Только те, кто плохо знали её, думали, что Мария и Мария похожи.

— Скажи мне…

— Что это такое во мне, что я могу любить кого-то, сделавшего что-то действительно ужасное?

Мария смеётся и тянет:

— Ну-у, конечно, я знаю. Причина в тебе.

Сначала она отрицает, но потом смеётся в голос:

— Да, конечно, это так.

И когда Мария смеётся, другая Мария останавливает:

— Оставь его.

— Что?

— Бросай его. Уходи. Уходи прочь. Если он убийца, если он делает дурные вещи и это действительно беспокоит тебя, то просто уйди.

— Я. Не. Могу, — отвечает Мария, понимая, что делает ошибку.

Глаза Марии внутренней сужаются:

— Не можешь, говоришь? Он что, связывает тебя? Запирает дверь?

— Я его люблю, — Мария говорит, осознавая, как это звучит, но не желая себя останавливать. Она хочет сказать.

— Остановись.

— Не могу. И не хочу.

— Почему «нет»?

— Я не хочу останавливаться. Я люблю его. Я хочу его.

— Там, — плачет Мария, используя тот же самый способ, который применяла, чтобы обыграть в карты саму себя. — Это то, что ты хотела от меня. Напомнить.

— Напомнить о чём?

— О двух самых важных в мире словах для тебя.

— Любовь? — гадает Мария — К нему? Что?

— «Я» и «хочу».

Мария пытается отвернуться, но опережает саму себя.

— Ты всегда хотела того, что хотела. И это что-то всегда тяжёлое и тёмное. Но ты сама захотела напомнить себе…

И больше она уже не пытается отвернуться. Она улыбается:

— В этом смысле ты никогда не была трусихой.

— Джейсон говорит, что я смелая.

— Сама я называю это безрассудством, — её глаза снова сужаются, она изучает себя, откидывая голову назад. Гордо. Что бы Мария ни сказала теперь, она не вздрогнет.

— А может быть, вы оба правы, — отвечает Мария, наклоняется и целует Марию в губы. Чтобы раствориться в тот же миг.

И неважно, что Мария пытается вернуть подругу обратно. Она покидает её, оставляя полуминутные воспоминания, едва уловимую нотку духов в воздухе и эхо своего смеха, призрачный вкус на губах Марии. Но у неё много времени, чтобы попытаться, ведь на этот раз Джейсон отсутствует в течение пятнадцати дней, и когда он возвращается, что-то неуловимо меняется в нём. Нет, он всё ещё многого не помнит, но когда Мария смотрит на Джейсона, волосы шевелятся на её затылке.

— Я не понимаю, почему ты меня ждёшь? — его голос звучит раздражённо.

— Потому что так хочу, — отвечает Мария. Смеётся. И на миг Мария внутренняя встаёт перед ней. И она улыбается тоже.

Мария целует Джейсона страстно, и он приближается к ней. Отчаянно.

И внутренней Марии уже нет, когда Мария разрешает Джейсону разомкнуть объятья.

Гонконг

У Джейсона есть особый оттенок в голосе, которым он говорит те вещи, которых, по его мнению, Мария лишается из-за него:

— У тебя никогда не будет ребёнка.

Но Мария и не чувствовала материнских инстинктов. Она никогда не была одной из тех, кто нянчил кукол в детстве, кто долгим взглядом провожал чужие коляски на улице. Она не задумывалась о перспективе иметь ребёнка.

Тем не менее раньше она не думала, что никогда не будет иметь детей.

Годы тренировок, забытых, но оставшихся на уровне инстинктов, заставляют Джейсона быть жестоким перед лицом слабости:

— Ты знаешь, что это — правда, — говорит он, не сводя взгляда с её лица. — У тебя никогда не будет ребёнка, потому что мы всегда должны быть готовы встать и уйти, бежать. Ты не сможешь подвергнуть малыша такой опасности.

— Но, — Мария вкладывает в тон всю лёгкость, на которую только способна, — кто сказал, что я вообще хочу ребёнка?

«Ты обманываешь саму себя, многие и многие люди умирают с этим, — вступает внутренний голос, змеиными кольцами обвиваясь вокруг неё. — Ты лжёшь самой себе, лжёшь мне, пока не станет слишком поздно. И когда станет… что ты тогда намереваешься сделать?»

— Довольно! — кричит Мария так, что крик взмывает вверх, будто испуганный, и лопается там, под потолком, заставляет Джейсона отступить на шаг. Он никогда не видел её такой прежде. — Больше не говори мне, что Я ХОЧУ, никогда не говори!

— Хорошо, — отвечает Джейсон, и на этот раз его голос звучит успокаивающе. — Хорошо.

— Потому что ничего ты об этом не знаешь!

— Хорошо, — снова повторяет он, и на миг становится похоже, будто это правда. Он смотрит в пол, сжимая и разжимая кулаки. Он выглядит почти испуганным. И в конце он говорит:

— Прости.

Но её уже нет в комнате.

Тортугеро

Ночные кошмары возвращаются в Тортугеро.

Проходит четыре дня, прежде чем Мария осознаёт. У них случилось тяжёлое путешествие, и хотя она никогда не скажет об этом вслух, но она немного устала начинать всё сначала: другая страна, чужой язык, не её имя. И тогда она падает в кровать, засыпает без сновидений.

Проходит четыре ночи, прежде чем Мария просыпается от стонов Джейсона во сне. Она лежит неподвижно, вслушивается. А он бормочет что-то кажущееся набором слов. Она не может понять что. Она встает рано не из-за страха быть пойманной, а чтобы записать услышанное. Всё это кажется случайными словами. Она открывает ноутбук. И есть только два слова, которые он повторяет снова и снова. «Нет», — шепчет он во сне постоянно. «Нет» и «кровь».

Восемь ночей спустя Джейсон кричит так, что просыпается сам. Он садится в постели и отворачивается от Марии. Он откидывает одеяло, опускает ноги на пол, но не встаёт с кровати.

— Прости, — просит он. Его бельё взмокло так, будто он быстро и долго бежал. — Я не хотел тебя будить.

Он оглядывается через плечо:

— Я что-то… что-то сказал во сне?

— Что тебе снится? — вопрошает она.

— Не помню, — отвечает Джейсон. Мария понимает, что он лжёт. И сейчас у него получается плохо. Она знает, что Джейсон врёт гораздо лучше, когда действительно хочет обмануть.

— Скажи мне, — просит Мария.

— Не помню, — настаивает Джейсон. — Боже, не думаешь же ты…

Мария смотрит на него и выскальзывает из постели. Она находит свою юбку, ту, что носила ранее, и достаёт обрывок бумаги из кармана. Она передаёт записку ему.

Джейсон читает медленно:

— Я не… — только и выдыхает он. Взгляд задерживается на бумаге.

— Четыре ночи подряд, — молвит Мария, — ты разговариваешь во сне.

Джейсон смотрит на Марию. На её спину. Кошмар — живое существо, вставшее между ними.

Внезапно Мария отшатывается и отступает так далеко, как только можно. От этого его взгляда. И Джейсон оказывается рядом мгновенно. Он нависает над ней. Мария всхлипывает, когда её голова ударяется в стену, а Джейсон отступает.

— Я не делал этого, — шепчет он, и голос его звучит надрывно, испуганно. — Я ведь не делал этого?

— Нет, — отвечает Мария. — Ты не толкал меня.

Она знает, что он никогда не простит себе, если поднимет на неё руку.

— Боже, — говорит он, отступая в угол комнаты. Клочок бумаги выскальзывает из его руки. — Боже, я не мог…

— Скажи мне, — настаивает Мария, — что тебе снится?

— Я не помню.

— Скажи.

— Нет.

— Говори.

Джейсон разворачивается и начинает мерить комнату шагами:

— Я не могу сказать тебе, что вижу во сне. Не могу сказать этих вещей. Не могу, но должен, — и его голос искажён ненавистью и яростью. Голова Марии всё ещё гудит от удара, но именно от его голоса она впервые за всю ночь вздрагивает. — Если бы я был мужиком, я бы сказал тебе. И ты разлюбила бы меня. Оставила меня. Ушла бы туда, где будешь в безопасности, и получила бы всё то, чего заслуживаешь.

— Этого никогда не случится, — обещает Мария. — Потому что я тебя люблю. А теперь… теперь скажи мне.

— В любом случае, — говорит Джейсон, — я не могу вспомнить.

— Хорошо, — отвечает Мария. Она поднимает обрывок бумаги и возвращается в постель. — Я могу подождать.

Джейсон ложится рядом. Он не близко и не далеко.

— Вспоминай. Я буду рядом. Ты расскажешь мне.

Гоа