, по ведению боевых действий. Так что у Фрике тоже иногда руки чесались, и он на мгновение проникся симпатией к этому парню. Но не желая показывать ее, уткнулся в личное дело. Вольфу исполнился двадцать один год, минус два года отсидки, получалось девятнадцать лет, которые приходились на польскую и французскую кампании.

– Почему не были призваны в армию? – спросил Фрике.