— Обещал, конечно… И обещаю. Всё еще обещаю, славный, это даже не обсуждается. Я вовсе не собираюсь выключаться или засыпать, малыш. Я вовсе не собираюсь… Просто побудь так со мной немного, хорошо? Просто побудь, и я как-нибудь приду в себя. Просто — слышишь? — совсем немного побудь…

☢☢☢

— Ну, что ты так смотришь на меня, славный? Со мной что-нибудь не так? Тебя что-то смущает?

По мнению Юу, не так уж многое о внешнем мире знающего, ответ был нагляден и до неприличия очевиден, а потому, начиная всё отчетливей путаться в украдчивой поступи подвоха — ну не мог же он допустить мысли, будто пришедший извне Уолкер, должный во всем в разы лучше разбираться, на самом деле представлял из себя поразительного балбеса, — он только неопределенно повел плечом, с еще большим сомнением вперившись чумазым злобным взглядом в неподдающуюся отгадке тварь, бултыхающуюся в мелкой сточной лужице.

— Юу? Ну же, хороший, славный мой! Скажи уже что-нибудь, ладно? Я ведь просил не отмалчиваться, когда я к тебе обращаюсь.

Юу, ничего иного не придумав, сказал бы, к примеру, что его до чертиков достало постоянно разваливаться, но загвоздка случилась и здесь: Бог знает как уцелев, он теперь старательно предпочитал не вспоминать о недавних посиделках на чертовой покачивающейся трубе, когда вокруг и внизу не осталось ни единого клочка безопасной суши, а гребаный Уолкер, оказавшийся как будто бы надежным, но отключающимся из момента в момент со страшной периодичностью, никак не мог насобирать достаточно сил, чтобы перенести их куда-нибудь еще, пока последняя жестяная трубка, тоже замечтавшаяся ринуться следом в стихию массового суицида, повизгивала удерживающими, но медленно откручивающимися образцовыми бляшками-винтами.

Точно неупокоенный дух всея мостов да котельных витал в том месте — Юу понятия не имел, как шурупы да шпаклевки могли отвинчиваться сами, ведомые одним лишь желанием, однако же они это с завидной регулярностью делали, делали прямо на глазах, и труба ревела, гудела, громыхала полым нутром, истово рвалась в низину, а он всё пытался растолкать седого дремлющего дурака, крича, что если ему так нужно поспать — то пусть спит хоть целые сутки, хоть двое, хоть трое, как только они слезут отсюда, а если ему до смерти нужно есть — то он отдаст ему свою порцию таблеток в следующий же раз, как где-нибудь их раздобудет.

В итоге граничащих с полноценной истерикой воплей и уговоров Уолкер каким-то чудом поднялся на подкашивающиеся глиняные ноги, подхватил на руки резво замолкшего мальчишку, разбросал тенетами бинты и отправился парить под потолком так криво и так шатко, что пару раз они вреза́лись в стены, здоровались с болезненной агонией кровянистых синяков, бились коленками и головами, а придурок с серыми глазами смеялся заплетающимся языком сквозь стоны и извинения, придурок улыбался и полувменяемо бормотал про какого-то непонятного «Тарзана», хихикая в меховой воротник или чернявую макушку, и Юу бесился тем больше, чем меньше происходящего, закручивающегося вокруг его же шеи, понимал.

Наверное, неупокоенный подвальный дух оказался доволен принесенной жертвой, выполнил свой геноцидный план, злиться прекратил, а потому нарисовал для них в одной из невзрачных стен пологое отверстие, в которое они и влетели с размаху, в которое вошли и, отправившись, куда глаза глядят, набрели на комнатушку с плескающейся в продырявленном крановом низовье водой.

Вернее, на нормальную воду жидкость эта походила, конечно, с очень и очень большой натяжкой: кувшинисто-серая, прогоркло-желтая, до слепленности вязкая, мутная, пахнущая травянистой дикой гнилью, но Уолкер, побродив вокруг да пособирав сброшенные кем-то и когда-то емкости, все равно наполнил с пятерку недобутылей, связал отодранной от стены проволокой, соорудил этакую рыбную гирляндную гроздь, обвязал себе вокруг спины на манер того, как кто-то где-то носил за плечом верный меч или же суму — Юу приблизительно знал, потому что видел иногда нечто подобное на найденных лабораторных фотокарточках.

После не то печальной, не то радостной находки у Второго не вовремя отвалилась рука, за ней последовала и нога; Юу, глуша всю округу рычащими призывами предлагающей себя смерти, матерился, Аллен уже практически подхватил его на руки, пусть и сам еле переставлял отказывающими конечностями, а из протекшей лужи, булькнув, высунулась чья-то левая башка, отчего-то Юу, издавна привыкшего ко всему разнообразию уродства этого мира, порядком перепугавшая, а Аллена — ввергшая в пучину неразрешимого ступора.

В конце всех концов они, конечно, тварь эту выловили, Аллен подхватил на руки Юу, а Юу удерживал в охапке свою ногу, руку и бьющегося гибрида с мутацией всех возможных генов, отрешенно думая, что ему того как будто бы искренне жалко, а еще всё отчетливее приходя к выводу, что жрать это создание — Уолкер же наверняка собирался именно жрать — опаснее, чем жрать ту же говядину из стальных бидонов да непонятных клюшек-половников.

Спустя новый отрезок оттикавшего времени стенной коридор привел их к кафедре сводчатого зальчика настолько заброшенной замусоренной наружности, что порывами, если поднять взгляд к потолку, становилось даже страшно: а не рухнет ли вся эта громада им на головы, если иметь неудачу задержаться здесь дольше допустимого, отмеренного и прописанного молчаливыми сквозняковыми фантомами?

И вот так теперь Юу, устроившийся во внутренностях этого самого помойного атриума и пытающийся дождаться, когда с вымотанным телом срастутся отнимающиеся кровоточащие конечности, с радостью бы огрызнулся, что сколько же можно-то, что он в жизни своей столько не ходил, не пытался убиться, не сходил с ума и не привык, абсолютно не привык разноситься от этого по болящим мясным кускам, но сказать ничего подобного не мог — Уолкер, если хорошенько приглядеться, развалился тоже, пусть и сугубо по-своему, по-человеческому, неприметным полуслепому глазу образом.

Сидел на полу, подобрав да скрестив изношенные пыльные ноги, пытался приманить, как сам сказал, огонь, попеременно капая в кучу из надранных да сложенных шалашиком досочек, бумажек и клеенок то одну жидкость, то другую, то третью щепотку белого или красного порошочка, то четвертую — до этого он, изучив все и каждую видимые полки открывшегося нижнего яруса, пособирал всевозможные попавшиеся баночки, флакончики, бутылочки, объявив, что если что-нибудь из этого хорошенько смешать, то наверняка получится развести хороший костер длительного применения, и теперь веселился, теперь, кажется, так по-детски и так по-безумному игрался. Исковерканно улыбался готовым вот-вот расхохотаться или расплакаться сумасшедшим, колдовал, с блеклым кривым смешком заверял, что если ошибиться — всё это может к чертовой матери рвануть, забрав вместе с собой и их. Пошатывался из полюса в полюс часовым маятником, иногда слипался мокнущими ресницами, часто зевал, тер покрасневшие глаза ребрами ладоней, но всё равно старался, и когда Юу все-таки соизволил открыть рот — бумага в шалаше занялась двумя-тремя ярко-синими искрами, что, впрочем, тут же и погасли, оставив в воздухе едковатый запашок неприветливого горелого вещества.

Юу, стремясь исполнить обращенную в призыве отчаянья просьбу и действительно что-нибудь глупому клоуну сказать, посмотрел на выловленную недавнюю тварь — то ли Аллен был таким добродушным, то ли попросту предпочитал есть свежие продукты, но оставлять животину мучиться да тухнуть он не стал: вылил две из трех емкостей в отыскавшуюся в камне кривоватую пробоину, заполнив ту водой примерно до четверти, погрузил туда тварь, и теперь та отчаянно билась, плескалась, лупила рыбьим чешуйчатым хвостом, в то время как рядом с тем шлепали по вспененным волнам шесть человеческих рук, а само изумительно-гадкое тело завершалось лохматой гигантской башкой того, кого седой экзорцист обозвал незнакомой обескураженному Второму «лошадью».

— И что… ты правда собираешься это есть? — с сомнением спросил Юу, скашивая глаза так, чтобы видеть только трепыхающийся хвост и никакой головы с налитыми глянцевой чернотой лупящимися глазами, мучающимися не то паникой близкой смерти, не то паникой прокаженного, не воспринимающего окружающей реальности разума: откуда бы понять, кто чем живет, если говорят эти «кто» совсем на иных языках, если и говорят вовсе?